ногой. - Ах, какая я дура! Сама себя ненавижу! Это ужасно! Мне надо было
мужчиной родиться, брюки носить! Просто ошиблась природа... Ненавижу себя!
окно. Константин на цыпочках подошел к ней, помолчав, сказал шепотом:
и, выйдя к Асе и Константину, спросил угрюмо:
дней! - добавил он раздраженно. - У самого сердце ни к черту, а сидит до
двенадцати часов. Наверно, думает, без его подсчетов весь мир
перевернется. Государственный деятель!
говоришь об отце. И грубо разговариваешь с ним всегда! В тебе жестокость
какая-то! Прекрати, пожалуйста, эти глупости!
отчетливо проступала морщинка на переносице, и Константин спросил
медлительно:
стараясь не слушать ни голоса Константина, ни Аси, ни плеска дождя,
усилием воли заставляя себя заснуть.
8
движение - как будто рев танкового мотора за окном, как будто голоса
людей, шаги, дребезжание стекол над самым ухом, - и, ничего не понимая, он
открыл глаза, вскочил на диване.
хлестал дождь, звенел по стеклам, бил по железному козырьку парадного.
голову! Который час? Рассветает?"
часами на столе, но тотчас отдернул руку, словно ударили по ней: сильное
дребезжание стекол над головой заставило его быстро повернуться к темному
окну, плотно слившемуся со стенами.
во дворе, но странно: в коридоре не звонил звонок, чужой голос не повторил
"откройте" - все стихло. Сергей соскочил с дивана, на ходу зажег
электричество и, открывая дверь в коридор, на какую-то долю секунды
замедлил поворот ключа - внезапно пронеслась мысль о воровской банде
"Черная кошка": ходили слухи, что она появилась в Москве. Но сейчас же,
почему-то сомневаясь в этом, вышел в коридор, тут, перед дверью,
переспросил громко и недовольно:
ступеням, движение, приглушенный голос: "Мамонтов, вперед!" - и, еще не
увидев людей, их лиц, Сергей понял, что это не то, о чем подумал он.
Слепящий свет карманного фонарика полоснул его по лицу, по глазам, скакнул
вперед, в коридор, выхватил мокрый воротник плаща, погон, лакированный
козырек фуражки мягко прошедшего вперед человека, и другой человек,
остановившийся возле Сергея, посветив фонариком, спросил:
мне в лицо? - нахмурясь, сказал Сергей, невольно подумав, что это могли
прийти за Быковым, снова спросил: - К кому?
комнату, гражданин Вохминцев! - скомандовал начальственный голос, и до
Сергея ясно донеслись из комнаты тревожные голоса Аси, отца. И он увидел,
как вспыхнул свет в коридоре, в комнате и к настежь раскрытой двери, стуча
каблуками, подошел, сделал поворот кругом и застыл с белобровым
негородским лицом солдат в шинели, по-уставному поставил винтовку у ног.
себя, что происходит, произошла страшная ошибка, невероятная обжигающая
нелепость, и, еще не веря в это, остановился, вздрогнув от голоса, -
низенького роста сухощавый капитан в плаще с погонами государственной
безопасности (на погонах блестели капли дождя) держал в желтых пальцах
какую-то бумагу, говорил спокойно, тусклым, гриппозным голосом:
его жалким, незащищенным, лицо болезненно-небритое, будто в одну минуту
постаревшее на десять лет, - мелко подрагивая бровями, даже не взглянул на
бумагу, взгляд перескочил через голову капитана, встретился с глазами
Сергея и непонимающе погас. Он мелкими глотками два раза втянул воздух,
согнулся и сразу ставшей незнакомой, старческой походкой, не говоря ни
слова, вышел в другую комнату. Капитан двинулся за ним, оттуда, из второй
комнаты, донесся его носовой голос"
прошел к письменному столу, вприщур окинул стены, стол, потолок,
неторопливо набрал номер телефона, сказал в трубку снижение:
дворничиха Фатыма - понятая, как догадался Сергей. Второй офицер, старший
лейтенант, ручным фонариком указал ей на стул. Фатыма села, робко
озираясь. Старший лейтенант, с крепким деревенским лицом, тонкогубый, со
светлыми степными глазами, глядел на Сергея в упор, расставив ноги.
мелькнуло у Сергея, и приглушенные голоса в коридоре, и чужие голоса в
квартире, и Фатыма, и следы на полу, и разнесшийся запах армейских сапог,
мокрых плащей, наклоненная к телефону худая и чужая шея низенького
капитана, и его слова, произнесенные в трубку, и эта вся грубо
заработавшая машина вдруг вызвали в нем бессилие, злость и страх перед
страшным, неотвратимым, беспощадно что-то ломающим в жизни его, отца, Аси.
И в то же время не исчезала мысль о том, что все это какое-то
недоразумение, что сейчас капитан, разговаривавший по телефону, положит
трубку, извинится, объявит, что произошла ошибка... Но капитан положил
трубку, потом, внимательно разглядывая стол, бумаги на нем, скомандовал,
не поворачивая головы:
подхлестывал этот чужой голос. Отец не спеша одевался, но никогда так
неловко, угловато не двигались его локти, его руки искали и сомневались,
словно бы вспоминали те движения, которые нужны были, когда человек
одевается. И то, что он стал повязывать галстук, как всегда, задрав
подбородок, опустив веки, - и этот задранный подбородок, опущенные веки
бросились в глаза Сергею своей жалкой, унижающей ненужностью. И его
снежно-седые виски, крепко сжатые губы, небритые щеки показались Сергею
такими родными, своими, что, задохнувшись, он выговорил хрипло:
повторил: - Что, сын?
огромных блестящих зрачках ее плавал ужас и в шевелящихся бледных губах
был тоже ужас. Она повторяла, вздрагивая:
командный голос - старший лейтенант с деревенским лицом, со светлым
пронзительным взглядом проследовал к отцу, выхватил из его рук галстук,
швырнул на стул. - А ну кончай, давай выходи. Давай прощайся.
так, что одеяло сползло, открыло голые руки, и отец с каким-то новым,
незащищенным выражением наклонился к ней, поцеловал в лоб, сказал едва
слышно:
оставляю одних...
застегнуть воротник сорочки - на сорочке нелепо блестела запонка, - когда
в глазах его будто толкнулась виноватая улыбка, Сергей сильно обнял отца,
ткнулся виском в колючую щеку, выговорил о ожесточением и надеждой:
уверен, отец...
тебя был чужой... Почти чужой...
Грабб Джеф
Доценко Виктор
Посняков Андрей
Шилова Юлия
Лукин Евгений
Суворов Виктор