эльдилы не оставляют его. Что-то проскальзывало в его речи --
случайный намек, порою жест, от которых он туг же неуклюже
отнекивался. Словом, он общался с кем-то, у него... ну, кто-то
бывал.
Вустерскую пустошь, и пытался прогнать дурные предчувствия,
анализируя их. Чего, в конце концов, я боюсь? Едва я задал себе
этот вопрос, я пожалел о нем. Меня поразило слово "боюсь". До
сих пор я хотел убедить себя, что речь идет о неприязни,
неловкости, на худой конец -- скуке. Но вот я произнес "боюсь",
и ощутил страх. Я боялся все время, именно боялся -- и того,
что встречу эльдилов, и того, что меня во что-то втянут.
Наверное, все знают, как страшно "влипнуть" -- ты просто думал,
размышлял, и вдруг оказывается, что ты вступил в
коммунистическую партию или вернулся в лоно Церкви, дверь
захлопнулась, ты внутри, по ту сторону. Собственно, так
случилось с Рэнсомом. Он попал на Марс (на Малакандру) помимо
своей воли, почти случайно; другая недобрая случайность
подключила к этой истории и меня. Нас все больше и больше
втягивало в эту, с позволения сказать, межпланетную политику.
Не знаю, сумею ли я вам объяснить, почему мне так не хотелось
знакомиться с эльдилами. Я не просто -- и разумно -- старался
избежать чужих, могучих и очень мудрых созданий. Все, что я
слышал о них, вынуждало соединить два представления, которые
очень разделены, и это меня отпугивало. Мы привыкли относить
не-человеческий разум либо к "научному", либо к
"сверхъестественному". В одном настроении мы думаем о марсианах
Уэллса (которые, кстати сказать, сильно отличаются от
обитателей Малакандры), в другом -- об ангелах, духах, феях и
тому подобном. Но если эти существа реальны, граница между
классами стирается, и вовсе исчезает, когда речь идет об
эльдилах. Они не животные -- в этом смысле они подпадут под
вторую категорию, но у них есть некое подобие тела, которое (в
принципе) можно зафиксировать научно; и в этом они относятся к
первой группе. Перегородка между естественным и
сверхъестественным рухнула; и тут я узнал, как успокаивала она,
как облегчала нам бремя странного мира, с которым мы вынуждены
общаться, разделив его надвое, чтобы мы не думали о нем в его
цельности. Другое дело, какую цену мы платим за этот покой --
за путаницу в мыслях и ложное ощущение безопасности.
еще, что ничего не надо нести". Тут я вздрогнул, сообразив, что
нести как раз надо -- я ведь взял с собой вещи. Я чертыхнулся;
значит, чемоданчик остался в поезде. Поверите ли, что сперва я
решил вернуться на станцию "и что-нибудь сделать". Конечно,
делать было нечего, я мог с тем же успехом позвонить от
Рэнсома. Поезд с моим чемоданом так и так далеко ушел.
что необходимо вернуться, и я повернул было, прежде чем разум
или совесть побудили бы меня идти дальше. Туг я понял гораздо
яснее, что идти вперед мне очень не хочется. Это было очень
трудно, словно я шел против сильного ветра, хотя вечер был
тихий -- ни одна ветка не шевелилась -- и спускался туман.
эльдилам. Что, в самом деле, знает о них Рэнсом? Сам он
говорил, что они почти не посещают Землю, а может быть, даже и
вообще не бывали тут до его визита на Марс. У нас есть свои
эльдилы, тылурииские, но они совсем иные и человеку враждебны.
Собственно, потому наш мир и не общается с другими планетами.
Мы -- как бы в осаде, вернее -- на территории, захваченной теми
эльдилами, которые враждебны и нам, и эльдилам "Глубоких
Небес". Они кишат здесь, у нас, как микробы, и все отравляют,
только их мы не видим потому, что они -- слишком велики, а не
слишком малы. Это из-за них, на самом деле, все у нас пошло не
туда -- произошло то злосчастное падение, в котором главный
урок истории. Тогда мы должны радоваться, что светлые эльдилы
прорвали линию обороны там, где орбита Луны -- конечно, если
Рэнсом все правильно рассказал.
обманули? Предположим, какая-то внешняя сила хочет захватить
Землю; может ли она придумать лучшее прикрытие? Где хоть малое
доказательство, что на Земле живут злые эльдилы? Мой друг, сам
того не понимая, оказался мостиком для врага, троянским конем,
с чьей помощью враг захватит Землю. И снова, как и тогда, когда
я обнаружил, что нету багажа, мне захотелось вернуться.
"Вернись, вернись, -- как бы слышал я. -- Пошлешь ему
телеграмму, что болен, приедешь потом, да мало ли что!" Меня
удивило, что это желание так сильно. Я остановился, постоял,
запрещая себе всякие глупости, и когда снова двинулся вперед,
подумал, не начинается ли нервный приступ. Едва эта мысль
пришла мне в голову, она стала очередным доводом против визита
к Рэнсому -- конечно, я не гожусь для странных дел, на которые
намекала телеграмма. Я не должен был даже отлучаться из дому,
разумно одно -- поскорее вернуться и позвонить врачу, пока не
начался самый приступ и не отказала память. Просто безумие идти
дальше.
роща, справа -- покинутое здание какой-то фабрики. Внизу
собирался туман. "Сперва они назовут это нервным приступом, --
думал я, -- а потом..." Вроде бы есть какое-то душевное
заболевание, при котором страшно боятся самых обычных вещей --
вот как я боюсь теперь заброшенного строения. Кучи цемента и
странные кирпичные стены глядели на меня поверх сухой и пыльной
травы, серых луж и сломанных рельсов. Такие вот странные штуки
видел и Рэнсом на Марсе, только там они были живые. Гигантских
пауков он называл сорнами. Хуже того -- он считал их хорошими,
гораздо лучше, чем мы, люди. Он с ними в заговоре! Кто знает,
обманули его или нет... А что, как все гораздо хуже? Он сам
гораздо хуже... И тут я снова остановился.
такая мысль. Даже в эту минуту здравая часть души моей
прекрасно знала: если вся Вселенная безумна и враждебна, Рэнсом
честен и здоров. Только это и вело меня вперед, но с каким
трудом, с каким трудом! В глубине души я твердо верил, что
каждый шаг приближает меня к другу, а чувствовал, что иду к
врагу, к предателю, колдуну, заговорщику... иду, как дурак,
прямо в ловушку. "Сперва это назовут нервным припадком, --
продолжал тот же голос, -- сперва тебя положат в больницу, а
там и в сумасшедший дом".
Мимо меня что-то промелькнуло и меня пронзил такой
бессмысленный и всепоглощающий ужас, что я чуть не вскрикнул.
Это кошка перебежала дорогу; но силы совсем покинули меня, а
мучитель внутри не унимался: "Скоро и впрямь закричишь, --
говорил он. -- Будешь вопить, вопить, вопить, и никогда не
остановишься".
только в одном окне блеснуло стекло, словно глаз дохлой рыбы.
Обычно я думал о привидениях не больше, чем вы, -- и не меньше,
пожалуй. Но теперь я чувствовал точно: в этом доме -- призраки,
привидения... нет, какое слово! Ребенок, и не слышавший его,
содрогнется, если один взрослый скажет в сумерках другому: "А
там есть привидения".
методистской церкви -- отсюда я повернул бы налево, к березовой
роще, и увидел бы свет в окнах Рэнсома, еще не настало время
затемнения. Этого я не знал, часы у меня остановились. Вроде бы
стемнело, но ведь был туман. Да я и не темноты боялся. Бывает
же так, что вещи кажутся живыми, у них свое выражение лица, и
вот, мне очень не нравилось лицо этой дороги. "Неправда, что
сумасшедшие не чувствуют начала болезни", -- продолжал все тот
же голос. А что если именно здесь я и сойду с ума? Тогда,
конечно, мне мерещится, что влажные от тумана стволы враждебно
поджидают меня. Но это меня не утешило. Если ужас мерещится, он
не легче, он страшнее, ведь с ним соединяется страх перед
безумием, и оно само, и совсем уж чудовищное чувство: только
те, кого называют сумасшедшими, видят истинный, ужасный лик
мира.
был почти уверен, что вхожу в безумие. О здравомыслии я думал
все хуже и хуже. Разве оно и раньше не было условностью,
удобной ширмой, привычным самообманом, скрывавшим от нас чуждый
и враждебный мир, в котором приходится жить? То, что я слышал
за последние месяцы от Рэнсома, выходило за рамки
"нормального", но я зашел далеко и не считал его рассказ
вымыслом. Только вот правильно ли он все понял, был ли он
вполне честен? Что же до тех, кого он видел, в них я не
сомневался -- в этих пфиффльтриггах, и хроссах, и сорнах, и
межпланетных эльдилах. Я не сомневался даже в том таинственном
существе, которое эльдилы именуют Малельдилом и почитают, как
Лукьяненко Сергей
Ларссон Стиг
Никитин Юрий
Володихин Дмитрий
Бажанов Олег
Каменистый Артем