раз принять участие в наших играх меня не очень волнуют беременные женщины,
поэтому позволь мне насладиться твоим телом сзади, а Жюльетта в это время
подставит мне свою попку.
Мы приняли соответствующие позы, и Нуарсей пришел в такое возбуждение,
в каком я никогда его не видела.
- Злодейские мысли очень воспламеняют вас, не так ли? - шепнула я ему.
- Безмерно, - тихо ответил он. - Но что могли бы эти мысли, если бы она
на самом деле обокрала тебя?
- Я не понимаю, дорогой.
- Дело в том, Жюльетта, что если преступление и было, не Год виновна в
нем. Эта девка не более виновна в краже, чем ты сама, потому что деньги взял
я.
С этими словами он вставил свой клинок по самую рукоятку в ее заднее
отверстие. Признаюсь вам, что сама мысль о таком бесспорном торжестве порока
трижды заставила меня содрогнуться от оргазма. Я схватила руку любовника и
прижала ее к своему влагалищу: густой липкий нектар залил ему пальцы, и он
убедился, как сильно подействовала на меня его подлость. В следующий момент
кончил и он, и мощная струя, сопровождаемая чудовищными богохульными
ругательствами, увенчала его экстаз. Но не успел он вытащить свое оружие,
как в дверь осторожно постучали, и вошедший слуга доложил, что полицейский
коннетабль просит у хозяина позволения выполнить порученный ему долг.
- Очень хорошо, пусть офицер немного подождет, - сказал Нуарсей. - Я
передам ему преступника. - Слуга удалился, и Нуарсей вежливо обратился к
Год: - Одевайся скорее, дорогая. Приехал твой супруг, он увезет тебя в
маленький загородный домик, который я специально оборудовал, где ты будешь
жить до конца своих дней.
Дрожа от радости, девушка оделась, и Нуарсей вывел ее из комнаты. О,
небо! Как она ужаснулась, когда перед ней предстал одетый в черное человек с
эскортом полицейских, когда на нее накинули цепи, как на преступницу, когда,
в довершение всего, она услышала - и это, по всей вероятности, больше всего
потрясло ее, - как прислуга, заранее предупрежденная, закудахтала:
- Это она, сержант, не упустите ее, это она взломала секретер нашей
госпожи и тем самым бросила подозрение на всех остальных...
- Я?! Взломала секретер мадемуазель! - изумилась Год, и ноги ее
подкосились. - Господь свидетель, что я не способна на это! Коннетабль
замешкался и вопросительно взглянул на Нуарсея.
- Чего вы ждете, сударь? Справедливость должна восторжествовать, так
что выполняйте свой долг.
Бедняжку увезли и бросили в один из самых страшных и нездоровых
казематов тюрьмы Бисетр, где, сразу по прибытии, несчастная в качестве
последнего козыря пыталась покончить с собой. Однако ее спасли и отходили
это означало, что долгие-долгие годы она будет сокрушаться и проклинать себя
за неизвестную ей самой оплошность, которая заключалась в том, что она
пробудила мощные злодейские желания в ее хозяине, и Нуарсей, по крайней мере
раз в год, приходит наслаждаться ее слезами, рекомендуя тюремщикам еще туже
затянуть ее цепи.
- А теперь скажи мне, - начал Нуарсей, как только Год увели, и он
вернул мне вдвое больше того, что взял из моего секретера, - разве это не в
сто раз лучше, чем если бы мы отдали ее в руки правосудия, которое могло
оказаться милосердным?
Тогда мы не смогли бы держать в руках ее судьбу, - улыбнулся он, - а
так она в наших руках.
- Ах, Нуарсей, вы - страшный человек... Как здорово вы придумали!
- Да, - признал мой любовник. - Я знал, что внизу ждет коннетабль, и
поверь, мне так сладко было в недрах нашей жертвы, которую через минуту
предстояло сдать полиции:
- Какой вы страшный и порочный человек... Но почему и я тоже вкусила
сумасшедшее удовольствие от того, что совершили вы?
- Да потому что я совершил подлость, - ответил Нуарсей. - Не существует
такой подлости, которая не доставляла бы удовольствия. Злодейство -
двигатель похоти настоящего вожделения без этого не бывает именно таким
образом страсти служат для уничтожения человечности и... человечества.
- Если это так, они, очевидно, не имеют ничего общего с Природой -гвсе
это скучные сентиментальные чувства, о которых постоянно болтают моралисты.
Иначе, как может быть, что в иные моменты Природа настолько непостоянна, что
одной рукой отменяет то, что устанавливает другой?
- Ах, Жюльетта, когда ты лучше узнаешь ее, ты увидишь, что эта, в
высшей степени мудрая, исключительно щедрая и благородная Природа запрещает
нам помогать другим, если только это не продиктовано выгодой или страхом.
Страхом - потому что мы боимся, как бы беды, от которых мы, по своей
слабости, избавляем других, не обрушились на нас самих. И выгодой - ибо мы
помогаем другим в надежде, что получим что-то от них взамен, или с целью
польстить своему самолюбию. Но как только в нас рождается более властная
страсть, чем благородство, все остальные исчезают, и вот тогда эгоизм
требует свои священные права, и наши губы кривятся в презрительной насмешке
над чужими страданиями. Ведь они касаются нас только в той мере, в какой мы
сами можем оказаться их жертвой, следовательно, жалость - пища страха, и мы
должны всеми доступными средствами лишить его пищи.
- Ну, хорошо, - не сдавалась я, - вы доказали, что добродетелей не
существует теперь объясните мне, пожалуйста, что такое преступление ведь
если, с одной стороны, вы топчете то, что меня учили уважать, а с другой -
смеетесь над тем, чего я должна бояться, значит, вы непременно приведете
меня к горизонту, к которому стремится мое сердце и за которым не
останавливаются ни перед чем.
- Тогда усаживайся удобнее, Жюльетта, потому что эта тема требует
серьезного обсуждения, и если хочешь понять меня, слушай внимательно.
Что такое преступление? Этим словом называют любое формальное
нарушение, будь то невольное или преднамеренное, того порядка в человеческом
обществе, который известен под именем "закон". Следовательно, это всего лишь
случайное и бессмысленное слово, поскольку все законы относительны и зависят
от обычаев и правил поведения, а те, в свою очередь, определяются временем и
местом обитания. Они могут быть абсолютно разными на расстоянии нескольких
сот миль, то есть если я совершу преступление, а затем сяду на корабль или в
почтовую карету и совершу то же самое в другом месте, тогда в воскресенье
утром в Париже меня приговорят к смертной казни, а в следующую субботу я
стану героем дня в другой стране, где-нибудь на границе с Азией или на
Африканском побережье. Столкнувшись с этим вопиющим абсурдом, философ
начинает рассуждать следующим образом:
1) Сами по себе поступки являются нейтральными, то есть по сути своей
ни хорошими, ни дурными, и если человек так квалифицирует их, значит, он
судит о них только с точки зрения выработанных им самим законов или формы
правления, при которой ему выпадает жить. Но с точки зрения Природы любой
наш поступок не лучше и не хуже, чем всякий другой.
2) Если где-то в глубинах нашей души поднимается голос протеста против
поступков, воспринимаемых нами как порочные, - это лишь плод нашего
воспитания и наших предрассудков, и для человека, который родился и
сформировался в другом климате, этот голос будет звучать на незнакомом ему
языке.
3) Если, сменив страну, мы все равно слышим в себе такие сомнения, это
ни в коем случае не свидетельствует о их обоснованности - это просто один из
отпечатков прежнего воспитания, которые стираются с большим трудом.
4) В конечном счете, угрызения совести или чувство вины - это одно и то
же, то есть это опять-таки результат прежнего воспитания, который может
нейтрализовать только привычка и опыт и с которым надо решительно бороться.
В самом деле, прежде чем решить, преступно или нет какое-то деяние,
следует" определить, какой вред оно наносит Природе, ведь с рациональной
точки зрения квалифицировать как преступление можно лишь то, что входит в
противоречие с ее законами. Так как Природа - это нечто постоянное, любое
преступление должно считаться таковым повсеместно: в той или иной форме все
расы и народы должны взирать на него с одинаковым ужасом, и вызываемое им
отвращение должно быть таким же универсальным в человеке, как и желание
удовлетворить свои элементарные потребности, но, как мы знаем, таковых
поступков просто не существует, и часто то, что представляется нам самым
чудовищным и отвратительным, в другом месте является краеугольным камнем
нравственности и морали.
Таким образом, преступление не есть нечто объективное: на самом деле не
существует ни преступлений, ни каких-то иных способов оскорбить Природу в ее
нескончаемом промысле. Она вечно и бесконечно выше нас, и с той недосягаемой
высоты, откуда она управляет всеобщим порядком, не имеют никакой ценности ни
наши мысли, ни наши дела. Нет такого поступка, каким бы ужасным, каким бы
жестоким и постыдным он ни выглядел в наших глазах, которого мы не можем
совершить, когда чувствуем в себе эту потребность более того, нет поступка,
которого мы не имеем права совершить, ибо на него вдохновляет нас сама
Природа. Наши повседневные привычки, наши религиозные воззрения, манеры и
обычаи могут и должны обманывать нас, а голос Природы никогда не собьет нас
с пути истинного, потому как именно на сочетании абсолютно равноправных
частей, которые мы называем "зло" и "добро" основаны все наши действия и
законы разрушение - это почва, на которой ежесекундно возрождается и
торжествует Природа, на которой живет за счет преступления, одним словом -
она существует за счет вечного умирания. Исключительно добродетельная
вселенная не могла бы просуществовать ни одной минуты мудрая рука Природы
вносит порядок в хаос и в то же время снова порождает хаос - таков глубокий
смысл равновесия, которое удерживает звезды на своих орбитах, которое дает
им опору в бездонном океане пустоты и движет ими. Природа немыслима без зла
- это материал, из которого она творит добро, существование ее покоится на
преступлении, и все бы рухнуло в один миг, если бы мир наш был населен
одними добродетелями. А теперь, Жюльетта, я хочу спросить тебя: если зло
необходимо для сокровенных замыслов Природы, если без него она беспомощна и
бессильна, разве тот, кто творит зло, не полезен для Природы? Как же можно
сомневаться в том, что, создавая порочного человека, она преследовала свои