холода, неожиданности, страха. За что такие муки? Нет на земле ни правды,
ни милости!
громко, забыв про всякое достоинство:
с безумным криком. Император? Или, может, это снится? И смерть Журины -
тоже сон? И безнадежное одиночество, беспомощность - тоже сон? Где найти
силу? Где помощь? Боже мой, спали меня огнем своим!
счастливой. Искалечиться, обезобразить себя, уничтожить красоту? Нет,
такой цены платить не могла. Такое никогда не приходило ей на ум. Потому
что беречь и миловать красоту свою было для нее способом жизни,
предназначением, как у других предназначение - быть императорами, святыми,
гениями, безумцами и мучениками. Да и она была мученицей: красота стоит
того.
отлила в кубок немного вина, отпила, надеясь хоть немного согреться.
Скинула разорванную рубашку, скомкала ее, швырнула на пол, быстро залезла
под меховое покрывало, сжалась в комок, подтянув колени почти до
подбородка, застыла: забыться, забыться! Но не было ни беспамятства, ни
надежды на сон.
шуршанье босых ног по каменным полам. Она чуть не умерла от ужаса, когда
вдруг перед нею с двух сторон императорского ложа возникли из тьмы совсем
голые мужские фигуры. Молодые, они мигом добежали, окружили ложе,
озверелые, похотливо потянулись к ней, один, два, три, четыре, пять...
Будто брошенные какой-то злой пращой, подчиняясь чужой и преступной воле,
они... должны были бояться там, за дверью императорских покоев, а тут уж
не было в них никакого страха, разве лишь юношеское смущение, но и его
сбросили вместе с одеждой, одолели быстротой, решительностью, наглостью.
когда-то Ростиславом. Один раз защитилась, вторично не выйдет. Да и что
могла бы сделать против пятерых. Слабая женщина, охваченная ужасом.
стороны постели, каждый тащил к себе, и только это еще спасало Евпраксию.
грозно - ворваться в спальню, учинить насилие, в самом логове скрутить,
раздавить, распять. В гнезде! На ложе! На корабле - ха-ха! - наслаждений и
ненасытности!
отступят, пока не добьются своего. Иначе за дверью их ждет смерть. Голых
возьмут в мечи и на копья суровые воины.
только можете взять. Ей мало императора! Этой распутнице мало, все мало!
Всесветная блудница! Пусть содрогнется под вами, пусть расплющится! Туда!
Быстро! Спешите!
нападающие увидели ее тело, ее наготу, всю ее. Тогда она вскочила на ложе,
прыгнула вперед, вырвалась, выскользнула вьюном из их рук, резко отскочила
в сторону и схватилась за тот самый поставец, столик с вином и кубками.
Они помешали друг другу, попадали кто на постель, кто на пол. Крикнула с
внезапной властностью (оказалась способна на такое в эту ужасную минуту):
Так кто же первый?
в кучу, на миг растерялись. Впрямь кто же из них кинется первым? Они не
подумали об этом, император им не сказал. Кто же?
высокомерно. - Перед вами женщина. И ваша императрица. Кто же сочтет себя
самым достойным?
молодые, одинаково голые, без знаков различия в происхождении, положении,
богатстве, влиянии. Им всем повелел император...
Вы должны выпить со мной вот из этого императорского кувшина. Из
прекрасных золотых кубков. И я буду пить вместе с вами. Кто первым осушит
свой кубок, тот будет первым и для меня. Принесите-ка вон тот ларец!
подаренный императрице косоплечим Кирпой, вместе принесли, поставили к
ногам Евпраксии. Она спокойно открыла шкатулку, достала золотое зеркало и
взглянула в него, не торопясь, оглядела себя, словно была тут одна в
спальне. Подобрала растрепавшиеся волосы. Потом открыла потайное дно.
Тусклым золотом сверкнули продолговатые узкие кубки. Она доставала их по
одному, брала двумя пальцами и осторожно ставила возле кубков
императорских - один... два... пять... Оставался шестой. Взять и себе?
Налить, выпить - и не знать больше ничего? Испытать облегченье навсегда,
навеки? Посмотрела на тех, жадных, наглых, бесстыдных. Дрожат от похоти.
Плоть бездушная! Отбросы людские! И ради таких укорачивать себе век? Жизнь
прекрасна, она вся игра чистых сил, так почему же ей должно отнять у жизни
свою чистую силу?..
императорский, унизанный изумрудами и рубинами. Подняла его.
ближе, чтоб не проворонить потом свое, чтоб опередить других, дорваться
первым, может, и не из-за ее женских прелестей, а ради милостей
императора. Она смотрела на них поверх своего кубка холодными,
прищуренными глазами, смотрела и отступала медленно, ждала, не подвел ли
ее Кирпа, не обманул ли Кирпу ромей из Тмутаракани, произойдет ли то, на
что надеялась.
все разом, словно натолкнулись на каменную стену, стояли удивленные, не
веря в свое внезапное оцепененье, еще стояли, а уже были мертвы. Тела их
пронзил яд, мозг еще какое-то мгновенье действовал, подсказал
единственное, что мог подсказать этим рабам, этим отбросам людским -
проси, умоляй о прощении, милости, о милосердии. Все они упали разом на
колени, попытались подползти к Евпраксии, лизали холодный мозаичный пол,
вьющиеся растения, разноцветных птиц, причудливых зверьков, выложенных из
разноцветных кусочков камня. Они еще не верили, что умирают. Но яд
византийский действовал быстро и безжалостно. Судорогой свело тело,
вылезали из орбит глаза, чернели ногти. Евпраксия уже не отступала, у нее
и на это не хватало сил. Она дрожала мелко-мелко, как осина в безветренный
день. Из намертво зажатого в руке кубка красное вино проливалось на бедра,
на живот; она не замечала, что держит кубок криво, стояла в красных каплях
вина, будто в кровавых каплях, огромные глаза расширены, растрепаны
длинные светлые волосы, прекрасная и страшная, ангел нежности и греха,
невинности и преступлений, и такой увидел ее император, который тихо и
молча прокрался в спальню в надежде на другое зрелище. Он хищно и ловко
перепрыгнул через мертвые тела, рванулся к жене, сжал ее в объятьях,
оторвал от пола и с рыком понес к ложу. Кубок загремел по каменной
мозаике. Руки Евпраксии бессильно повисли, голова откинулась, словно у
мертвой, но Генрих ничего не замечал, он задыхался от восторга ощущать ее
податливость, от счастья чувствовать свою мужскую силу, и он насытил свое
вожделение болезненно, тяжко и постыдно...
уступали место благочестивому обману. Истину искали в словесных заверениях
и вероломных присягах. Из уважения к прошлому старались изобразить его не
таким, каким оно было на самом деле, а таким, каким ему следовало быть.
Врали короли, врали епископы, врали монахи-хронисты, всех затмили
лживостью папы римские, обнародовав подделку, так называемые <лжеисидоровы
декреталии>, о том, что император Константин даровал-де верховную власть
римскому епископу.
о высоких лицах.
историю жизни императора Генриха IV, догадывался, что правда рано или
поздно станет известной, он решил опередить всех тех, кто будет
доискиваться истины, изобразить события с той мерой фантазии, которая была
отпущена ему природой и продиктована церковным лицемерием:
император разувал их, укладывал спать. Ночью вставал и укрывал их, не
остерегаясь, касался и тех, кто по самому роду своей болезни пачкал
постель>.
неуклюжим враньем епископа Отберта, подает нам голос его современник,
полемист Гергог:
ничего о них прежде не ведала. Испытавши сие бесчестие и на других и на
себе, она молчала сперва из-за женской стыдливости, когда же злодеяния
превысили женское ее терпение, она открыла их священникам и епископам и
стала искать случая для бегства>.
Посняков Андрей
Орловский Гай Юлий
Браун Дэн
Шилова Юлия
Емилина Ника
Перумов Ник