Чтение 38–й страницы книги ~Три минуты молчания~

А уже все забито бочками. Сколько же мы возьмем сегодня - триста,
четыреста? Мы уже и счет потеряли, только, знай, трясли до одурения, все уже
мокрые под роканами, - пока нам кандей не прокричал с камбуза:

- Команде обедать!

Еще минут пять мы трясли, сгребали, откатывали бочки, - пока это до нас
дошло.

- Полундра, ребята, - дрифтер нас остановил, - рокана не снимать.
Обедать в смену будем, в корме. А то и до ночи не разгребемся.

Да, уж если до подвахты дошло - не разгребемся. Четверо пошли обедать,
а мы еще остались - солить, запечатывать бочки, в трюм их укладывать. Ни рук
мы уже не чувствовали, ни ног, и злы были на весь белый свет, до того злы,
что уже и молчали. Раз мне только бондарь сказал, когда я ему бочкой на
сапог наехал:

- Когда ты уже умрешь?

Спросил равнодушно, как будто и без злости. Только я ведь знаю - когда
так спрашивают, тут самое страшное и случается.

- На второй день, - говорю, - после твоих похорон.

Тем лишь его и успокоил.

Потом эти четверо вернулись и нас сменили. Мы не утерлись даже, не
вымыли ни рук, ни сапог, полезли по бочкам в корму. Сели на кнехты - Ванька
Обод, салаги и я. Здесь не каплет, не брызжет, только сиди покрепче, чтоб не
свалиться. Кандей нам вынес борща в мисках, и мы их поставили себе на
колени, и ели молча, глядя на море.

В волнах носилась касатка, переливалась серым брюхом под самой кормой,
шумно выдыхала из черного своего дыхала. Кандей ей кинул буханку черного -
улестить, чтоб к нашей селедке не подбиралась. А то, не дай Бог, еще
запутается, она ведь, пока не освободится все сети может изодрать.

Мы глядели на нее и как-то отходили сами. Кандей нам в те же миски
насыпал каши с солониной, принес по кружке компота. И все, нужно снова на
палубу.

Салаги хотели было перекурить, Алик сказал:

- Передохнем хоть.

- У мамы отдохнешь,- Ванька ему ответил.

- Какая же работа без перекура? Это ж святое дело.

- Есть такая работа, - я ему сказал. - Это наша, рыбацкая работа. И в
ней ничего святого нет. Запомни это, салага. Чем скорей ты это усвоишь, тем
легче жить.

Димка сказал:

- Пошли, Алик, пошли. Есть все-таки святое. Это слова нашего дорогого
шефа.

Этот как будто понял. Можно, конечно, и выгадать время. Но только потом
в сто раз труднее будет, из темпа выбьешься. Лучше уж сразу себя загнать до
полусмерти, а потом повалиться в койку, чем разбивать себя перекурами.

Рыбу уже всю сгребли и палубу расчистили, ждали только нас.

- Давай по местам, - дрифтер сказал. - Начнем по новой вирать.

А когда он сам успел пообедать, никто не заметил.

После обеда Жора-штурман сменился, на вахту вышел третий. И тут у них с
дрифтером начался раздрай.

С акул началось. Пришли к нам, родименькие, штук пять или шесть.
Почуяли, что тут рыбы навалом. А они ее не просто из сетей выжирают, а
вместе с делью - огромными кусками, потом не залатаешь. Сельдевая акула
длиной чуть побольше метра, но прожорливые же они, никакого сладу с ними
нет.

Третий вышел на мостик и стал в них сажать из ракетницы. Одной прямо в
пасть шарахнул - видно было, как вспыхнуло между зубами. А та хоть бы глазом
моргнула - погрузилась и снова вынырнула. Живая и здоровая.

Так вот, он, значит, стрелял акул без всякого толку, а дрифтер смотрел
на это дело и накалялся. Потом спросил:

- Стрелять будем или подработаем?

А подработать, и правда, не мешало - растянуть порядок, потому что
волна и ветер его складывают, это еще похуже, чем акулы, будешь потом век
расцеплять, распутывать.

Но третий чего-то заупрямился.

- Кто вахтенный штурман? Я или ты?

- Я говорю - подработать надо назад.

- А я считаю - не в свою компетенцию суешься.

Дрифтер вышел на середину, против рубки.

- Тебя по-хорошему просят - подработай!

Но орал он уже не по-хорошему, пасть разинул, как у той же самой акулы;
я думал - тот ему как раз туда ракетой пальнет.

- А я тебе по-хорошему отвечаю - мелко плаваешь, понял?

- Ты будешь работать или нет? - Дрифтер совсем уже бешено орал. -
Сейчас всю команду распускаю к Евгении Марковне!

- Ты на кого орешь, пошехонец? Ты с кем это при команде так
разговариваешь? Ты со штурманом разговариваешь!

- А я штурмана не вижу. Я лодыря вижу. Один шрам тебе сделали - гляди,
другой щас сделаю для равновесия.

- Ну, ты у меня запоешь!

- А я и пою!

- Ты при капитане запоешь!

- И при капитане запою!

Мы стояли, работу бросив, смотрели, как они лаются на ветру. Брызги их
обдавали, мотало штормом, но дело еще только разгоралось. А нам, палубным,
передышка. Ну, и развлечение как-никак. Мы тем временем закурили, из каждого
рукава дымок поплыл.

И так бы они еще долго обменивались, но тут кеп вышел в рубку. И оба
враз замолчали, тишь и гладь на пароходе. Дрифтер пошел к своему шпилю, а
третий, конечно, подрабатывать начал. И мы разошлись по местам.

Дрифтер сказал хрипло:

- Поуродуемся, ребята, до чаю. Рыбы на борту, что грязи.

И чай пили тоже по сменам, на кнехте, и выбирали потом до ужина, а она
все шла и шла, сетка за сеткой, сплошная серебристая шуба. Темень наступила,
и врубили прожектора, и все не кончалась она, треклятая, не кончалась...

А кончилась - как-то вдруг, никто и не ждал. Вожак кончился, последняя
сетка, бочка последняя ушла в трюм.

Сколько ночи прошло, когда задраивали трюма, не знаю. Я заклинивал
брезент и попал себе ручником по пальцам, а боли не услышал как будто и боль
во мне вся кончилась.

Потом еще помню, когда шел в кап, меня прихватило волной, и я встал на
одну ногу, взялся за дверную задрайку и выливал воду из сапога. Ведро,
наверно, вылил. Потом из другого. А первый у меня подхватило волной, и я за
ним бежал босиком. Догнал и швырнул оба сапога в кап. Уже не думал, что в
кого-нибудь попаду.

В кубрике спали уже, только роканы скинули на пол, и я тоже свой
скинул, в телогрейке полез в койку. Но увидел -Димка мучается с Аликом,
стаскивает с него, спящего, буксы и сапоги. Я слез помогать Димке, но уж не
помню, стащили мы эти буксы или нет.

...А через час подняли нас - на выметку.

Так она шла четыре дня, подлая рыба, - по триста пятьдесят, по
четыреста бочек за дрейф. И каждый день штормило, и валяло нас в койках, и
снилось плохое. А потом сразу кончилось - не пустыря дернули, но и не
заловилась она, как в эти четыре дня. Эхолот ее нащупывал, большие под килем
проходили сигары, но в сети как-то не шла.

Часам к двум я скойлал последнюю бухту и вылез. Палуба была вся мокрая,
серая и вдруг зажелтела от солнца. Облака плыли перистые, к ветру, к
перемене погоды, и волна шла себе мелким бесом, сине-зеленая, с белыми
барашками. Это еще можно пережить.

И вожак тоже можно пережить. Не то что привык я к нему, нельзя к нему
привыкнуть, а просто разобрался - когда нужно "шевелить ушами", а когда и
поберечься, что он тебя рванет со шпиля, когда попридержать, услышать
вовремя, что сетку подводят, а когда можно и на палубу вылезти, покурить у
всех на виду, и никто слова не скажет.

- Ну, как, Сень? - спросил дрифтер. - Освоил вожачка?

- Помаленьку.

- Вот, как скойлаешь его от промысла до порта, тогда и домой пойдем.

И правда, я посчитал - как раз за рейс и выберу эти две тысячи миль.

Я сплюнул и пошел к бочкам. Все же разнообразие...

13

В этот же день к нам почта пришла и картины. Один СРТ доставил,
"Медуза", из нашего же отряда. Позже нас он на неделю вышел на промысел.

Бондарь приготовил пустую бочку, Серега достал багор с полатей. Как-то
уж вышло, что он и за киномеханика, и вот если надо, с багром - то почту
тащить, то чей-то кухтыль потерянный подобрать - в "Комсомольскую
копилочку".

"Медуза" встала от нас метрах в пятнадцати, и кепы начали переговоры:

- Как самочувствие? - это с "Медузы".

- Спасибо, и вам такого же. - Это наш. - Имеем две про шпионов и эту...
как ее...

Дрифтер сложил ладони рупором:

- "Берегись автомобиля"!

Там пошло совещание. Потом с "Медузы" ответили:

- Товар берем.

- А вы что имеете?

- Одну про шпионов, но две серьи. И заграничную, про карнавал. С
песнями.

Кеп поглядел на нас. Я ее как будто видел в порту.

- Ничего, веселенькая.

Кеп опять приложился к мегафону.