Чтение 38–й страницы книги ~Мои скитания~

билет на дорогу.

Я сказал своему ротному командиру, что служил юн-кером в Нежинском
полку, знаю фронт, но требовать по-служного списка за краткостью времени не
буду, а пойду рядовым. Об этом узнал командир батальона и все офи-церы.
Оказались общие знакомые нежинцы, и на первом же учении я был признан лучшим
фронтовиком и сразу получил отделение новобранцев для обучения. В числе их
попался ко мне также и Инсарский. Через два дня мы были уже в солдатских
мундирах. Каким смешным и не-уклюжим казался мне Инсарский, которого я
привык ви-деть в костюме короля, рыцаря, придворного или во фра-ке. Он
мастерски его носил! И вот теперь скрюченный Ин-сарский, согнувшийся под
ружьем, топчется в шеренге та-ких же неуклюжих новобранцев -- мне как на
смех попа-лись немцы-колонисты, плохо говорившие и понимавшие по-русски --
да и по-немецки с ними не столкуешься, -- свой жаргон!

-- Пферд, -- говоришь ему, указывая на лошадь, -- а он глаза вытаращит
и молчит, и отрицательно головой мотает. Оказывается,по-ихнему лошадь
зовется не "Пферд", а "Кауль" -- вот и учи таких чертей. А через 10 дней
назначено выступление на войну, на Кавказ, в 41-ю дивизию, резервом которой
состоял наш Саратов-ский батальон.

Далматов, Давыдов и еще кое-кто из труппы прихо-дили издали смотреть на
ученье и очень жалели Инсарского.

А. И. Погонин, человек общества, хороший знако-мый губернатора,
хлопотал об Инсарском, и нам командир батальона, сам ли, или по
губернаторской просьбе, раз-решил не ночевать в казармах, играть в театре,
только к 6 часам утра обязательно являться на ученье и до 6 ве-чера
проводить день в казармах. Дней через пять Ин-сарский заболел и его
отправили в госпиталь -- у него сделалась течь из уха.

Я в 6 часов уходил в театр, а если не занят, то к Фофановым, где очень
радовался за меня старый морской волк, радовался, что я иду а войну, делал
мне разные поучения, которые в дальнейшем не прошли бесследно. До слез
печалилась Гаевская со своей доброй мамой. В труппе после рассказов
Далматова и других, видевших меня обучающим солдат, на меня смотрели, как на
героя, поили, угощали и платили жалованье. Я играл раза три в неделю.

Последний спектакль, в котором я участвовал, пятница 29 июля -- бенефис
Большакова. На другой день наш эшелон выступал в Турцию.

В комедии Александрова "Вокруг огня не летай" мне были назначены две
небольших роли, но экстренно при-шлось сыграть Гуратова (отставной полковник
в мунди-ре), вместо Андреева-Бурлака, который накануне бене-фиса
телеграфировал, что на сутки опоздает и приедет в субботу. Почти все офицеры
батальона, которым со дня моего поступления щедро давались контрамарки,
присут-ствовали со своими семьями на этом прощальном спек-такле, и меня,
рядового их батальона в полковничьем мундире, вызывали почем зря. Весь
театр, впрочем, знал, что завтра я еду на войну, ну и чествовали вовсю.

Поезд отходил в два часа дня, но эшелон в 12 уже сидел в товарных
вагонах и распевал песни. Среди про-вожающих было много немцев-колонистов, и
к часу со-бралась вся труппа провожать меня: нарочно репетицию отложили. Все
с пакетами, с корзинами. Старик Фофанов прислал оплетенную огромную бутыль,
еще в ста-рину привезенную им из Индии, наполненную теперь его домашней
вишневкой.

Погонин почему-то привез ящик дорогих сигар, хотя знал, что я не курю,
а нюхаю табак; мать Гаевской -- до-машний паштет с курицей и целую корзину
печенья, а Гаевская коробку почтовой бумаги, карандаш и кожаную записную
книжку с золотой подковой, Давыдов и Дал-матов -- огромную корзину с водкой,
винами и закуска-ми от всей труппы.

Мы заняли ползала у буфета, смешались с офицера-ми, пили донское;
Далматов угостил настоящим шам-панским и, наконец, толпой двинулись к
платформе по-сле второго звонка. Вдруг шум, толкотня и к нашему ва-гону 2-го
класса -- я и начальник эшелона, прапорщик Прутняков занимали купе в этом
вагоне, единственном среди товарного состава поезда -- и сквозь толпу
вры-вается, хромая, Андреев-Бурлак с двухаршинным балыком под мышкой и
корзинкой вина.

-- Прямо с парохода, чуть не опоздал!

Инсарский, обнимая меня, плакал.

Он накануне вышел из лазарета, где комиссия призналa его негодным к
военной службе.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ. ТУРЕЦКАЯ ВОЙНА

Наш эшелон. Пешком через Кавказ. Шулера во Млетах. В Турции. Встреча в
отряде. Костя Попов. Капитан Карганов. Хаджи-Мурат. Пластунская команда.
Охотничий курган. Отбитый десант. Англи-чанин в шлюпке. Последнее сражение.
Конец войны. Охота на ба-шибузуков. Обиженный И нал Асланов. Домой

Наш эшелон был сто человек, а в Тамбове и Вороне-же прибавилось еще сто
человек и начальник последних, подпоручик Архальский, удалец хоть куда
веселый и шумный, как старший в чине, принял у Прутникова ко-мандование всем
эшелоном,. хотя был моложе его годами и, кроме того, Прутников до военной
службы кончил уни-верситет. Чины и старшинство тогда очень почитались.
Са-мый нижний чин это был рядовой, получавший 90 ко-пеек жалованья в треть и
ежемесячно по 2 копейки на баню, которые хранились в полковом денежном ящике
и выдавались только накануне бани -- солдат тогда пу-скали в баню за две
копейки.

-- Солдат, где твои вещи?

-- Вот все тут, -- вынимает деревянную ложку из-за голенища.

-- А где твои деньги?

-- На подводе везут в денежном ящике. Следующий чин -- ефрейтор,
получавший в треть 95 копеек.

Во время войны жалованье утраивалось -- 2 р. 70 к. в треть. Только что
произведенные два ефрейтора вхо-дят в трактир чай пить, глядят и видят --
рядовые тоже чай пьют... И важно говорит один ефрейтор другому: "На какие
это деньги рядовщина гуляет? Вот мы, ефрейторы, другое дело".

Дней через пять мы были во Владикавказе, где к на-шей партии
прибавилось еще солдат и мы пошли пешком форсированным маршем по
военно-грузинской дороге. Во Владикавказе я купил великолепный дагестанский
кин-жал, бурку и чувяки с коговицами, в которых так легко и удобно было
идти, даже, пожалуй, лучше, чем в лаптях.

После Пушкина и Лермонтова писать о Кавказе, а особенно о
военно-грузинской дороге-- перо не подни-мается... Я о себе скажу одно--
ликовал я, радовался и веселился. Несмотря на страшную жару и пыль, забегая
вперед, лазил по горам, а иногда откалывал такого опас-ного козла, что
измученные и запыленные солдаты отды-хали за смехом. Так же я дурил когда-то
и на Волге в бурлацкой артели, и здесь, почуя волю, я был такой же бешеный,
как и тогда. На станции Гудаут я познакомил-ся с двумя грузинами,
гимназистами последнего класса тифлисской гимназии. Они возвращались в
Тифлис с ка-никул и предложили мне идти с ними прямой дорогой до станции
Млеты.

-- Только под гору спустимся, тут и Млеты, а доро-гой больше 20 верст.
Солдаты придут к вечеру, а мы через час будем там.

Партия строилась к походу, и, не сказавшись никому, я ушел с
гимназистами в противоположную сторону, и мы вскоре оказались на страшном
обрыве, под которым дома, люди и лошади казались игрушечными, а Терек --
узенькой ленточкой.

-- Вот и Млеты, давай спускаться. Когда я взглянул вниз, сердце
захолонуло, я подумал, что мои гимназисты шутят.

-- Мы всегда тут ходим, -- сказал младший, краса-вец мальчуган.--
Сегодня хорошо, сухо... Первым я, вы вторым, а за вами брат,-- и спустился
вниз по чуть за-метной стежке в мелком кустарнике. Я чувствовал, что сердце
у меня колотится... Ноги будто дрожат... И мельк-нула в памяти гнилая
лестница моей Казанской тюрьмы. Я шагнул раз, два, поддерживаясь за
кустарник, а подо мной быстро и легко спускается мальчик... Когда кустар-ник
по временам исчезает, на голых камнях я висну над пропастью, одним плечом
касаясь скалы, нога над без-дной, а сверху грузин напевает какой-то веселый
мотив. Я скоро овладеваю собой, привыкаю к высоте и через какие-нибудь
четверть часа стою внизу и задираю голову на отвесную желтую стену, с
которой мы спустились. "Ну вот, видите, как близко?" -- сказал мне шедший за
мной грузин. И таким тоном сказал, будто бы мы по бульвару прогулялись.
Через несколько минут мы сидели в духане за шашлыком и кахетинским вином,
которое нацедил нам в кувшин духанщик прямо из огромного бурдюка. Все это я
видел в первый раз, все меня занимало, а мои молодые спутники были так милы,
что я с этого момента полюбил грузин, а затем, познакомясь и с другими
кавказскими на-родностями, я полюбил всех этих горных орлов, смелых,
благородных и всегда отзывчивых. По дороге мимо нас двигались на огромных
сонных буйволах со скрипом не-суразные арбы, с огромными колесами и никогда
не ма-занными осями, крутившимися вместе с колесами. Как раз против нас к
станции подъехала пара в фаэтоне и из него вышли два восточных человека,
один в интендант-ском сюртуке с капитанскими погонами, а другой штат-ский.

-- Сандро, видишь, Асамат с кем-то.

-- Должно быть, опять убежал.

И рассказал, что капитан вовсе не офицер, а извест-ный шулер Асамат и
только мундир надевает, чтобы обыг-рывать публику, что весной он был
арестован чуть ли не за убийство и, должно быть, бежал из острога.

После обеда мы дружески расстались, мои молодые товарищи наняли лошадей
и поехали в Тифлис, а я гу-лял по станции, по берегу Терека, пока, наконец,
увидал высоко на горе поднимающуюся пыль, и пошел навстречу своему эшелону.
Товарищи удивились, увидав меня, было много разговоров, думали, что я
сбежал, особенно были поражены они, когда я показал ту дорогу, по которой
спускался. Солдат поместили в казармах, а офицерам да-ли большой номер с