расписку. Отрядили четверых конвойных вести толпу в шестьдесят человек.
в порядке, к концу - разбредшимися группами. Уйти нельзя: только на месте
выдадут билеты с отметкой. На вопрос, какая будет работа, сонные и злые
конвоиры отвечали, что и сами не знают. Приказано доставить за заставой на
вторую версту, близ дороги, там конвой сменят.
а нынче приказано в другое место...
рассказывала каждому, что ходит на работы не в первый раз, и ходит
добровольно, замещает знакомую почти задаром. И ведут нынче, скорее всего,
не дорогу чистить и чинить, а закапывать "жмуриков". Работа нетяжелая, хоть
и грязная, а хлеба за это выдают по-божески, иной раз по целому фунту, и
хорошего, солдатского.
Оказалось, работа тут и есть, рядом. Сказали, что отдыхать некогда, скоро
грузовики приедут; отдыхать потом, когда хлеб выдадут.
было, те ждали, а потом становились на смену.
ласковым именем называли покойников. Конвойные на расспросы отвечали, что
закапывать придется тифозных и других, из разных больниц, да с вокзалов.
были к ней люди. Яму рыли неглубоко, а главное, пошире. Из своих нашлись
руководители, которые учили,
начальственностью.
бездорожью, наконец подъехал почти вплотную. Одну яму к тому времени
закончили, рыли другую поблизости. На бледном дождливом рассвете четверо
приехавших рабочих в фартуках стали вынимать и сбрасывать в готовую яму
страшную кладь - полуодетых в тряпье, а то и совсем голых "жмуриков".
Астафьев стоял близко и чувствовал, как дышать становится труднее и капли
мелкого дождя не кажутся больше свежими и чистыми.
трупов. После каждой партии приказывали позабросать землей, а остаток места
экономить. Но первая яма была уже полна, и пришлось насыпать над ней землю
курганом.
выдерживали лучше мужчин и больше шептались. Но только суетливая бабенка,
как привычная, не проявляла ни страха, ни отвращения и даже с особым живым
интересом встречала каждый новый грузовик, заглядывала в него, мешала
работавшим, ахала, объясняла:
раздеты! И сапоги обязательно сняты начисто, даром что тифозные.
размятой земле. При нем было двое конвойных, в военных шлемах с красной
звездой, обшитой черным шнуром. Вызвали добровольцев разгружать. Сказали,
что выдадут по добавочному фунту хлеба.
У грузовика уже суетилась бабенка. Еще двоих, в перешитых военных шинелях,
вызвали конвойные:
только без обуви, и одежда их вся была в еще запекшейся крови. Велели
стягивать за ноги, да не мешкать:
Сквозь грязное белье руки его невольно ощутили скользкий холод смерти. Он
напряг всю свою мужскую волю, но губы его не складывались в обычную
скептическую улыбку. Он не мог отогнать мысли, что этот страшный "жмурик"
был человеком, и здоровым человеком, быть может, всего час тому назад. Ему
казалось, что он этого человека знает, не может не знать, что эта
предутренняя жертва террора - из его круга, может быть, его товарищ по
университету или знакомый офицер.
поддерживая труп за плечи, быстро шарит рукой за разорванным воротом.
Притворившись, что не может сдержать, опустила на минуту на землю,- и в
зажатой руке ее блеснула золотая цепочка с крестиком. Так же суетливо
подхватила вновь за плечи, что-то зашептала, боязливо отыскивая глаза
Астафьева, и заулыбалась ему как сообщнику.
ощущая больше ни ужаса, ни отвращения. Стягивая с грузовика очереднего
"жмурика", механически считал: "три, пятый, шестой..." Трупов было до
двадцати, нижние всех страшнее, смятые, пропитанные своей и чужой кровью.
голову и смотря прямо перед собой. Конвойные глядели с любопытством на
высокого человека, лучше других одетого, опоясанного ремнем, с бледным,
каменным, чисто выбритым лицом. На счастье и удачу суетливой своей
помощницы, он отвлекал внимание конвоиров от ее проворных и шарящих рук.
коснувшись, почувствовал, что кисти его рук и края рукавов липки и
буро-красны. Бросив лопату, он отошел в сторону, стал на корточки и с тем же
тупым равнодушием принялся оттирать руки о землю и побеги молодой травки.
грузовик и конвойных,- прямо к дороге. Когда он проходил мимо, солдаты
замолчали и отступили. Крайний пробурчал было: "куда?", но вопроса не
повторил. Другой солдат сказал: "Оставь, все одно сейчас всем отпуск".
Отойдя с полверсты, почувствовал усталось и сел поблизости дороги у стены
заброшенного домика.
усталым, но спешным шагом, теперь уже без конвоя, группами и одиночками,
работавшие "буржуи". Многие на ходу жевали выданный хлеб.
отставшей. Шла она одна, таща на плече лопату.
оробела и хотела пройти стороной.
полумужского пальто сильной рукой и сказал:
улыбаться, был смертельный страх. Визгливым шепотом прохрипела:
четыре крестика, из них два на золотых порванных цепочках, и кольцо.
платок, нашел еще два нательных креста, швырнул ей обратно кольцо и, не
слушая ее шипящих причитаний, зашагал под мелким дождем к месту работ.
длинные глинистые насыпи да блестели колеи автомобильных шин.
отобранные крестики. Подумавши, влез на насыпь, каблуком сапога глубоко
вдавил крестики в землю и руками набросал сверху комьев новой земли.
ними. Круто повернувшись, смотря под ноги, зашагал прежней дорогой обратно в
Москву.
"Я ЗНАЮ"
продуктами и не возвращался вот уже вторую неделю.
он.
промокших калошах, которые он оставил за дверью.
достать. А что, профессор, мои калошки никто за дверью не стибрит? Ведь у
вас жильцы живут.
оживлялся даже при имени Эйнштейна, о книге которого только что дошли до
Москвы слухи*. В Книжной лавке писателей, временном московском культурном
центре, куда заходил по своим торговым делам и орнитолог, говорили за
прилавком о теории относительности; даже кнопочкой приколота была к
конторке, курьеза ради, математическая формула конца мира. Знал, конечно, и
Свержин Владимир
Афанасьев Роман
Василенко Иван
Андреев Николай
Емилина Ника
Контровский Владимир