все сгорело на костре. Какая обида!
это приготовление? Немногие способны на подобное".
сковороде, ставлю сбоку к костру, на том месте, где стояла сгоревшая, завожу
еще тесто, раскатываю его и оставляю на месте. Словом, восстанавливаю
картину, какая была под навесом перед тем, как Трофиму уснуть. А сам ложусь
на свое место, жду, когда лепешка, что у огня, начнет поджариваться.
всех.
поднявшийся Улукиткан.
обедать будем, -- отвечает тот.
"дошла", и, подсев к огню, начинает закуривать, а малюсенькие глаза устало
смотрят из-под отяжелевших век.
живот, кто руки, кто спину. Как благодарны мы все Трофиму за горячие
лепешки, за вкусную кашу, за товарищескую заботу. Я не сказал ему, что
произошло у костра во время сна, пусть и ему его благородный поступок
принесет заслуженное удовлетворение.
затуманенное небо, пригорюнилась старушка тайга. По каким-то невидимым
тропам к нам подкрадывается угнетенное состояние. Надо же было пройти такой
трудный путь к Становому и уже находиться в полукилометре от перевала, чтобы
попасть в ловушку! Мы прикованы к этому мокрому клочку земли, к балагану.
Наши мысли растворяются в мучительных ожиданиях погоды, в ожиданиях солнца.
Но напрасно мы обращаем свои взоры к небу -- оно неумолимо...
маленькие изумрудные листики берез свернулись от холода в трубку и
безнадежно повисли на своих длинных ножках.
лишайников, ни крошечных ивок -- все приглушено холодной белизною. И только
одинокие маковки дикого лука ненужно торчат над однообразной поверхностью
снега.
костра, не спим. От безделья мы уже отупели, но с нами огонь, наш верный
спутник, друг, советчик; от этого жизнь не кажется страданием. Потерпим еще
немного, настанет долгожданный день, и наш караван снова потянет свой след в
глубину малоизведанных гор.
вершинами елей.
огонь.
узкие глаза, молча смотрел, вслед давно скрывшейся птице.
ночным безмолвием да далеким, чуть слышным криком ночной птицы.
тайгой. Яростно сдирал с леса бутафорский наряд, поднимая с земли столбы
снежной пыли, и несся дальше, тревожа диким посвистом оцепеневшую природу. А
что сталось с туманом! Ветер налетел на него тугой струей, изорвал в клочья
и разметал в разные стороны.
рассвет, и на озябшую землю полились потоки света. Запрокинув зеленые
вершины, смотрит тайга в небо, радуется, славит шелестом листвы наступающий
день и от восторга плачет алмазными слезами.
-- это идут олени. Они, видимо, надумали вернуться своим следом в родную
Зейскую долину. Их ведет Майка. За ней Баюткан. Улукиткан стыдит ее, грозит
кривым пальцем и всех заворачивает обратно.
земля.
просушить вьюки. Я не стал дожидаться, -- желание скорее подняться на
перевал давно мучает меня. Беру Кучума, карабин, кладу за пазуху кусок
лепешки и ухожу к хорошо виднеющейся седловине.
полярной березкой, стлаником, ольхой. Выше редеют кустарники, мельчают и
совсем исчезают. На седловину выбегают только низкорослые стланики, и там
же, в камнях, можно увидеть густо оплетенные рододендроны.
заупрямился, тянет вправо, и с таким азартом, что я невольно хватаюсь за
карабин. Кучум огромными прыжками увлекает меня за собой. Где-то близко
зверь. Баран или медведь? Гляжу на Кучума. Он весь собранный, готовый к
поединку, торопливо хватает ноздрями воздух. Я послабляю поводок, и собака
огромными прыжками увлекает меня вперед. "Значит, медведь", -- проносится в
голове. Останавливаюсь на минуту, угрожаю Кучуму расправой, если он будет
горячиться. Подаю патрон в ствол карабина, а в мыслях уже торжество: еще
один череп в коллекции!
собака, виден большой цирк, окантованный высокими и уже развалившимися
скалами. На подступах к нему место некрутое, бугристое, все в рытвинах,
покрытое россыпями, лишайниками да стланиками. Здесь, где-то близко, зверь.
заглядывают в рытвины. Качнется ли веточка или стукнет под собачьими лапами
камешек, сразу вздрагиваешь, словно от ушиба, и долго не можешь успокоить
сердце. В такие минуты ничего не существует для тебя, кроме предстоящей
встречи со зверем да досады на Кучума за его торопливость.
Кажется, сейчас лопнет поводок и -- прощай, моя удача! Но вот он
останавливается, прислушивается и, медленно повернув голову, смотрит мне в
лицо, не то насмешливо, не то с упреком. Дальше путь преграждает гряда из
крупных камней, сбегающая сюда с перевела. За ней ничего не видно. Почти не
дыша, крадусь к гряде. Нахожу удобную щель, остается только приподняться и
заглянуть через нее. Левой рукой держу Кучума за ошейник, пытаюсь прижать к
земле, внушить ему, что нельзя высовываться, а он сопротивляется, хрипит,
глаза от злобы краснеют. С полминуты идет молчаливая борьба. И только после
того, как Кучум получил добрый пинок в бок, он немного успокоился. Но не
сдался, продолжает сторожить момент. Теперь я уверен, что зверь совсем
рядом, за грядой. Но кто он? Кто мог так взбудоражить собаку?
заглядываю в щель. В поле зрения попадает край цирка, бугристый склон,
поросший редким стлаником, да пятна еще не растаявшего снега. Слух ловит
веселый перебор ручья, вытекающего из цирка. Никого не видно. Поднимаю
голову выше и, словно пораженный молнией, припадаю к холодному камню. Не
галлюцинация ли это?!
снова переживаю эту редкостную встречу. Ничего подобного мне не приходилось
видеть ни до, ни после этого.
гряды, вполоборота ко мне, весь настороженный, пугливый, готовый броситься
наутек.
стлаников он резко выделяется своей невероятной, неправдоподобной белизною.
глаза, устремленные в нашу сторону, горели угольной чернотою.
мне в зоологическом саду, в этой сторожкой позе... Сколько восхищенных
посетителей всегда толпилось бы возле отведенного ему места!
ветер забивает ноздри Кучума запахом, и тот буквально сатанеет. Я продолжаю
таиться за камнями и чувствую, как во мне уже сцепились в яростной схватке
натуралист со зверобоем. Первый заставляет не торопиться, понаблюдать за
чудесным животным, сделать фотоснимки и вообще не спугивать его с этого
места, а зверобой шепчет: скорее бери карабин, стреляй, иначе уйдет, и тогда
ты всю жизнь будешь бичевать себя за неудачу. Да стреляй же, ведь это чудо
для коллекции!
аппарата. Но, черт возьми, на таком расстоянии только телеобъектив может
дать приличный снимок, а чтобы заменить им обычный, требуются две руки, --
как же быть с Кучумом? Ведь чуть только попусти ошейник, и загремят камни
под его лапами. Опять угрожаю ему, пытаюсь внушить, что дело очень серьезное
и надо лежать не шевелясь, а он умоляюще смотрит на меня, морщит нос,
дескать, невтерпеж этот запах! Я подтаскиваю его ближе, сажусь верхом,
прижимаю к камню. Он как будто смиряется. Быстро сменяю объектив,
устанавливаю диафрагму, затвор и бесшумно приподнимаюсь, навожу аппарат.
солнца, -- весь настороже.