Чтение 38–й страницы книги ~Белеет парус одинокий~

Петя услышал горячие всхлипывания.

- Ради бога, Татьяна Ивановна... Но что же делать? Что делать?

- Ах, почем я знаю, что делать! Протестовать, требовать, кричать, идти на
улицу...

- Умоляю вас... Я понимаю... Но скажите, что мы можем?

- Что мы можем? - вдруг воскликнула тетя высоким и чистым голосом. - Мы
всё можем, всё! Если только захотим и не побоимся. Мы можем мерзавцу сказать
в глаза, что он мерзавец, вору - что он вор, трусу - что он трус... А мы
вместо этого сидим дома и молчим! Боже мой, боже мой, страшно подумать, до
чего дошла несчастная Россия! Бездарные генералы, бездарные министры,
бездарный царь...

- Ради бога, Татьяна Ивановна, услышат дети!

- И прекрасно, если услышат. Пусть знают, в какой стране они живут. Потом
нам же скажут спасибо. Пусть знают, что у них царь - дурак и пьяница, кроме
того еще и битый бамбуковой палкой по голове. Выродок! А лучшие люди страны,
самые честные, самые образованные, самые умные, гниют по тюрьмам, по
каторгам...

Отец осторожно прошел в детскую - посмотрел, спят ли мальчики. Петя
закрыл глаза и стал дышать глубоко и ровно, делая вид, что спит. Отец
наклонился к нему, поцеловал дрожащими губами в щеку и вышел на цыпочках,
плотно притворив за собой дверь.

Но долго еще из столовой доносились голоса.

Петя не спал. По потолку взад и вперед двигались полосы ночного света.
Щелкали подковы. Тихонько дрожали стекла. И мальчику казалось, что это мимо
окон все время ездит взад и вперед сверкающее ландо мадам Каульбарс,
наворовавшей в казне (казна имела вид кованого ящика на колесах) множество
денег и брильянтов.

32 ТУМАН

В этот вечер Пете открылось много такого, о чем он раньше не подозревал.

Раньше существовали понятия, до такой степени общеизвестные и
непреложные, что о них никогда даже и не приходилось думать.

Например - Россия. Было всегда совершенно ясно и непреложно, что Россия -
самая лучшая, самая сильная и самая красивая страна в мире. Иначе как можно
было бы объяснить, что они живут в России?

Затем папа. Папа - самый умный, самый добрый, самый мужественный и
образованный человек на свете.

Затем царь. О царе нечего и говорить. Царь - это царь. Самый мудрый,
самый могущественный, самый богатый. Иначе чем можно было бы объяснить, что
Россия принадлежит именно ему, а не какому-нибудь другому царю или королю,
например французскому?

Ну и, конечно, бог, о котором уже совсем нечего говорить, - все понятно.

И вдруг что же оказалось? Оказалось, что Россия - несчастная, что, кроме
папы, есть еще какие-то самые лучшие люди, которые гниют на каторгах, что
царь - дурак и пьяница, да еще и битый бамбуковой палкой по голове. Кроме
того, министры - бездарные, генералы - бездарные, и, оказывается, не Россия
побила Японию, в чем не было до сих пор ни малейших сомнений, а как раз
Япония - Россию.

И самое главное - что об этом говорили папа и тетя. Впрочем, кое о чем
уже догадывался и сам Петя.

В участке сидели приличные, трезвые люди, даже такой замечательный
старик, как дедушка Гаврика, которого, кроме того, еще и били. Матрос
прыгнул с парохода. Солдаты остановили дилижанс. В порту стояли часовые.
Горела эстакада. С броненосца стреляли по городу.

Нет, было совершенно ясно, что жизнь - вовсе не такая веселая, приятная,
беззаботная вещь, какой казалась еще совсем-совсем недавно.

Пете ужасно хотелось спросить тетю, как это и кто бил царя по голове
палкой. Главное, почему именно бамбуковой? Но мальчик понимал уже, что
существуют вещи, о которых лучше ничего не говорить, а молчать, делая вид,
будто ничего не знаешь. Тем более что тетя продолжала быть той же
приветливой, насмешливой, деловитой тетей, какой была и раньше, ничем не
показывала своих чувств, так откровенно выраженных лишь один раз вечером.

Уже шел октябрь.

Акации почти осыпались. В море ревели штормы.

Вставали и одевались при свете лампы.

По неделям над городом стоял туман. Люди и деревья были нарисованы на
нем, как на матовом стекле.

Лампы, потушенные в девять часов утра, зажигались снова в пять вечера.
Моросил дождь. Иногда он переставал. Ветер уносил туман. Тогда рябиновая
заря долго горела на чистом, как лед, небе, за вокзалом, за привозом, за
костылями заборов, за голыми прутьями деревьев, густо закиданных вороньими
гнездами, большими и черными, как маньчжурские папахи.

Руки сильно зябли без перчаток. Земля становилась тугой. Страшная пустота
и прозрачность стояли над чердаками. В эти недолгие часы тишина стояла от
неба до земли. Город был отрезан от Куликова поля ее прозрачной стеной. Он
бесконечно отдалялся со всеми своими тревожными слухами, тайнами, ожиданиями
событий. Он виднелся четко, почти резко и вместе с тем страшно далеко, как в
обратную сторону бинокля.

Но портилась погода, небо темнело, с моря надвигался непроницаемый туман.
В двух шагах ничего не было видно. Наступал страшный слепой вечер, потом -
ночь.

С моря дул прохватывающий ветер. Из порта доносился темный, вселяющий
ужас голос сирены. Он начинался с низких, басовых нот и вдруг с
головокружительной быстротой взвивался хроматической гаммой до
пронзительного, но мягкого воя нечеловеческой высоты и мрачности. Как будто
вырывался с леденящим воем смертоносный снаряд и уносился во мрак непогоды.

В такие вечера Пете было даже страшно подойти к окну и, приоткрыв ставни,
посмотреть на улицу.

На всем громадном и диком пространстве Куликова поля не было видно ни
зги. Туманная тьма плотно соединяла его с городом. Тайны делались общими.
Казалось, они незаметно распространяются от фонаря к фонарю, задушенному
туманом.

Скользили тени редких прохожих. Иногда в темноте слышался длинный и
слабый полицейский свисток. У штаба стоял усиленный караул. Раздавались
грубые шаги проходящего патруля.

За каждым углом мог кто-то прятаться, каждую минуту могло что-то
случиться - непредвиденное и ужасное.

И действительно, однажды случилось.

Часов около десяти вечера в столовую вбежала, не снимая платка, Дуня,
ходившая в лавочку за керосином, и сказала, что пять минут назад на пустыре,
под стеной штаба, застрелился часовой. Она передала страшные подробности:
солдат снял сапог, вложил дуло винтовки в рот и большим пальцем босой ноги
спустил курок. Ему разнесло затылок. Дуня стояла мертвенно-бледная, с
пепельными губами, все время развязывая и завязывая узел теплого платка с
бахромой.

- Главное дело, говорят, даже записки никакой не оставил, - вымолвила она
наконец. - Наверно, неграмотный.

Тетя изо всех сил сжала косточками кулаков виски.

- Ах, да какая там записка!.. - воскликнула она со слезами досады и
положила голову на скатерть возле блюдца чая, где во всех подробностях, но
крошечная, отражалась, покачиваясь, столовая лампа в белом абажуре. - Какая
там записка! И так все ясно...

Из окна кухни, выходившего на пустырь, Петя видел блуждающие фонари
кареты "скорой помощи", тени людей.

Дрожа от страха и холода, мальчик сидел на ледяном подоконнике пустой
кухни, припав к облитому дождем стеклу, не в силах отвести глаза от темноты,
в которой еще чудилось присутствие смерти.

Петя долго не засыпал в эту ночь, все время с ужасом представляя себе
труп босого солдата, в полной караульной форме, с размозженным затылком и
синим, загадочно неподвижным лицом.

Все же на следующее утро, несмотря на весь свой ужас, он не смог
преодолеть искушения взглянуть на страшное место. Необъяснимая сила тянула
его на пустырь. По дороге в гимназию он завернул туда и осторожно, на
цыпочках, как в церкви, приблизился по мокрой от дождя и тумана гнилой траве
к тому месту, где уже стояло несколько любопытных.

Возле штабной стены мальчик увидел выдавленную в сырой земле круглую ямку
величиной с человеческую голову. Она была полна дождевой воды,
бледно-розовой от примеси размытой крови. На этом месте мертвый солдат,
вероятно, и стукнулся затылком.

Это было все, что осталось от ночного происшествия.

Петя поднял воротник гимназической шинели и, дрожа от сырости, некоторое
время стоял возле ямки. И тут под ногами мальчик заметил какой-то небольшой
кружок. Он поднял его и задрожал от радости. Это был пятак, черный и
пятнистый, с бирюзовым лишаем вместо орла.

Разумеется, находка была случайная и к происшествию никакого отношения не
имела. Вернее всего, пятак пролежал здесь с лета, когда его потеряли
игравшие в орлянку мастеровые или обронила ночевавшая под кустом нищенка.
Однако монета сразу приобрела в глазах мальчика значение как бы
заколдованной, не говоря уже о том, что, помимо всего, это было целое
богатство: пять копеек!

Отец никогда не давал Пете на руки денег. Он считал, что деньги легко
могут развратить мальчика. Найдя пятак, Петя был вне себя от восторга.

Весь этот день, волшебно озаренный находкой, превратился для мальчика в
сплошной праздник.

В классе пятак переходил из рук в руки. Среди товарищей нашлись люди,
опытные в такого рода делах. Они божились, крестясь на купола
Пантелеймоновского подворья, что наверняка это не что иное, как неразменный