Молодец! Так его, книгопродавца ледащего!
бутылок "амораловки" при условии, что Жгутович не получит ни капли!
Честно говоря, без него было пусто и тоскливо. Перед сном я, как обычно,
слушал радио "Свобода". Специальная передача была посвящена Бейкеровской
премии. Оказывается, ее в конце прошлого века учредил американский булочный
король Джон Спенсер Бейкер из Бостона. В наследство от родителей он получил
маленькую захолустную пекарню с магазинчиком и еле сводил концы с концами:
клиентов было мало. Обычно, засунув в духовку противень с очередной порцией
булок, Джон, одиноко поджидая за прилавком покупателей, увлеченно читал
романы, в основном приключенческие. Однажды ему попалась в руки особенно
интересная книга про то, как два закадычных друга, перестреляв из засады
индейцев, забрали какой-то золотой тотем с алмазными глазами, потом,
понятное дело, один закадычный друг подпоил и прирезал второго
закадычного... И как раз в этот захватывающий момент мистер Бейкер
почувствовал, как из духовки потянуло дымком. Обжигая руки, Джон вытащил
противень: так и есть -- булки подгорели и вышли не белые, как обычно, а
коричневатые и противно хрустели на зубах, будто свиные хрящи. Мистер Бейкер
страшно расстроился, подсчитывая убытки, но потом на всякий случай выложил
бракованный товар на прилавок, предполагая продать его по сниженной цене. А
тут как раз в магазинчик заглянули шедшие со смены проголодавшиеся фабричные
рабочие, которые и купили подпорченные булки, прельстившись большой скидкой.
Но самое удивительное началось на следующий день, когда Джон испек и
выставил на продажу булки обычного качества. Заходившие покупатели требовали
от него передержанных, хрустящих булок. Желание покупателя -- закон для
хлебопека. Мистер Бейкер срочно изготовил несколько противней булок по
нечаянно открытой им технологии -- пока дымком не потянет. Слава о
необыкновенном хрустящем хлебе быстро разлетелась по городу, и с утра у
магазинчика выстраивалась длинная очередь. Бейкер был вынужден нанять
дополнительных рабочих и расширить производство, а потом даже запатентовать
свое хлебобулочное изобретение. Вскоре по всему Бостону стали открываться
магазинчики с красочными вывесками "Только у нас -- настоящий хрустящий
бейкеровский хлеб!".
Америки. А перед смертью, уже удалившись на покой и передав детям
процветающую фирму, он решил разыскать и отблагодарить автора той чудесной
книги, которая сделала его богачом и теперь как семейная реликвия хранилась
на самом почетном месте в огромном доме в центре Бостона. Но автор,
оказалось, давным-давно умер, причем в страшной нищете и безвестности.
Потрясенный мистер Бейкер выделил значительную сумму из своего гигантского
состояния и учредил ежегодную премию за лучший роман, присуждавшуюся
специальным жюри из самых авторитетных американских хлебных магнатов.
много лет был удостоен весь цвет мировой литературы. Из русских на нее
выдвигался Лев Толстой, и дело было почти решенное, но тут до Бостона дошла
информация, что на старости лет выдающийся граф принялся собственноручно
пахать землю, и в этом трогательном факте высокое булочное жюри усмотрело
косвенное покушение на их кровный бизнес, поэтому в последний момент
кандидатура автора "Войны и мира" была отклонена. С тех пор ни один русский
писатель не фигурировал в качестве претендента на замечательную премию.
Правда, недавно, прослышав, будто Костожогов пишет или написал какой-то
роман, Бейкеровский комитет заслал к нему депутацию. Приехали в село
кавалькадой "мерседесов", но Костожогов даже к ним не вышел. И только после
этого соискателем вдруг стал знаменитый прозаик Чурменяев с его нашумевшим
романом "Женщина в кресле". Об этом как раз и сообщалось в передаче. Я не
вынес и плюнул в радиоприемник. В качестве ответного плевка радио "Свобода"
наградило меня интервью с Чурменяевым. Этот мерзавец, захлебываясь,
рассказывал о том, что самое яркое впечатление от его недавнего пребывания в
США -- это американский хлеб, нежный, воздушный, ароматный, питательный и
никогда не черствеющий. Потом он стал мрачно повествовать о полном упадке
хлебобулочной промышленности в СССР и о невыразимо низком, унижающем
человеческое достоинство качестве советского хлеба, о длинных, угрюмых
очередях к булочным, о постоянных драках у прилавков, когда покупатели
буквально убивают друг друга из-за черствой корки...
хлебницы свежий батон, который купил как раз в булочной, расположенной в
одном доме районным управлением КГБ, разрезал его вдоль, намазал маслом,
медом, посыпал сахаром и съел, запив чаем. Это меня как-то успокоило. На
следующий день Витек снова не позвонил. И хотя, конечно, я мог узнать у
Одуева телефон Стеллы и выяснить, в чем дело, но решил тоже выдержать
характер. Ишь ты, какой обидчивый Буратино выискался! Характер показывает.
Да если я захочу -- завтра о нем все забудут, как и не знали! Но все-таки
без Витька мне было тоскливо и одиноко. Я даже зачем-то набрал номер Анки,
но услышал только унылые длинные гудки. Неожиданно позвонил Сергей
Леонидович:
отвалили!
подхватился и поехал. Сергей Леонидович сидел под портретом прилизанного на
пробор невозмутимого Дзержинского и являл ему полную противоположность,
будучи взлохмаченным и страшно озабоченным. Когда я вошел, он схватил
какую-то бумажку, которую перед этим изучал, и перевернул ее чистой стороной
вверх. Но я успел все-таки узнать: это были расчеты Тер-Иванова на предмет
взрыва Мавзолея.
деньги. -- Спасибо!
там у тебя -- быстрее!
наживки. А?
Витьку -- нельзя. Думай дальше. Иди, я очень занят. Мне через полчаса
начальству докладывать...
специальности обломилось! Ладно, шагай.
проверяя, правильно ли поэт-практик рассчитал количество тротила. Я хотел
было сострить, что если заложить взрывчатку как следует, то саркофаг с
Ильичом может выйти на орбиту и стать первым в истории человечества
космическим кораблем с мумией космонавта на борту. Но вовремя спохватился,
ибо тогда пришлось бы объяснять слишком многое, а дураку Тер-Иванову уже не
поможешь. Снова забегая вперед, скажу, что этого несчастного бомбиста
действительно посадили. Он отмотал полгода и вышел по личному распоряжению
Горбачева, который после нашей с Витьком выходки стал срочно пересматривать
политику партии и государства в отношении инакомыслящих. Начал он, как все
помнят, с телефонного звонка ссыльному академику Сахарову. Со временем, как
очевидную жертву тоталитаризма, Тер-Иванова избрали в парламент и определили
в Комитет по правам человека. Теперь он знаменитый правозащитник, не
вылезает из телевизора, а все свои выступления гнет в одну сторону, --
мол, пока мы страдали в мордовских лагерях, вы тут перед прежним режимом
пресмыкались... Вывод обычно он делает такой: всех, кто не пресмыкается
перед нынешним режимом, нужно срочно отправить в мордовские лагеря!
"амораловки" -- минут десять держал бутылку перевернутой, чтобы вытекло все
до капли. Потом сел и лихо докончил статью о закаливании холодной водой. Для
достоверности изложения я даже впервые в жизни, дрожа от отвращения, принял
ледяной душ. Поставив точку, я решил заодно уж перевести и поэму знаменитого
кумырского поэта Эчигельдыева "Весенние ручьи созидания":
"амораловки" еще не кончилось, чтоб не пропадало добро, заполнил на два года
вперед расчетные книжки платы за газ, электроэнергию, телефон и прочие
коммунальные услуги. Тут я почувствовал, что "амораловка" выдыхается и меня
неодолимо тянет в постель.
Он волнуется и не знает, о чем говорить, а мы с Анкой, одетой почему-то в
свадебное платье, сидим в первом ряду, и я, манипулируя пальцами,
подсказываю Витьку. Председатель жюри, похожий на не очень строгого и все
понимающего учителя, грозит мне из президиума пальцем. Я смущаюсь и
прекращаю подсказывать. Витек тоже останавливается и вопросительно смотрит
на меня. Воцаряется тягостное молчание. Анка толкает меня в бок. А молчание
все длится и длится. Витек краснеет от волнения, достав из кармана хлебный
мякиш, начинает лепить какие-то глупые фигурки. Возникает ропот. Он
становится все громче, насыщеннее, неодобрительнее. Встает и, сердито
Акунин Борис
Орловский Гай Юлий
Свержин Владимир
Каргалов Вадим
Сапковский Анджей
Эриксон Стивен