джентльмен, какого мне доводилось встречать, - и пошел прочь, выделяясь
среди толпы пассажиров как существо иной породы. Вскоре после этого он
прислал мне свою литографированную фотографию, на ней он очень похож, хотя,
пожалуй, не так красив; и я бережно храню этот портрет в память о нашем
кратком знакомстве.
полночь прибыли в Луисвиль. Ночевали мы в "Галт-Хаус" - великолепном отеле,
где мы устроились так роскошно, словно находились в Париже, а не за сотни
миль по ту сторону Аллеганских гор.
здесь задержаться, мы решили на следующий же день пуститься дальше на другом
пакетботе - "Фултон", на который мы должны были сесть около полуночи в
пригороде, именуемом Портленд, где пакетбот будет ожидать впуска в канал.
распланированному и веселому: улицы его, пересекающиеся под прямыми углами,
обсажены молодыми деревьями. Здания здесь закопченные и почерневшие от
битуминозного угля, но англичанин вполне привычен к такому зрелищу и потому
не склонен придираться. Тут не было заметно особого делового оживления, а
ряд недостроенных домов и незаконченных усовершенствований словно указывал
на то, что город пережил строительную горячку в период увлечения
"прогрессом" и теперь страдает от реакции, последовавшей за лихорадочным
напряжением всех его сил.
очень меня позабавившей, - она больше походила на школу, возглавляемую
дамой-патронессой, чем на судебный орган, ибо это страшное учреждение
занимало всего лишь маленькое, располагающее к лени, никудышное зальце с
открытой террасой на улицу; две-три фигуры (вероятно, мировой судья и его
приставы) грелись на солнышке, - воплощение истомы и покоя. Это была
поистине Фемида *, удалившаяся от дел за недостатком клиентов: она продала
меч и весы и теперь дремлет, устроившись поудобнее и положив ноги на стол.
куда ни глянь - одни развалились и крепко спят, другие с хрюканьем бродят по
дороге в поисках скрытых лакомств. Я всегда чувствовал необъяснимую нежность
к этим нелепым животным и, когда не было других развлечений, находил
неиссякаемый источник забавы в наблюдении за ними. В то утро во время нашей
поездки я оказался свидетелем маленького инцидента между двумя поросятами, в
котором было столько человеческого, что он мне казался тогда уморительно
комичным, хотя в пересказе получится, боюсь, довольно пресным.
прилипшими к пятачку, что указывало на произведенные им недавно изыскания в
навозной куче) в глубокой задумчивости шествовал по дороге, как вдруг перед
его испуганным взором предстал его брат, который до сих пор лежал
незамеченный в размытой дождем выбоине, - он весь был покрыт жидкой грязью и
походил на привидение. Никогда еще все поросячье существо молодого
джентльмена не бывало так потрясено! Он попятился по меньшей мере фута на
три, секунду смотрел, не мигая, и затем пустился наутек; от быстрого бега и
от ужаса его крошечный хвостик трясся, как обезумевший маятник. Но, отбежав
совсем недалеко, он стал рассуждать сам с собой о природе этого устрашающего
видения и, раздумывая, постепенно замедлял бег; наконец он стал и обернулся.
Все из той же выбоины смотрел на него брат, сплошь покрытый блестевшей на
солнце грязью и бесконечно удивленный его поведением! Едва удостоверившись в
этом, - а удостоверялся он так тщательно, что, казалось, вот-вот заслонит от
солнца глаза ладонью, чтобы лучше видеть, - он помчался назад крупной рысью,
набросился на брата и отхватил кончик его хвоста в порядке предупреждения:
впредь, мол, будь поосторожнее и никогда больше не позволяй себе подобных
шуток со своими родичами!
процедуры пропуска через шлюз; и мы тотчас поднялись на борт; вскоре после
этого к нам явился посетитель совсем особого рода - некий великан из
Кентукки по имени Портер - человек ростом всего-навсего в семь футов восемь
дюймов, если мерить без каблуков.
опровергало историю, как эти самые великаны, или которое более жестоко
оклеветали бы летописцы. Вместо того чтобы, рыча и опустошая все вокруг,
вечно блуждать по миру в поисках новых припасов для своих людоедских
кладовых и учинять беззаконные набеги на рынки, - они, оказывается, самые
кроткие люди на земном шаре, склонные к молочной и растительной пище и
готовые отдать все на свете за спокойную жизнь. Приветливость и мягкость их
нрава настолько очевидны, что, сказать по совести, юнца, который прославился
убийством этих беззащитных существ *, я считаю коварным бандитом:
прикрываясь филантропическими побуждениями, он, должно быть, втайне
прельстился только богатствами, накопленными в их замках, и надеждой на
поживу. И я тем более склонен так думать, что даже певец этих подвигов, при
всем пристрастии к своему герою, вынужден признать, что умерщвленные
чудовища, о которых идет речь, отличались самым кротким и невинным нравом,
были крайне простодушны и легковерны, слушали разинув рот, самые
неправдоподобные россказни, легко попадались в ловушку и даже (как Великан
из Уэллса) в чрезмерном радушии гостеприимных хозяев предпочли бы скорее
отдать все до последнего, чем уличить гостя в мошенничестве и неблаговидной
ловкости рук.
справедливость этого положения. Он страдал слабостью в коленках, и на его
длинном лице читалась такая доверчивость, словно он готов был просить
поощрения и поддержки даже у человека ростом в пять футов девять дюймов. Ему
всего двадцать пять лет, сказал он, и вырос он лишь недавно, - вдруг
выяснилось, что надо удлинять его невыразимые. В пятнадцать лет он был
коротышкой, и тогда его отец англичанин и мать ирландка насмехались над ним,
говоря, что он слишком мал, чтобы поддерживать престиж семьи. Он добавил,
что слаб здоровьем, но, правда, последнее время ему стало лучше; впрочем,
найдется немало коротышек, которые станут уверять шепотком, будто он пьет
сверх меры.
трудно - разве что становится на запятки и ложится всем телом на крышу
экипажа, упершись подбородком в козлы. В качестве диковинки он захватил с
собой свой пистолет. Окрестив его "Ружье-Малютка" и выставив у себя в
витрине, любой мелочной торговец в Холборне нажил бы состояние. Показав себя
и поболтав немного, он распростился с нами, захватил свой карманный
"пистолетик" и стал пробираться к выходу из каюты, возвышаясь над людьми
ростом в шесть футов и больше, точно маяк над фонарными столбами.
были такие же. Ели мы в те же часы и те же блюда, так же скучно и с
соблюдением тех же традиций. Пассажиров, казалось, угнетала та же
скрытность, и они так же не умели радоваться или веселиться. Никогда в жизни
не видел я такой безысходной, тягостной скуки, какая царила на этом судне во
время еды; даже воспоминание о ней давит меня, и я сразу начинаю чувствовать
себя несчастным. Сидя у себя в каюте с книгой или рукописью на коленях, я
просто страшился наступления часа, который призывал меня к столу, и так рад
был поскорее вырваться назад, словно еда была карой за грехи и преступления.
Если бы нашими сотрапезниками были здоровое веселье и хорошее настроение, я
мог бы макать корку хлеба в воду фонтана вместе с бродячим музыкантом Лесажа
и радоваться такому приятному времяпрепровождению; но сидеть рядом со
столькими себе подобными тварями, превращая утоление жажды и голода в
какое-то деловое предприятие; наспех, подобно йэху, опустошать свою
кормушку, а затем угрюмо красться прочь; видеть, что в этом общественном
таинстве не осталось ничего, кроме алчного удовлетворения животных
потребностей, - все это глубоко противно моей природе, и я совершенно
убежден, что воспоминание об этих похоронных трапезах будет преследовать
меня всю жизнь, как страшный сон.
капитан (простецкий добродушный малый) взял с собою в плаванье свою
хорошенькую жену, очень общительную и милую, как и несколько других
пассажирок, сидевших на нашем конце стола. Но ничто не могло противостоять
удручающему настроению всей компании в целом. Это было какое-то
магнетическое отупение, которое сломило бы самого бойкого остроумца на
свете. Шутка показалась бы здесь преступлением, а улыбка превратилась бы в
гримасу ужаса. Бесспорно, с тех пор как стоит мир, никогда и нигде еще не
собирались вместе такие свинцово-тяжелые люди, своей чопорностью создававшие
вокруг себя гнетущую, мертвящую, невыносимо тягостную атмосферу и немедленно
заболевавшие несварением желудка от всего непосредственного,
жизнерадостного, искреннего, общительного или задушевного.
далеко не вдохновляющим. Деревья здесь были чахлые и малорослые; берега
низкие и плоские; бревенчатые поселения или одинокие хижины попадались реже
и реже; а их обитатели выглядели более изнуренными и несчастными, чем все
те, кого мы до сих пор встречали. В воздухе - ни пения птиц, ни живительных
запахов, ни смены света и тени от быстро бегущих облаков. Час за часом
смотрит, не мигая, на все ту же однообразную картину неизменно раскаленное,
слепящее небо. Час за часом, медленно и устало, как само время, катит воды
река.
что даже самые пустынные места, которыми мы проезжали раньше, казались по
сравнению с этим необычайно интересными. У слияния двух рек, на побережье
столь плоском, низком и болотистом, что в известное время года дома здесь
затопляет до самых крыш, находится рассадник малярии, лихорадки и смерти;
Это место славится в Англии как кладезь золотых надежд, и на этом
спекулируют, прибегая к чудовищным преувеличениям, что влечет за собою
разорение многих и многих. Омерзительное болото, где гниют недостроенные
дома; кое-где расчищены небольшие участки в несколько ярдов, изобилующие
Мацумото Сэйте
Прозоров Александр
Корнев Павел
Пехов Алексей
Сертаков Виталий
Афанасьев Роман