Чтение 38–й страницы книги ~Флаги на башнях~

как следует. Ты этим делом и займись. Колония живет... все видно, хитрого
ничего нет. Смотри и учись. А если не знаешь, значит, ты человек очень
плохой.

Рыжиков подумал, что Колос тоже насквозь виден, и поэтому ответил с
чувством.

- Ты будь покоен, я буду учиться.

- Посмотрим, - сказал Колос небрежно и ушел.

А на другой день Рыжиков подружился с Русланом Гороховым. Руслан первый
подошел к нему:

- В литейную назначили?

- В литейную.

- Землю таскаешь?

- Таскаю.

- Правильно. Остригли?

- Остиргли.

- Все по правилам. Будешьл жить?

Рыжиков обиженно отвернулся:

- С ума я сошел - тут жить!

Руслан захохотал, показывая свои разнообразные зубы, и пригласил
Рыжикова погулять в лесу. После прогулки Рыжиков вдруг сделался веселым
парнем, со всеми заговаривал по делу и без дела, острил, вертелся возле
Воленко. Игорь был очень удивлен, когда Рыжиков остановил его посреди
цветника.

- Чернявин, а ты все на меня злишься?

Игорь посмотрел на него недружелюбно, но вспомнил дежурного бригадира
Илюшу Руднева:

- Я на тебя не злюсь, а только ты паскудно поступил с Ваней.

- Да брось, Игорь, чего там "паскудно"! Ему все равно было в колонию
идти, а мне жить нужно было. Мало ли что?

- А здесь... останешься?

- Я вот с тобой хочу поговорить: жить или не жить? Ты как?

Поведение Рыжикова было непонятно. С одной стороны, задумчивая
серьезность и доверие к товарищу, советом которого, он, видимо, дорожил. С
другой стороны, Рыжиков явно показывал, что человек он бывалый и себе цену
знает. Он поминутно сплевывал, поднимал брови, небрежно скользил взглядом
по цветникам, - этот взгляд говорил, что цветами его не купишь. В этой
игре было что-то приятное для Игоря, напоминающее прежнюю свободу
"жизненных приключений". И он ответил Рыжикову, не поступаясь своей славой
человека бывалого.

- У меня свои планы, а только я воровать не буду.

Рыжиков еще раз одобрительно сплюнул.

- Каждому свое.

Они вошли в вестибюль. С винтовкой стоит маленькая, кругленькая Лена
Иванова, с веселым безбровым лицом. Она посторонилась, пропуская входящих,
нахмурилась, разглядывая действия Рыжикова. Рыжиков остановился на мокрой
тряпке, докуривал папиросу, часто затягиваясь. Лену он не замечал.

- Здесь нельзя курить, - сказала громко Лена.

Рыжиков не спеша рассмотрел Лену, пустил ей в лицо струйку дыма.

Лена прикрикнула на него:

- Ты чего хулиганишь? Здесь нельзя курить, тебе говорю.

Рыжиков с неспешной развязностью повернулся к Игорю:

- Вот такие они все! Легавые!

Он сплюнул с досадой.

Лена вздрогнула так, что весь ее парадный костюм пришел в движение, и
сказала тоном приказа:

- Вытри!

- Что?

Лена показала пальцем:

- Вытри! Ты зачем плюнул? Вытри!

Рыжиков усмехнулся, повернулся к ней боком и вдруг провел рукой по ее
лицу снизу вверх:

- Закройся, юбка!

Лена крепко сжала губы и с неожиданной силой толкнула его своей
винтовкой. Рыжиков рассвирипел:

- Ах! Ты так?

Игорь схватил его за плечо, повернул круто:

- Эй!

- Ты тоже легавый?

- Не тронь девчонку!

- А чего она прямо в живот, сволочь!

Лена отбежала к лестнице, крикнула звонко:

- Как твоя фамилия? Говори, как твоя фамилия?

На площадке лестницы у зеркала показалась Клава Каширина - дежурный
бригадир. Лена приставила винтовку к плечу. Рыжиков тронул Игоря локтем:

- Идем, начальство ползет.

Он сказал Лене, уходя на двор:

- Я тебе еще задеру юбку.

Они вышли из здания.

Спустившись вниз, Клава вопросительно посмотрела на Лену. Лена одной
рукой молча вытерла слезы, не оставляя положения "смирно".

9. ЮРИДИЧЕСКИЙ СЛУЧАЙ

Они разговаривали в парке. Рыжиков, Руслан и Игорь.

- Ты это зря девчонку тронул, - говорил Руслан.

- А что? Вская мразь - начальство?

- Тебя сегодня вызовут на общем собрании.

- Ну и что?

- Выведут на середину.

- Пускай попробуют.

- Выведут.

- Посмотрим.

По Рыжикову было видно, что он на середину, пожалуй, и не выйдет. Игорю
это нравилось.

- А это интересно: не выйдешь?

- Сдохну, а не выйду.

- Это здорово! Вот будет потеха!

Рыжиков до вечера ходил по колонии с видом независимым. Случай в
вестибюле уже не был секретом, на Рыжикова посматривали с некоторым
интересом, но разобрать было трудно, что это за интерес.

Общее собрание открылось в восемь часов, после ужина. В тихом клубе на
бесконечном диване все колонисты не умещались, хотя и сидели тесно. На
коврике вокруг бюста Сталина и на ступеньках помоста гнездами
расположились малыши, на весь зал блестели их голые колени. Девочки
заняли один из тихих углов клуба, но отдельные их группки были и среди
мальчиков.

Малыши на помосте оставили небольшое место для ораторов. Председатель,
Виктор Торский, сидит на самой верхней ступеньке, спиной опираясь на
мраморный пьедестал, малыши и председателя облепили, как мухи. На краю
помоста стоит Соломон Давидович и держит речь:

- Я очень хорошо понимаю, что трусики шить - не большая приятность. Но
зато трусики приятно надеть, особенно на курорте, а вы этого, товарищи, не
учитываете. А если вы здесь не захотите шить трусики, и другие не захотят,
и никто не захочет, - так кто же будет шить трусики? И везде так. Вы
спрашивали каменщиков, когда они строили для вас дом? Вы ничего не
спрашивали. А может, вы спрашивали кровельщиков или плотников? А кто вам
печет хлеб, так вы тоже не спрашивали, приятно им или, может, неприятно. А
вы сидите и считаете: вот мы колония Первого мая, так мы такие хорошие,
лучше всех, мы не желаем шить трусики и не желаем делать масленок и
театральную мебель, а мы желаем шить какие-нибудь фраки и делать швейные
машины и какую-нибудь мебель рококо или Людовика Семнадцатого. За обедом
вы едите мясо,
а это мясо ходило на четырех ногах, с хвостом и ело траву, и такие самые
мальчики и девочки за ним смотрят и вовсе не называются
колонистами-первомайцами, а называются просто пастухами. Так все довольны,
а только вы недовольны: у вас паркет, цветы, школа, музыка, кино, четыре
таких цеха, а вам все мало, вам подавай заграничное оборудование по
последнему слову техники, и вы будете делать паровозы и аэропланы, а
может, блюминги, которые не дают вам покоя. Пускай из вас кто встанет и
скажет, что я говорю неправильно. Я хотел бы посмотреть, как он это
скажет.

Сохраняя на лице задорную, расплывшуюся чуть не до самого затылка
улыбку, Соломон Давидович сошел с помоста и уселся на диване, где пацаны
ревниво сохраняли для него место. Но, усевшись и сложив на большом животе
руки, он еще раз обвел взглядом собрание и увидел улыбки колонистов, то
недоверчивые, то смущенные, то задорно-убежденные. И Соломон Давидович
сказал Захарову, сидящему неподалеку от него на том же диване:

- Что ты скажешь? Они все-таки по-своему думают.

Захаров загадочно улыбнулся и показал глазами на очередного оратора.

К помосту вышел Санчо Зорин и еще не начал говорить, а уже занес кулак.

- Соломон Давидович! До чего хитрый! Каждый день девчата делают тысячу
трусиков, прибыли тридцать рублей в день. А в месяц девятьсот рублей, а в
год десять тысяч. Так это ничего. А как девчата захотели кройке поучиться,
так он сейчас и каменщиков вспомнил, и пастухов, и паровозы. А мы что?
Разве мы говорим? Мы очень благодарны каменщикам. А что касается пастухов,
так при социалистическом хозяйстве много пастухов не нужно, а будет
стойловое кормление. А если вы хотите знать, так я и сам был пастухом, что
ж, тоже работа, только у кулака, конечно. А теперь я столяр и хочу быть
ученым и буду - вот увидите. Так что? При Советской власти - каждый может!