Чтение 38–й страницы книги ~Педагогическая поэма~

постоянное внимание колонистов к этим делам, ночи и дни, наполненные все
теми же усилиями и впечатлениями, знаменовали полную остановку развития
нашего тона, знаменовали, следовательно, застой. И на фоне этого застоя
для всякого пристального взгляда уже явными сделались непритязательные
рисунки: развязность колонистов, какая-то специальная колонистская
вульгарность по отношению и к колонии, и к делу, утомительное и пустое
зубоскальство, элементы несомненного цинизма. Я видел, что даже такие, как
Белухин и Задоров, не принимая участия ни в какой уголовщине, начинали
терять прежний блеск личности, покрывались окалиной. Наши планы,
интересная книга, политические вопросы стали распологаться в коллективе на
каких-то далеких флангах, уступив центральное место беспорочным и дешевым
приключениям и бесконечным разговорам о них. Все это отразилось и на
внешнем облике колонистов и всей колонии: разболтанное движение,
неопрятный и неглубокий позыв к остроумию, небрежно накинутая одежда и
припрятанная по углам грязь.

Я написал Митягину выпускное удостоверение, дал пять рублей на дорогу -
он сказал, что едет в Одессу, - и пожелал ему счастливого пути.

- С хлопцами попрощаться можно?

- Пожайлуста.

Как они там прощались, не знаю. Митягин ушел перед вечером, и провожала
его почти вся колония.

Вечером ходили все печальные, малыши потускнели, и у них испортились
движущие их мощные моторы. Карабанов как сел на опрокинутом ящике возле
кладовки, так и не вставал с него до ночи.

В мой кабинет пришел Леший и сказал:

- А жалко Митягу.

Он долго ждал ответа, но я ничего не ответил Лешему. Так он и ушел.

Занимался я очень долго. Часа в два, выходя из кабинета, я заметил свет
на чердаке конюшни. Разбудил Антона и спросил:

- Кто на чердаке?

Антон недовольно подернул плечом и неохотно ответил:

- Там Митягин.

- Чего он там сидит?

- А я знаю?

Я поднялся на чердак. Вокруг конюшенного фонаря сидело несколько
человек: Карабанов, Волохов, Леший, Приходько, Осадчий. Они молча смотрели
на меня. Митягин что-то делал в углу чердака, я еле-еле заметил его в
темноте.

- Идите все в кабинет.

Пока я отпирал дверь кабинета, Карабанов распорядился:

- Нечего всем сюда собираться. Пойду я и Митягин.

Я не протестовал.

Вошли. Карабанов свободно развалился на диване. Митягин остановился в
углу дверей.

- Ты зачем возвратился в колонию?

- Было одно дело.

- Какое дело?

- Наше одно дело.

Карабанов смотрел на меня пристальным горячим взглядом. Он вдруг весь
напружинился и гибким, змеиным движением наклонился над моим столом,
приблизив свои полыхающие глаза прямо к моим очкам:

- Знаете что, Антон Семенович? Знаете, что я вам скажу? Пойду и я
вместе с Митягой.

- Какое дело вы затевали на чердаке?

- Дело, по правде сказать, пустое, но для колонии оно все равно не
подходяще. А я пойду с Митягой. Раз мы к вам не подходим, что же, пойдем
шукать своего счастья. Може, у вас будут кращие колонисты.

Он всегда немного кокетничал и сейчас разыграл обиженного, вероятно,
надеюсь, что я устыжусь собственной жестокости и оставлю Митягина в
колонии.

Я посмотрел Карабанову в глаза и еще раз спросил:

- На какое дело вы собирались?

Карабанов ничего не ответил и вопрошающе посмотрел на Митягина.

Я вышел из-за стола и сказал Карабанову:

- Револьвер у тебя есть?

- Нет, - ответил он твердо.

- Покажи карманы.

- Неужели будете обыскивать, Антон Семенович?

- Покажи карманы.

- Нате, смотрите! - закричал Карабанов почти в истерике и вывернул все
карманы в брюках и в тужурке, высыпая на пол махорку и крошки житного
хлеба.

Я подошел к Митягину.

- Покажи карманы.

Митягин неловко полез по карманам. Вытащил кошелек. связку ключей и
отмычек, смущенно улыбнулся и сказал:

- Больше ничего нет.

Я продвинул руку за пояс его брюк и достал оттуда браунинг среднего
размера. В обойме было три патрона.

- Чей?

- Это мой револьвер, - сказал Карабанов.

- Что же ты врал, что у тебя ничего нет? Эх, вы... Ну, что же?
Убирайтесь из колонии к черту и немедленно, чтобы здесь и духу вашего не
оставалось! Понимаете?

Я сел к столу, написал Карабанову удостоверение. Он молча взял бумажку,
презрительно посмотрел на пятерку, которую я ему протянул, и сказал:

- Обойдемся. Прощайте.

Он судорожно протянул мне руку и крепко, до боли сжал мои пальцы,
что-то хотел сказать, потом вдруг бросился к дверям и исчез в ночном их
просвете. Митягин не протянул руки и не сказал прощального слова. Он
размашисто запахнул полы клифта и неслышными воровскими шагами побрел за
Карабановым.

Я вышел на крыльцо. У крыльца собралась толпа ребят. Леший бегом
бросился за ушедшими, но добежал только до опушки леса и вернулся. Антон
стоял на верхней ступеньке и что-то мурлыкал. Белухин вдруг нарушил
тишину:

- Так. Ну, что же, я признаю, что это сделано правильно.

- Может, и правильно, - сказал Вершнев, - т-т-только все т-т-таки
ж-жалко.

- Кого жалко? - спросил я.

- Да вот С-семена с-с-с Митягой. А разве в-в-вам н-не ж-жалко?

- Мне тебя жалко, Колька.

Я направился к своей комнате и слышал, как Белухин убеждал Вершнева:

- Ты дурак, ты ничего не понимаешь, книжки для тебя без последствия
проходят.

Два дня ничего не было слышно об ушедших. Я за Карабанова мало
беспокоился: у него отец в Сторожевом. Побродит по городу с неделю и
пойдет к отцу. В судьбе же Митягина я не сомневался. Еще с год погуляет на
улице, посидит несколько раз в тюрьмах, попадется в чем-нибудь серьезном,
вышлют его в другой город, а лет через пять-шесть обязательно либо свои
зарежут, либо расстреляют по суду. Другой дороги для него не назначено. А
может быть, и Карабанов собьет. Сбили же его раньше, пошел же он на
вооруженный грабеж.

Через два дня в колонии стали шептаться.

- Говорят, Семен с Митягой грабят на дороге. Ограбили вчера мясников с
Решетиловки.

- Кто говорит?

- Молочница у Осиповых была, так говорила, что Семен и Митягин.

Колонисты по углам шушукались и умолкали, когда к ним подходили.
Старшие поглядывали исподлобья, не хотели ни читать, ни разговаривать, по
вечерам устраивались по-двое, по-трое и неслышно и скупо перебрасывались
словамми.

Воспитатели старались не говорить со мною об ушедших. Только Лидочка
однажды сказала:

- А ведь жалко ребят?

- Давайте, Лидочка, договоримся, - ответил я. - Вы будете наслаждаться
жалостью без моего участия.

- Ну и не надо! - обиделась Лидия Петровна.

Дней через пять я возвращался из города в кабриолете. Рыжий,
подкормленный на летней благодати, охотно рысил домой. рядом со мной сидел
Антон и, низко свесив голову, о чем-то думал. Мы привыкли к нашей
пустынной дороге и не ожидали уже на ней ничего интересного.

Вдруг Антон сказал:

- Смотрите: то не наши хлопцы? О! Да то же Семен с Митягиным!

Впереди на безлюдном шоссе маячили две фигуры.

Только острые глаза Антона могли так точно определить, что это был
Митягин с товарищем. Рыжий быстро нес навстречу к ним. Антон забеспокоился
и поглядывал на мою кобуру.

- А вы все-таки переложите наган в карман, чтобы ближе был.

- Не мели глупостей.

- Ну, как хотите.

Антон натянул вожжи.

- От хорошо, что мы вас побачилы, - сказал Семен. - Тогда, знаете,
простились как-то не по-хорошему.

Митягин улыбался, как всегда, приветливо.

- Что вы здесь делаете?

- Мы хотим с вами побачиться. Вы ж сказали, чтоб в колонии духа нашего