Чтение 38–й страницы книги ~В окопах Сталинграда~

- Да, неплохо бы. Хотя бы "Мотор" за тридцать пять копеек. Одну на троих.

- "Мотор"... Что "Мотор"? Мечтать так уж мечтать...

- Вы что до войны курили, товарищ лейтенант?

- "Беломор" и "Труд". В Киеве такие были, тоже два рубля.

- И я "Беломор"... Толстые, хорошие. Ленинградские особенно.

- Что вы после этого в папиросах понимаете,- говорит Чумак.- О "Беломоре"
мечтают. "Казбек" - вот это папиросы. Я по две пачки выкуривал в день. Было
времечко.

Он ходит взад и вперед по блиндажу. Два шага туда, два шага сюда.
Потягивается, закинув руки за голову.

- Наденешь чарли - тридцать сантиметров, кепку на брови, бабу под руки,-
пошел по Примбулю.

- Ты кем до войны был?

- Я? Шофером "ЗИС" водил. Потом на "Червоной Украине" служил. По Примбулю
в Севастополе хиба ж так гулял, в беленьких брючках и с лентами до пояса.
Надраишь мелом бляху, гюйс выгладишь, чистенький - "форма раз", только
черноморская, белые брюки с клинушками, и па-ашел в город.

- Ты до войны думал о чем-нибудь, кроме баб? А, Чумак?

Чумак останавливается. Как будто даже задумывается.

- О водке еще думал. О чем же еще. Денег - завались. Научным работником
становиться не собирался.- Пауза.-А вот сейчас...

- Неужели простыл?..

Чумак отвечает не сразу. Засунув руки в карманы и расставив ноги, он
старается подобрать слова.

- Не то чтоб простыл... Но вот на войне...- Опять пауза.- Понимаешь, до
войны я сам себе царь и бог был. Была у меня шпана. Вместе выпивали, вместе
морды били таким вот...- он слегка улыбается и обычным хитрым глазом
подмигивает мне,- таким вот субчикам. Но, в общем, не в этом дело.

Он садится на край стола. Раскачивает ногой. Ему трудно сформулировать
свою мысль. Вертится где-то, а в точку попасть не может.

- В Севастополе, например, такой случай. Еще в самом начале осады. В
декабре, что ли, или в конце ноября? Не помню уже. Был у меня товарищ. Даже
не товарищ, а просто вместе на "Червоной" служили. Терентьев. Тоже матрос.
Потом вместе на берег в окопы попали. Около Французского кладбища. До войны
мы с ним как кошка с собакой жили. Бабу одну все хотел отбить у меня. А
паренек ничего - складный. У меня все кулаки чесались выбить ему пару
зубчиков...

В углу начинает ворочаться раненый. Просит пить. Мы даем ему пососать
мокрую тряпочку - все, что сейчас в наших силах. Он натягивает на лицо
шинель и успокаивается. Я стараюсь не смотреть в ту сторону, где стоит
термос с водой. Чумак кладет на него мокрую тряпочку и опять садится на край
стола.

- В общем, не любил я его. Да и он меня...

Карнаухов сидит, подперев руками голову. Не сводит серых глаз с Чумака.
Чумак раскачивает ногой.

- Выбил я ему таки парочку. А он мне ребра помял. Недельки две, а то и
три вздохнуть по-настоящему не мог. Но не в этом дело... Короче говоря,
фрицы мне всю спину разрывной изодрали. Шагах в пятнадцати от их окопов. Я
думал, что совсем конец уже. Пузыри стал пускать. И, хрен его знает, не
пошел ли бы совсем ко дну... А утром в нашем окопе очнулся. Оказывается,
этот самый Терентьев приволок.

Несколько секунд мы сидим молча. Чумак ковыряет ногтем край стола.
Карнаухов как сидел, так и сидит, подперев голову руками. Дрожит язычок
пламени в лампе. Один кончик у него длинный и тонкий, черной струйкой лижет
стекло.

- Умер он потом, этот Терентьев. Обе ноги оторвало. В Гаграх, в
госпитале, узнал я. Мне его карточку передали. Просил перед смертью... В
общем - нету Терентьева, что говорить...

Он соскакивает со стола и опять начинает ходить по блиндажу взад и
вперед. Карнаухов, не поворачивая головы, следит за ним глазами.

- Понимаешь, до войны для меня ребята были, ну, как бы это сказать, ну,
чтобы пить не скучно одному было. А сейчас... Вот есть у меня разведчик
один. Да ты его знаешь, комбат, тот самый, из-за которого мы с тобой
поругались вроде. Так я за него, знаешь, зубами горло перегрызу. Или Гельман
- еврей. Куда хочешь посылай, все сделает. У него семью, в местечке где-то,
всю целиком фашисты вырезали...

Он прерывает себя на полуслове и, круто повернувшись, выходит из
блиндажа. Слышно, как скрипят ступеньки от его шагов. Карнаухов опять
принимается за свой рисунок.

- Вы что, не в ладах с Чумаком были, товарищ лейтенант? - деликатно
спрашивает он, не поднимая головы.

- Да. Что-то в этом роде,- отвечаю я. Карнаухов улыбается.

- Рассказывал мне давеча. Из-за какого-то убитого. Так, что ли?

- Да. С немца началось.

- Не понравились вы ему тогда, говорит.

- Что ж делать, на всех не угодишь.

- А теперь как? Наладилось?

- Что наладилось?

- Помирились?

- А разве мы ссорились? Просто характер у него строптивый. Приказаний не
любит. Я люблю таких. То есть не тех, которые приказаний не выполняют, а
таких, как Чумак, задиристых.

- В этом ему не откажешь.

- Не только в этом.

- А мне казалось, не такие вам нравиться должны.

- Не такие? А какие же?

- Ну, как вам сказать... Не одного поля вы ягоды, так сказать.

- А может...

Но на этом разговор кончается. Входит Чумак.

- А где бачок пустой? Из-под воды.

- Какой бачок?

- Ну термос. Не все ли равно. Он у входа стоял.

- А что - нет?

- Нет.

- Куда ж он делся?

- Вот я и спрашиваю.

- Я выходил, он у входа стоял,- говорит Карнаухов,- споткнулся еще.

- А теперь нет. Я все обшарил.

- Валега, вероятно, взял. Штопать дырку от осколка.

- А где Валега?

- Тут был. Недавно. Автомат чистил. А тебе зачем?

- Да надо ж с водой что-то соображать. И пить хочется, и пулеметы эти
чертовы.

- Что ж ты сообразишь? - не понимаю я.

- Чего-нибудь... Старик вот говорит, будто журчит что-то. Он слева у
оврага стоит. Говорит - журчит. Может, ключ какой.

- Какой там ключ. Керосин из цистерны течет. Ночью знаешь как слышно? До
путей метров двести, не больше.

- А почему не проверить?

- Проверяй, если охота.

Мы разливаем оставшуюся воду по котелкам. Даже на два котелка не хватает.
Взвалив термос на спину, Чумак уходит. Минут через пять объявляется Валега.
Сидит в углу и чистит автомат, как будто и не уходил никуда.

- Ты где пропадал?

- Я не пропадал,- отвечает он, выковыривая грязь щепочкой из автомата.

- Бачок брал? Термос?

- Брал.

- Какого дьявола! Мы тут с ног сбились. Валега смотрит на меня с
укоризной.

- Вы же сами говорили, что воды нет.

- Ну?

- Вот я и пошел за ней.

- За водой?

- Ну да - за водой.

- На Волгу, что ли?

- Нет. До Волги не дошел.

- Да ты говори толком. Принес, что ли, воды?

- Воды не принес. Вина принес.- И он опять углубляется в затыльник своего
автомата.

Постепенно картина выясняется. Еще днем он наметил себе путь движения.
Какую-то тропинку правее моста, в сторону третьего батальона.

- Отчего ж ты ничего не сказал?

- А вы б не пустили. Чего ж говорить. Короче говоря, до третьего
батальона он не добрался, наткнулся на какую-то кухню немецкую.

- Там, около насыпи. Ночью, должно быть, приезжает. На конях. Здоровые
такие, битюги. Я и подполз. А там как раз балочка, канавка. Они туда помор
выливают. Два фрица сидят и курят. В темноте только огоньки видать. И
вполголоса что-то по своему-хау, хау, хау... Потом один зажигалку зажег.
Вижу, около кухни термоса стоят. Такие, как этот. Шагах в пяти. Наверное,
чай или кофе, думаю. А они все лопочут, лопочут. Потом один ушел, другой
остался. Сидит и курит. А я жду. Минут десять прождал. Все брюхо от помоев
промокло. Потом он оправиться пошел. За кухню зашел. Я тут и взял один
термос. А тот, наш, оставил. Пустой... Ругаться будут.

И Валега улыбается чуть-чуть, уголком рта. Это с ним редко случается.

- Вино - дрянь, кислятина... Как раз для пулемета. Мы выпиваем каждый по
полстакану. Маленькими глотками, растягивая удовольствие, полоща рот. Потом
ложимся спать.

Мне снится Черное море. Я ныряю со скалы в прозрачную, дрожащую
солнечными иглами воду. А вокруг медузы - большие и маленькие, точно
зонтики.