словам. - Я это чувствую. И ничего особенного. Не страшно совсем. И не
больно.
Потом ничего. Потом слышу, далеко-далеко, голос женский. Зовет: "Наина
Георгиевна!" А нет никого. Темно. Я думаю: где это я, что это со мной... -
Княжна двинула уголками губ - верно, хотела улыбнуться. - Это хорошо, что я
умираю. Самое лучшее, что могло случиться. А что вы здесь - это знак, чудо
Господне. Это Он меня прощает. Я виновата перед Ним. Не успею рассказать,
уплывает все. Вы мне просто грехи отпустите. Это ничего, что вы не
священник, все равно духовное лицо.
оскудевают, помалу исчезают уже, Владычице, спаси мя...
тише. С каждым мгновением ее силы убывали. Когда монахиня закончила читать
канон, княжна говорить уже не могла и только слабо улыбалась.
не будет. Но через минуту бледные губы шевельнулись:
словно под чьей-то тяжелой стопой.
спальню, медленно, словно не наяву, а в страшном сне, выплывал черный
силуэт.
погасла.
раздался звук быстрых шагов и прямо над головой съежившейся монахини, обдав
лоб волной воздуха, просвистело что-то увесистое.
черным-черно, только смутно выделялись три серых прямоугольника окон. Сзади
доносилось чье-то хриплое дыхание, шорох ног по вощеному полу. Ни Пелагия,
ни преследователь видеть друг друга не могли. Боясь выдать себя звуком, она
замерла на месте, вглядываясь в тьму. Тук-тук-тук, колотилось бедное сердце,
и эта барабанная дробь - во всяком случае, так показалось Пелагии -
наполняла всю гостиную.
свистнул: сссшшши! И еще раз, уже ближе: сссшшши!
Дольше оставаться на месте было нельзя. Она развернулась и бросилась к
среднему из серых прямоугольников. По дороге сшибла стул, кляня свою
всегдашнюю неуклюжесть, но кое-как удержалась на ногах. Зато тот, кто топал
за ней следом, похоже, о стул споткнулся и с грохотом полетел на пол.
Обычный человек вскрикнул бы или выругался, этот же не издал ни звука.
что было сил, но грубая материя не подалась. Цепкая рука сзади схватила
монахиню за ворот, и от этого прикосновения силы черницы словно
удесятерились. Она рванулась что было мочи, ряса затрещала в подоле, в
вороте - и уберег Господь, вывалилась Пелагия наружу. Сама не поняла, больно
ли ударилась. Вскочила. Посмотрела вправо, влево.
если и успеешь выскочить на улицу, там в рясе все одно не убежать.
секунды Пелагия уже бежала влево, за угол дома.
хлынул дождь, и таким сплошным потоком, что сестра чуть не задохнулась.
Теперь и вовсе стало ничего не разглядеть. Она бежала через сад, через рощу,
выставив вперед руки, чтобы не удариться о ствол.
белые стволы, стеклянную стену дождя и за ней, шагах в двадцати, нечто
черное, растопыренное, подвижное.
пропастью. Пелагия не увидела обрыв, а именно что вдохнула его. Реку же за
оглушительным отхлестом ливня было не слышно.
спешные, ибо преследователь отлично понимал, что бежать монашке некуда, и,
видно, боялся, что она затаится где-нибудь под кустом.
вперед и немного вверх, туда, где по вечерам зажигается первая звезда.
поползла вперед, стараясь не думать о том, что внизу двадцать саженей
пустоты. Добралась до кроны и застыла, обняла ствол покрепче, прижалась
щекой к мокрой шершавой коре. Видно ее с берега или нет?
бросила вниз. Потянула через голову рясу, но та, тяжелая, набухшая, лететь
во тьму не желала, цеплялась за локти, за подбородок. Когда же наконец
подалась, то в отместку утащила за собой очки. Да что толку от очков, когда
все равно ничего не видно.
толстому обломанному суку. Она была в одной полотняной рубашке и дрожала
всем телом, но не от холода, а от ледяного, пробирающего до костного мозга
ужаса.
вспомнить, что там дальше в молитве Пресвятой Богородице.
внизу рокотала Река, но напряженный слух Пелагии улавливал и иные звуки.
продолжаться вечно. Он побродит-побродит и уйдет.
вдруг монахине. Может, так все и кончится: мрак, хляби небесные, раздирающий
сердце ужас, шаги в темноте - все равно ничего страшнее этого уже не
придумать.
момент. И главное, гроза-то уже почти ушла в сторону заречных лесов,
остались только дождь и ветер.
меж блестящих от воды кустов, черную фигуру. А еще хуже было то, что и ее.
Пелагию, тоже увидели.
Ствол заскрипел, прогнулся. Теперь он торчал над обрывом уже не косо, а
вровень с землей.
сил сносить молчание у нее больше не было. - Я не знаю, кто вы, не видела.
Так что опасаться вам нечего. Не берите еще греха на душу, уж довольно с
вас. Да и не достанете вы меня здесь, вместе упадем.
дерево не выдержит.
дошел не сразу. Что-то захлюпало, зачавкало, застучало. Береза словно ожила
- закачалась, расскрипелась.
словно и не бывало. Оказалось, что страх - это другое название для надежды.
Если надежды нет вовсе, то и страшиться нечего.
Мати! К тебе прибегаю аз, окаянная, и паче всех наигрешнейшая: вонми гласу
моления моего, и вопль мой, и стенание услыши..."
стал накреняться, стремительно убыстряя движение, и сбросил монахиню в
черное и гулкое пространство.
навстречу шуму, реву и плеску.
Пелагия не ощутила, потому как и без того вымокла дальше некуда, а о том,
что находится уже не в воздухе, а под водой, догадалась по стесненности и
замедленности движения вниз.
было так вольно и воздушно. Но вода не хотела ее пускать, а все тянула
куда-то, вертела, и дышать было уже совсем нечем. Еще раз-два-три, и открою
рот, и будь что будет, промелькнуло в голове у тонущей. Но мочи терпеть
больше не было. Она широко раскрыла уста, готовая наполнить легкие Рекой, но
губы всосали не воду, а воздух и брызги, потому что в этот самый миг голова
Пелагии вынырнула между пенными бурунами.
подводное течение уже тянуло ее обратно вниз, и монахиня снова скрылась под
водой.
норовили распрямить тело по вертикали, чтобы Реке было удобнее тащить
Пелагию ко дну. Она скрючилась в три погибели, сорвала с ног обузу, и после
Каменистый Артем
Корнев Павел
Грабб Джеф
Роллинс Джеймс
Грабб Джеф