Чтение 38–й страницы книги ~Секретный фарватер~

концентрационном лагере Олафсон стал знаменит как рассказчик. Без
преувеличения можно сказать о нем, что он спас рассудок многих людей.
Недаром один из военнопленных, бывший историк литературы, дал ему прозвище:
лагерная Шахеразада.

Когда Олафсон начинал рассказывать, люди забывали о том, что они в
неволе, что сегодня похлебка из свеклы жиже, чем вчера, а Гуго, надсмотрщик,
по-прежнему стреляет без промаха. На короткий срок они забывали обо всем.

Был час на исходе длинного, безжалостно регламентированного дня, когда
узники получали наконец передышку - возможность располагать если не собой,
то хотя бы своими незанумерованными мыслями.

И чем тягостнее, чем безумнее был прожитый день, :тем чаще вспоминали
Олафсона. Из разных углов барака начинали раздаваться голоса, тихие или
громкие, просительные или требовательные:

- Ну-ка, Оле!.. Историю, Оле!.. Расскажи одну из своих историй, Оле!

Запоздавшие поспешно укладывались. Гомон стихал.

То был час Олафсона.

Он рассказывал неторопливо, делая частые паузы, чтобы прокашляться или
перевести дух. Тихо было в бараке, как в церкви. Лишь за стеной взлаивали
собаки да хрипло перекликались часовые, сидевшие у пулеметов на сторожевых
вышках.

Наверняка кто-нибудь из блокового начальства, скорчившись, зябнул под
дверью. И зря! Морские истории Олафсона были о таких давних-давних временах!
Дымы еще не пятнали тогда небо над горизонтом...

Повествование Олафсон вел неизменно от первого лица.

Выглядело это так, словно он был участником описываемых событий, в
крайнем случае их очевидцем. Хронологией старый моряк величественно
пренебрегал.

Один дотошный слушатель, из тех, кто и на солнце выискивает пятна,
усомнился в его личном знакомстве с пиратом де Сото.

- Не сходится, никак не сходится, Оле, извини! Ты не молод, конечно, но
де Сото, я читал, повесили еще в первой половине XIX века.

- Я свел знакомство с ним у подножия его виселицы, - невозмутимо ответил
Олафсон.

Но тут обитатели барака дружно накинулись на придиру и заставили его
замолчать.

По обстоятельствам своей жизни Нэйл был недоверчив. Кроме того, он был
начитан. Он знал, например, что знаменитые гонки чайных клиперов происходили
в пятидесятые и шестидесятые годы прошлого столетия, то есть лет за двадцать
до рождения Олафсона.

Но, слушая его, Нэйл забывал о датах. Обстоятельное повествование
неторопливо текло, каждая деталь играла, искрилась, будто морская рябь на
солнце. И даже смерть в рассказах Олафсона была не страшная и быстрая - как
порыв налетевшего ветра!

Какой контраст с тем тоскливо-серым, пропахшим дымом, что ждало здесь, в
концлагере! Недаром надсмотрщики повторяли заключенным: "Отсюда единственный
выход - через трубу дымохода!"

Первая морская история, которую Нэйл услышал от Олафсона, была о чайных
клиперах.

- Вы скажете, что мне не повезло в тот рейс, - так начал Олафсон. - Меня
взяли не на "Ариэль", а на "Фермопилы". Юнгой, юнгой, - быстро добавил он,
косясь на койку, где безмолвствовал придира. - А первым прибыл "Ариэль". От
Вампоа мы шли почти вровень с ним. Ну и натерли же мозоли, управляясь с
парусами! Но за мысом Доброй Надежды он взял круче к ветру и вырвался
вперед...

То было время, когда Англия ввозила в Китай опиум, а из Китая вывозила
чай.

Чаеторговцы были заинтересованы в скоростном доставке первоклассного
китайского чая. Для этого строились специальные, легкие, на диво быстрые
корабли. Корпус их был едва заметен под многоярусным парусным вооружением.
Это и были так называемые чайные клипера.

Обгоняя друг друга, они проносились от Вампоа на юге Китая до причалов
Восточного Лондона.

Чаеторговцы расчетливо подогревали азарт гонок. Командам сулили большие
премии. По пути следования безостановочно работал телеграф. Заключались
пари.

Люди дрожащими руками развертывали утренние газеты. Кто впереди из
фаворитов? "Тайпинг"? "Фермопилы"? "Ариэль"? "Огненный крест"? "Летящее
острие"?

Гонки чайных клиперов были как бы апофеозом парусного флота...

- И все-таки самыми быстроходными были "Фермопилы", - сказал Олафсон
после паузы. - Почему же тогда "Ариэль" обставил нас? Я отвечу. Да потому
лишь, что капитан был умница, знал всякие хитрые мореходные уловки. Попался
бы нам такой капитан! Ого!.. Знайте, - с воодушевлением продолжал моряк, -
что при самом слабом ветерке, когда можно пройти вдоль палубы с зажженной
свечой, "Фермопилы" шли семь узлов! Да, друзья, семь узлов! А в ровный
бакштаг, под всеми парусами, клипер делал без труда тринадцать узлов, руль
прямо, и мальчик мог стоять на штурвале!

Голос Олафсона прерывался от волнения.

Но потом рассказчик начинал беспрестанно прокашливаться и сморкаться,
потому что доходил до описания гибели "Фермопил".

Знаменитому клиперу исполнилось сорок лет. Ремонт его требовал слишком
больших затрат, судовладельцы не пошли на это.

В солнечный безветренный день на берегу Атлантического океана собралось
множество простого люда: матросы, лоцманы, рыбаки, грузчики. Олафсон был
среди них. Он, по его словам, приехал с другого конца Европы, как только
узнал о предстоящей расправе с "Фермопилами".

Но, против ожидания, церемониал был соблюден, этого нельзя отрицать.
Буксиры вывели из гавани корабль, расцвеченный по реям флагами и с парусами,
взятыми на гитовы.

Его провожали в молчании. Потом оркестр на набережной заиграл траурный
марш Шопена. Под звуки этого марша "Фермопилы" были потоплены на внешнем
рейде.

Когда гул взрыва докатился до набережной и прославленный клипер начал
медленно крениться, все сняли фуражки и шляпы. Многие моряки плакали, не
стыдясь своих слез...

С удивлением Нэйл отметил, что вот уж полчаса - пока длился рассказ - он
не думал о себе и своих страданиях.

В этом и заключалось целебное действие историй Олафсона! Слушатели его,
измученные усталостью, страхом и голодом, забывали о себе на короткий срок -
о, к сожалению, лишь на самый короткий!

Натянув на голову одеяло, Нэйл постарался вообразить гонки чайных
клиперов.

Корабли понеслись мимо один за другим - подобно веренице облаков, низко
летящих над горизонтом. От быстрого мелькания парусов поверх слепящей
морской глади глаза стали слипаться...

Но Олафсон рассказывал не только о морских работягах. По его словам,
кроме "добрых кораблей", были также и "злые". К числу их относились
невольничьи и пиратские корабли.

Бывший лоцман знал всю подноготную Кида, Моргана, де Сото.

Последний считался шутником среди пиратов. Недаром его проворная
бригантина носила название "Black Joke", то есть "Черная шутка".

Юмор де Сото был особого рода. Команды купеческих кораблей корчились от
страха, завидев на горизонте мачты с характерным наклоном, затем узкий
черный корпус и, наконец, оскалившийся в дьявольской ухмылке череп над двумя
скрещенными костями - пиратский черный флаг "Веселый Роджер".

Уйти от де Сото не удавалось никому. Слишком велико было его преимущество
в ходе.

Замысловато "шутил" де Сото с пассажирами и матросами захваченного им .
корабля, - даже неприятно вспоминать об этом. Потом бедняг загоняли в трюм,
забивали гвоздями люковые крышки и быстро проделывали отверстия в борту.
Мгновенье - и все было кончено! Лишь пенистые волны перекатывались там, где
только что был корабль.

"Мертвые не болтают!" - наставительно повторял де Сото.

Не болтают, это так; Зато иногда оставляют после себя опасную писанину.
Дневники и письма, например.

А де Сото любил побаловать себя чтением - между делом, в свободное от
работы время. Читательский вкус его был прихотлив. Всем книгам на свете
почему-то предпочитал он дневники и письма своих жертв.

Один из таких дневников де Сото даже захватил с собой, когда "Черная
шутка" в сильнейший шторм разбилась на скалах у Кадикса и команде пришлось
высадиться на берег.

Решено было разойтись в разные стороны, чтобы не вызвать подозрений, а
через месяц собраться в Гибралтаре - для захвата какого-нибудь нового судна.

Де Сото прибыл в Гибралтар раньше остальных пиратов и поселился в
гостинице. Его принимали за богатого туриста. Между тем, прогуливаясь в
порту, он присматривался к стоявшим там кораблям, придирчиво оценивая их
мореходные качества. Новая "Черная шутка" не должна была ни в чем уступать
старой.

Однажды в отсутствие постояльца пришли убрать его номер. Из-под подушки
вывалилась клеенчатая тетрадь. Постоялец, по обыкновению, читал перед сном.
А что он читал?

Горничная была не только любопытна, но и грамотна. С первых же строк ей
стало ясно, что записи в тетради вел капитан такой-то, недавнее исчезновение
которого взволновало его друзей и вызвало много толков. Предполагали, что
судно его потопил неуловимый безжалостный де Сото.

Любитель дневников был схвачен. Вскоре его судили, а затем вздернули на
виселицу на глазах у всего Гибралтара.

- После казни только и разговору было, что об этом дневнике, - заключил