благополучно, остается еще что-то, как он выразился, этап, который нужно
пройти.
долгий и медленный процесс, мой милый, вряд ли это может быть иначе.
необходимости забыть о своем прошлом. Тем более что, в конце концов, ты
понимаешь, никаких преступлений она не совершала и ей не в чем себя
упрекать, я знаю всю ее жизнь. Но она несколько раз говорила мне слова, в
ответ на которые я только пожимал плечами: "Может быть, я не имела права
связывать свою жизнь с твоей, и дай Бог, чтобы я в этом не ошиблась". Тебе
не кажется, что это просто нелепо?
так нелепо, как тебе кажется.
которого можно было считать открытие кабаре Эвелины, я думал, что
стремительное движение событий, которого потом мы все стали невольными
участниками, казалось особенно неожиданным после того, как все
предшествовавшее им развивалось с неизменной медлительностью. Она была во
всем - спокойная жизнь Мервиля и Лу в Париже после ее исчезновения,
возвращения и поездки в Америку и Мексику; медленно шли, один за другим, дни
в Сицилии, где был Андрей, и его путешествие во Францию не нарушило ни его
душевного спокойствия, обретенного после стольких лет судорожного ожидания и
несбывшихся надежд, ни безмятежного существования, которое он вел теперь.
Так же медленно писалась книга Артура, и, казалось, ушло в прошлое то время,
когда он не знал, что будет с ним завтра. В жизни Эвелины после ее
расставания с Котиком началось то постепенное ее перевоплощение, которому я
был свидетелем, и не было больше ни вздорных проектов, ни увлечений, ни
того, что было раньше, - бурных перемен, отъездов и возвращений. Она реже
стала бывать в своем кабаре и много времени проводила дома, погруженная в
размышления о том, над чем она прежде никогда не задумывалась. И только в
моей жизни все, казалось, продолжало быть как раньше, без изменения ее
замедленного, как всегда, ритма, - то же одиночество, та же неподвижность, о
которой столько раз говорил мне Мервиль.
потом исчезала на некоторое время, но неизменно возвращалась и спрашивала:
ее, чтобы погадать, то есть прочесть первую же фразу, которую ты увидишь,
первые ее слова. Ты знаешь, что это было?
не знала этого ощущения. И я подумала об одной вещи, которая тебе, может
быть, покажется странной. Когда я прихожу к тебе и мы с тобой разговариваем,
у меня такое впечатление, что рядом с тобой появляется зеркало, в котором я
вижу себя. Не зеркало, конечно, как стекло, а что-то другое, и в нем мое
отражение.
пор?
Мне теперь так легко с тобой - после того, как ты отказался от твоего
постоянного грима, в который я никогда не верила.
собирать камни". Ты это помнишь? "Аз, Екклезиаст, был царем над Израилем, во
Иерусалиме". Ты говорила о моем гриме. Может быть, это объясняется тем, что
я перегружен цитатами и воспоминаниями о чужих чувствах - и они так часто
мешали мне жить моей собственной жизнью.
душевную силу. И потом, ты все-таки жил воображаемой жизнью в твоих книгах,
это то, чего нет у большинства людей.
стоило делать, я никогда не был уверен. А вот то, что потеряно и о чем
следует пожалеть, это стихи Жоржа.
осталось? От этого поэтического вдохновения, от усилий, которые должен был
делать Жорж, чтобы жить, преодолевая то презрение к нему, которым он всегда
был окружен. Что? Могила на кладбище Периге?
смысле гибель Жоржа не была напрасной.
него были все основания не любить Жоржа. Но он никогда не сделал бы ничего,
чтобы повредить своему брату. Он даже не был его врагом. А то, что из-за
смерчи Жоржа его жизнь так изменилась, это, в конце концов, случайность. Но,
конечно, при желании в этом можно усмотреть, если хочешь, торжество жестокой
справедливости.
ответь мне на вопрос: какой Андрей подлинный? Тот, каким он был раньше, или
тот, каким он стал теперь?
у меня сейчас, когда я об этом думаю, какое-то странное чувство, которое мне
трудно объяснить.
это сожаление. Ты сжилась с этим представлением - Андрей бедный, несчастный,
неуверенный в себе. Теперь это привычное представление о нем, - ты его
теряешь.
другом. И потом без перехода, другим тоном она сказала:
изменилась, Эвелина.
- Нет, милый мой. Я тебе уже сказала, что теперь ты разгримировался.
поднимаюсь с постели, я думаю, что, может быть, именно этот день будет
последним в моей жизни. Доктор мне объяснил, как функционирует мое сердце, и
прибавил, что непосредственной опасности нет. Он не мог этого не сказать, -
это был его профессиональный долг, - но вряд ли он сам был уверен, что ему
удалось меня в этом убедить. Никаких иллюзий у меня нет, и он, вероятно, это
знает.
воспоминаний, я неизменно нахожу один и тот же ответ. Моя жизнь ничем не
замечательна. Я ничем не отличаюсь от огромной массы людей, которые живут
так, как это им диктуют внешние обстоятельства, среда, которой они окружены
или из которой они вышли, воспитание, которое они получили, бытовые условия,
та или иная система морали, которая им кажется правильной. И те, кто живет,
нарушая законы общепринятой этики, делают это далеко не всегда потому, что
они хуже других, а нередко оттого, что их жизнь сложилась иначе, чем у
большинства их современников. И можно себе представить, что при некотором
изменении в начале существования биография уголовного преступника могла бы
стать историей жизни политического деятеля, отца семейства и уважаемого
гражданина своей страны. Но я отвлекаюсь от главной темы. Я хочу вернуться к
ответу на вопрос о том, что побудило меня писать эту книгу. Быть может,
некоторым читателям этот ответ покажется неожиданным, но для меня он ясен.
Почему? Но жажда бессмертия так же необъяснима, как необъяснима жизнь и
необъяснима смерть. Через некоторое время я перестану существовать, и не все
ли мне равно, казалось бы, что произойдет через пятьдесят или сто лет после
этого? Ни о ком из моих сверстников никто не будет помнить, а обо мне
останется книга, которую я написал. Она будет своего рода открытой могилой,
напоминанием о том, что я существовал. Вопрос - нужно ли это или нет, не
имеет, я думаю, значения. Но я умру, зная, что мне в какой-то степени
удалось победить смерть. Моя книга - это борьба против власти забвения, на
которое я обречен. И если через много лет после того, как меня не станет, на
земле найдется хоть один человек, который прочтет эти строки, то это будет
значить, что я недаром прожил свою трудную и печальную жизнь".
эти строки, я сказал:
концов, он заслужил нашу признательность, дав тебе этот заказ.
ты не мог бы написать эту книгу.
помочь можно только человеку, у которого есть какие-то данные для выполнения
Буркатовский Сергей
Ильин Андрей
Шилова Юлия
Свержин Владимир
Акунин Борис
Эриксон Стивен