мне, но Мик Уокер быстро призвал его к порядку.
об этом мечтать. Я глубоко убежден, что не примирился со своей участью ни на
один час и всегда чувствовал себя беспредельно несчастным; но я терпел, и
даже в письмах к Пегготи (мы вели оживленную переписку) - из любви к ней, а
отчасти из чувства стыда - никогда не открывал тайны.
положением мистера Микобера. В своем одиночестве я очень привязался ко всему
его семейству и бродил по улицам, озабоченный расчетами миссис Микобер и ее
планами, как им выпутаться из вечного безденежья, - бродил отягощенный
бременем долгов мистера Микобера. В субботний вечер, который был для меня
праздником отчасти потому, что, возвращаясь с работы, я ощущал в кармане
шесть-семь шиллингов и, заглядывая в окна магазинов, выбирал вещи, которые
можно купить на все эти деньги, а отчасти потому, что я уходил домой раньше,
чем обычно, - в субботний вечер миссис Микобер делала всегда самые
душераздирающие признания; такие же признания ожидали меня и в воскресенье
утром, когда я заваривал в кружке для бритья чай или кофе, купленные мною
накануне, и подолгу засиживался за завтраком. Сплошь и рядом мистер Микобер
горько рыдал в самом начале этих субботних признаний, а под конец напевал
песенку о красотке Нэп, усладе Джека *. Мне случалось видеть, как он
возвращался домой к ужину, обливаясь слезами и объявляя, что все пропало и
остается только сесть в тюрьму, а перед сном подсчитывал, сколько будет
стоить пристройка к дому окна-фонаря, "если счастье улыбнется", - таково
было его любимое выражение. И миссис Микобер была точь-в-точь такою же, как
ее супруг.
объяснимая, по-моему, лишь тем, что и они и я находились в одинаковом
положении. Но я не разрешал себе принимать от них приглашения к столу (зная,
что у них нелады с мясником и булочником и им самим часто не хватает самого
необходимого), пока миссис Микобер не удостоила меня полного своего доверия.
Это случилось однажды вечером.
и я должна вам сказать, что с делами у мистера Микобера катастрофа.
покрасневшие глаза миссис Микобер с великим соболезнованием.
годится для нужд моего юного потомства, - продолжала миссис Микобер, - в
кладовой нет ни крошки. Я привыкла у папы и мамы говорить о кладовой и
употребляю это слово почти непроизвольно. Я хочу сказать, что нам решительно
нечего есть.
еженедельной получки, - из этого я заключаю, что разговор должен был
происходить вечером в среду, - я поспешно вынул их и от всего сердца
предложил миссис Микобер взять их у меня взаймы. Но сия леди, поцеловав меня
и заставив спрятать деньги в карман, ответила, что об этом не может быть и
речи.
приходило. Но вы рассудительны не по летам и могли бы оказать мне другого
рода услугу, которую я с благодарностью приму.
собственноручно, чтобы никто об этом не узнал, и в разное время отнесла в
заклад полдюжины чайных ложек, две ложечки для соли и щипцы для сахара. Но
близнецы связывают меня по рукам и по ногам, а кроме того мне нелегко носить
вещи в заклад, когда я вспоминаю о папе и маме. Осталась еще какая-то
мелочь, без нее тоже можно обойтись. Чувства мистера Микобера мешают ему
расстаться с этими вещицами, а что до Кликет, - так звали девицу из
работного дома, - то она, знаете ли, совсем неразвитая и, пожалуй, задерет
нос, если я окажу ей такое доверие. Могу ли я просить вас, мистер
Копперфилд...
мною по своему усмотрению. В тот же вечер я вынес из дому несколько наиболее
портативных вещей и с той поры отправлялся в подобные экспедиции почти
каждое утро, прежде чем идти на склад "Мэрдстон и Гринби".
которые он именовал своей библиотекой; эти книги пошли в первую очередь. Я
относил их, одну за другой, в книжный ларек на Сити-роуд - улицу,
изобиловавшую тогда (в ближайших к нашему дому кварталах) книжными ларьками
и лавками, где продавали живых птиц; эти книги я уступал за первую же
предложенную мне цену. Владелец ларька, проживавший тут же рядом, напивался
каждый вечер, а жена отчаянно ругала его каждое утро. Частенько, когда я
приходил слишком рано, он принимал меня, лежа на раскладной кровати, с
рассеченным лбом или подбитым глазом, и, таким образом, я бывал свидетелем
его невоздержности, которой он предавался по вечерам (кажется, во хмелю он
был драчлив); дрожащей рукой разыскивая шиллинги, он шарил по карманам
своего костюма, валявшегося на полу, а жена его, в стоптанных башмаках,
держа на руках младенца, без устали его ругала. Иногда обнаруживалось, что
он потерял деньги, и тогда он просил меня зайти еще раз, но у жены всегда
бывало несколько монет, которые, мне кажется, она вытаскивала у него же,
пьяного, и она тайком расплачивалась со мной, когда мы вместе спускались по
лестнице.
прилавком, уделял мне немало внимания и, помнится, заставлял меня склонять
вслух латинские существительные и прилагательные, а также спрягать глаголы,
пока занимался моим делом. После каждого моего путешествия миссис Микобер
устраивала скромную пирушку - обычно она готовила ужин, и, помню, он казался
мне особенно вкусным.
один прекрасный день он был арестован поутру и препровожден в тюрьму
Королевской Скамьи *, в Боро. Уходя из дому, он заявил мне, что с сего дня
господь бог отвратил от него лицо свое, и мне показалось, он в самом деле
был в отчаянии, так же как и я. Но позднее я узнал, что еще до полудня
видели, как он весело играет в кегли.
пообедать вместе с ним. Я должен был спросить, как пройти к такому-то дому,
и сразу за этим домом должен был увидеть другой дом, а сразу за этим другим
домом должен был увидеть двор, который надлежало пересечь и идти
прямехонько, не сворачивая, пока не увижу тюремного сторожа. Так я и
поступил, и когда, наконец, увидел тюремного сторожа, у меня (бедный я
мальчуган!) мелькнула мысль о пребывании Родрика Рэндома в долговой тюрьме,
где вместе с ним был заключенный, не имевший никакой одежды и закутанный
только в старое одеяло *, и сторож вдруг расплылся у меня в глазах, потому
что они заволоклись слезами, а сердце заколотилось в груди.
камеру (в предпоследнем этаже) и горько заплакал. Помню, он торжественно
заклинал меня помнить о его судьбе, которая должна служить мне
предостережением, и не забывать о том, что если человек зарабатывает в год
двадцать фунтов и тратит девятнадцать фунтов девятнадцать шиллингов шесть
пенсов, то он счастливец, а если тратит двадцать один фунт, то ему грозит
беда. Затем он взял у меня взаймы шиллинг на портер, вручил мне
соответствующий чек на имя миссис Микобер, спрятал носовой платок и
приободрился.
кирпичу с обеих сторон, дабы жечь поменьше угля, - пока другой заключенный,
проживавший в камере вместе с мистером Микобером, не явился с куском
баранины, предназначенным для нашей общей трапезы. Тогда меня послали наверх
к "капитану Гопкинсу" передать привет от мистера Микобера, сказать, что я
юный друг мистера Микобера, и позаимствовать у капитана Гопкинса нож и
вилку.
Микоберу. В его маленькой камере находились весьма нечистоплотная на вид
леди и две тощие молодые девицы, его дочери, с копнами волос на голове. Я
подумал, что приятнее позаимствовать у капитана Гопкинса нож и вилку, чем
гребенку. Сам капитан был настоящий оборванец, лицо его украшали большие
бакенбарды, а под старым-престарым рыжим пальтишком не видно было и признака
сюртука. В углу я увидел свернутую постель капитана, увидел, какие тарелки,
блюдца и горшочки хранит он на своей полке, и догадался (бог весть почему),
что хотя две девицы с копнами на голове в самом деле приходятся ему
дочерьми, но неопрятная леди - не жена капитану Гопкинсу. Смущенный, я
провел на пороге его камеры не больше двух минут, но, спускаясь по лестнице
и унося с собой эти наблюдения, я был уверен в их правильности не меньше,
чем в том, что у меня в руках нож и вилка.
отнес капитану Гопкинсу нож и вилку и поспешил домой утешить миссис Микобер
отчетом о своем посещении. При виде меня ей стало дурно, а затем она
приготовила кувшинчик теплого пива с яйцом для нашего услаждения во время
беседы.
семейство, и кто ее продавал, - знаю только, что не я. Во всяком случае, она
была продана и увезена в фургоне; остались только кровати, несколько стульев
и кухонный стол. С этой мебелью мы разбили лагерь в двух гостиных
опустевшего дома на Уиндзор-Тэррес - миссис Микобер, дети, "сиротская" и я -
и проводили здесь дни и ночи. Не помню, сколько времени это продолжалось,
но, кажется, долго. В конце концов миссис Микобер решила переселиться в
тюрьму, где мистер Микобер к тому времени обитал в камере один. Я отнес ключ
от дома хозяину, который очень обрадовался этому ключу, а в тюрьму
Королевской Скамьи перевезли кровати, - все, кроме моей, для которой нанята
была комнатка сразу же за стенами сего учреждения, к вящему моему
удовольствию, так как Микоберы и я, совместно перенося лишения, очень
Свержин Владимир
Шилова Юлия
Трубников Александр
Лукьяненко Сергей
Лукьяненко Сергей
Плотников Александр