- Товарищ командир, один упал в воду,
- Из какой группы?
- Из второй. Кажется, Матюхин.
- Следи за остальными...
Очень жаль молодого летчика, море - не суша, рядом не сядешь, чтобы
помочь. Когда до берега у Качи оставалось несколько сот метров, снова
раздался тревожный голос Гальянова.
- Товарищ командир, кто-то из наших садится на воду!
Довернув вправо, вижу: по воде, как глиссер, скользит Ил-2, над ним
кружит напарник. Определяю - до берега метров пятьсот-восемьсот. Если даже
попытаться плыть в холодной апрельской воде, до берега не доберешься.
Спрашиваю по радио у ведущего группы:
- Кто сел?
- Бойко, - отвечает ведущий и тяжело вздыхает.
Значит, дальше летчик тянуть не мог, иначе из последних сил добирался
бы до суши. Остальной путь до своего аэродрома шли в полном молчании. На
земле не досчитались двух экипажей - Матюхина и Бойко.
Трагедию Бойко видели почти все. После приводнения тяжелый Ил-2 не
продержался на плаву и минуты. Летчик и стрелок успели выскочить на
плоскость. Но сразу же очутились под волной, не успев сбросить одежду.
Средств спасения на воде никаких на штурмовике не предусмотрено. Мы знали -
Бойко хороший спортсмен, может, еще спасется. А воздушный стрелок? Фамилию
его, к сожалению, уже не помню. Кое-кто утверждал, что от берега шел катер.
Что потом стало с экипажем, мне неизвестно и по сей день.
Никто определенно не знал, что случилось и с Матюхиным. Примерно через
час после посадки полка над аэродромом появился Ил-2. У всех затеплилась
надежда: вдруг это один из невернувшихся экипажей. Десятки глаз пристально
следили, как самолет заходил на посадку, стараясь поймать взглядом бортовой
номер. Штурмовик плавно коснулся земли и легко побежал. Посадка отличная,
наверное, кто-то из летчиков-инспекторов штаба дивизии или корпуса. Но вот
мелькнул номер "49", и раздались возгласы удивления и радости: Ма-тю-хин!
Летчики и стрелки, техники и механики бросились на стоянку следом за рулящим
туда самолетом. Сверкнула светлым лучом надежда: вот сейчас из кабины
поднимутся не два, а четыре человека! Было же, что пять человек возвращались
на самолете Демехина! Из кабины вылез немного сутулый с короткой шеей
Матюхин, за ним показался воздушный стрелок. Спрыгнув с крыла, Матюхин с
виноватым видом подошел ко мне с докладом. Хотел, видимо, объяснить, почему
оторвался от группы. Я посмотрел на лицо этого смуглого крепыша, на
выступившие от напряжения капельки пота на верхней губе и, не выдержав,
схватил летчика за плечи, прижал к себе и расцеловал. Тот совсем растерялся.
- Мы же тебя считали погибшим, - объяснил кто-то.
- Ну да! Стрелки доложили: Матюхин упал в море, - добавляет другой.
От такой новости летчик на мгновение запнулся.
- Да не-ет! Это "фоккер" туда упал!
- Как "фоккер"? - пришла очередь удивляться нам.
- Понимаете, на выходе из атаки я отстал, а он выскочил вперед. Ну, я
изо всех точек и врезал. "Фоккер" упал в море, а я... - летчик замолчал,
потом с неподдельной откровенностью закончил: - Я, наверное с перепугу,
выскочил севернее Севастополя и попал под сильный зенитный огонь, еле ноги
унес! А группу потерял. Пришлось сесть в Симферополе, дозаправиться - и
домой.
- Молодцы! Все замечательно! Пошли доложим командиру полка, он тоже
волнуется, - поторопил его я. Мы дружно зашагали к КП.
Так закончился еще один день боев за Крым. В конце апреля "солдатский
телеграф" сообщил: на фронт прибыли представители ставки маршалы К. Е.
Ворошилов и А. М. Василевский. Знало об этом, конечно, и командование полка.
Однажды Георгий Михайлович Смыков, подводя с командирами эскадрилий итог
дня, понизив голос, сообщил:
- Два маршала приехали в Крым. Знать, не для отдыха, - и
многозначительно посмотрел на каждого из нас.
Предстоял решающий штурм Севастополя. И авиация усилила свои удары,
расчищая для наземных частей подходы к городу морской славы. В эти дни
большую работу среди личного состава провели политработники. Они
рассказывали бойцам о легендарной обороне в начале войны, когда гитлеровцы
долгие месяцы не могли его взять. В политбеседах вспоминали имена славных
предков - моряков Нахимова, Корнилова, героев крымской войны прошлого века.
Названия Малахова кургана, корниловских редутов словно сошли со страниц
истории, приблизились, стали рядом с легендарными Сапун-горой, Мекензиевыми
горами.
В первых числах мая участились вылеты в район Мекензиевых гор, где враг
оказывал отчаянное сопротивление. Как выяснилось позже, это был отвлекающий
удар наших войск. Пятого мая мы вылетели на штурмовку двумя эскадрильями.
Первую вел Александр Карпов. Его цель - минометно-артиллерийские позиции,
расположенные на высоте с отметкой 60,6. Моя группа должна была подавить
зенитки. Задача оказалась не из легких, поскольку противник сосредоточил у
Мекензиевых гор, прикрывающих Севастополь с севера, большую часть своих
зенитных средств. Не знал я тогда, что в июне 1942 года на высоте с отметкой
60,6 до последнего снаряда дралась 365-я зенитная артиллерийская батарея. Ее
командир старший лейтенант И. С. Пьянзин, когда гитлеровцы окружили
командный пункт, вызвал на себя огонь соседних батарей. Поистине это была
земля героев, обильно политая их кровью. И врагу не удержать на ней свои
последние оборонительные рубежи.
При подходе к высоте 60,6 противник открыл плотный заградительный
огонь. Я во все глаза рассматриваю поросшие густым кустарников склоны и
долинки, ищу вспышки огня. Сразу засек одну из батарей и направил туда
группу. Карпов уже сбросил бомбы, выходит из атаки. В это время заговорили
еще две батареи, зенитный огонь стал более плотный. "Илы" прямо-таки
продираются сквозь густую цепь разрывов. Но летчики уверенно бросают свои
самолеты в пике и почти в упор расстреливают из пушек и эрэсов фашистские
огневые точки. Шестерка штурмовиков гасила фашистские батареи одну за
другой. Потерь пока не было. Но при очередном заходе я вдруг обнаружил:
кого-то одного в группе не хватает. Не хочу отвлекать расспросами Гальянова,
он тоже занят. А тут Карпов сообщает:
- Подбит мотор, буду садиться...
- Понял... Тяни до Качи. Буду следить.
Ответил, а сердце сжалось: что с другом? Очень многое у нас с ним
связано в небе и на земле. Сейчас, правда, некогда думать об этом. Прежде
всего надо взять на себя группу Карпова, в ней большинство молодых летчиков.
Даю команду:
- Всем следовать за мной!
Делаю круг. Высота сто! Выполняя маневр, слежу, как Александр прямо с
ходу садится на качинский аэродром. Там уже наши истребители, они под самым
боком у противника. Смелые, отчаянные ребята. После взлета самолеты сразу же
оказываются над линией фронта. Машина Карпова, словно раненая птица, почти
падает поперек аэродрома. Видать, летчик тянул ее из последних сил и
все-таки посадил, хотя чуть не подмял под себя стоявший у обочины
истребитель.
Пока Карпов шел на посадку, все мое внимание, да и всех летчиков, было
приковано к земле. Я знал, что мои ведомые идут за мной, а ведомые Карпова
подстроятся, пока я делаю круг. Проследив за посадкой друга, я, наверное,
раньше почувствовал, чем увидел, опасность слева. Почувствовал ее так, как
подсознательно чувствует и невольно оборачивается человек на чужой взгляд.
В следующее мгновение увидел: прямо на группу со стороны моря на
большой скорости несется штурмовик. Очумел, что ли?! Неужели не видит
группу? Очевидно, спохватившись, летчик попытался отвернуть, но силой
инерции его угрожающе несло на меня. Решаю уйти вверх вправо, но произошло
то же, что случается с двумя встречными пешеходами, которые, пытаясь
разойтись, оба делают шаг в одну сторону... В последний момент, когда,
сжавшись в кабине, я приготовился парировать удар, увидел на фюзеляже "ила"
цифру "47". В голове пронеслась догадка: это же Ганин... Значит, после
первого захода он удрал в море...
Удар пришелся снизу слева, на стыке крыла и центроплана. Боясь
опрокинуться, рывком бросаю самолет в левый крен. Выровняв самолет, проверяю
управление - все работает! К счастью, удар был не сильный чтобы "мирно"
разойтись, нам не хватило нескольких метров. А Ганин? Он открывает фонарь и
прыгает. Парашют вытягивается в длинную ленточку, но купол не успевает
наполниться воздухом - мала высота. За ним прыгает воздушный стрелок - и то
же самое. А самолет без летчика спокойно планирует до самой земли. Помочь бы
ему чуть-чуть! Все это произошло в течение считанных секунд.
Случившееся потрясло всех. Гибель летчика в бою можно объяснить
сложившейся обстановкой, сознательным риском, наконец, необходимостью идти в
огонь, навстречу снарядам. Но эта гибель оставалась непонятной. Почему
летчик наскочил на группу своих же самолетов и над своей территорией?
Потерял ориентировку, плохо слушалась машина, был ранен? Ничто вроде не
подтверждалось. Зато вспомнились другие случаи безрассудства, происшедшие с
Ганиным. Жаль было, погибли оба ни за что... А на крыле моего самолета
осталась глубокая вмятина.
Этот страшный и нелепый случай надолго запал в мою память. Всякое
бывало на фронте, но подобное случилось в полку впервые. Я не назвал здесь
настоящую фамилию летчика. Когда писал эти воспоминания, задумался: а стоит
ли упоминать о нем? Посоветовался с однополчанами. Мнения были разные, но
большинство сводилось к следующему. Война - тяжелое испытание духовных и
физических качеств человека. Люди ежедневно шли в бой и часто погибали,
защищая родную землю. Их подвиги, их славные имена воодушевляли других,
рождали ненависть к врагу, служили примером мужества и отваги. И даже многие
из тех, кто вначале не был уверен в своих силах, затем сумели перешагнуть
через страх, победить себя и вместе со всеми ковали победу. Не берусь
сказать, был ли тот летчик трусом. Но в бою он терялся, не проявлял
решительности, не шел на огонь, когда в этом была необходимость. Боялся
смерти? Но кто ее не боялся? Спросите любого фронтовика, и он скажет - да,
Роллинс Джеймс
Андреев Николай
Максимов Альберт
Сертаков Виталий
Мацумото Сэйте
Никитин Юрий