деревьями заканчивается жутким предсмертным скулом, и на следующий день в
саду можно найти свежеперекопанные прямоугольники земли.
подозреваю, что, пока не появилась Динка, Рико жил в комнате хозяина;
возможно, - спал с ним в одной кровати. Но появилась страстная русская
chiquilla , и Рико пришлось потесниться. Вряд ли он простил
это Динке, скорее всего затаил злость: уж слишком он к Динке ластится, этот
чертов ротвейлер, такое заискивание не может кончиться добром.
его желтых потусторонних глаз. Я могу столкнуться с ним на кухне, или в
коридоре, или на лестнице на второй этаж, итог всегда бывает одним и тем же:
Рико начинает скалиться и угрожающе рычать, а я закрываю глаза и жмусь к
стене. Я жмусь к ней до тех пор, пока жаркое дыхание собаки не опаляет мои
колени. Я так и вижу, как Рико вгрызается в них, как рвет меня на части,
чего еще ожидать от бойцового пса? А ведь я не сделала ему ничего дурного, я
не крала у него хозяина, он мне и даром не нужен. И все же - Рико ненавидит
меня. Меня, а не Динку.
разделенное на две половинки? Просто одна часть существа не боится собаки, а
другая - боится. И пес это чувствует, потому что он - пес.
Рядом с Рико и мной всегда оказываются либо Пабло, либо Динка. Пабло обычно
что-то говорит ему на испанском, Динка же ничего не говорит, просто кладет
руку ему на холку, показывая полное свое превосходство надо мной и полный
контроль за ситуацией. После этого успокаивающего жеста Рико отлипает от
меня и царственно удаляется, помахивая обрубком хвоста.
посмотри ему в глаза. Собаки этого стесняются...
не умеешь смотреть в глаза. Ты привыкла их закрывать... А что, если меня в
один прекрасный день не окажется рядом?
книгам, которые даже не стремлюсь понять. Я вытаскиваю их по одной из
стеллажа напротив окна, все эти детективчики в сальных обложках... И в одну
из ночей, ближе к четырем, когда русско-испанская страсть над моей головой
вступает в завершающую стадию, я нахожу Фолиант.
отделенный от всех остальных книг куском провощенной бумаги. Стоило мне
увидеть эту бумагу, как сердце у меня учащенно забилось. Сквозь нее
проступала смуглая кожа книги; кожа, к которой мне хотелось прикоснуться -
до безумия, до исступления, до дрожи в похолодевших пальцах. Что-то подобное
я испытала только один раз в жизни, только один: на нашем с Динкой первом
выступлении в "Питбуле", тогда мне тоже хотелось прикоснуться, опереться -
на ее руки, ее подбородок, ее темно-вишневые губы...
бумаги. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять: фолиант никогда не
принадлежал ни этому дому, ни этому веку, ни всем другим векам,
выстроившимся в затылок. Он явно был не испанским, но точно определить язык
я так и не смогла, разве что - древнероманский или латынь... Да, латынь -
ближе всего. Латынь и готический шрифт. Сама книга оказалась довольно
внушительных размеров, а пергаментные листы были украшены миниатюрами. Уже
потом, изучив книгу лучше, чем линии на собственных ладонях, я сосчитала и
миниатюры - их было ровно 123, их красочный слой кое-где стерся, а золото -
осыпалось. На последней странице едва просматривалась надпись "His liber
attient ad Fran-ciscum Laborde". И дата - "1287".
factorem suum placere" - все та же буквенная готика, от которой невозможно было
оторваться; готический строй нарушался лишь изредка, торопливыми выцветшими
заметками на полях, из всех многочисленных наслоений я признала только
греческий, что-то вроде "сто гол) хератюи"... Я просидела над ними довольно
долго, зачарованная совершенством письма, и только потом приступила к
миниатюрам.
видела, миниатюры зачаровали меня, забили собой все поры тела, забрались в
ноздри, залепили уши и жарко совратили глаза. Каждую из них сопровождал
текст, перед которым я была бессильна, но названия-Названия я еще долго
перебирала как четки, катала во рту, пробовала на язык, - кой черт, они
просто поселились во мне, свили гнезда, выкопали норы, разлеглись, подставив
ночи бока...
сердце... У меня никогда не было способностей к языкам, я не смогла бы
воспроизвести и простенькой испанской фразы, но эти имена я запомнила сразу
же, как будто всегда их знала, просто забыла... Забыла - а теперь
вспомнила... Они легли мне в душу просто и естественно, хотя я ничего не
знала о них, - просто и естественно, как нож; в ножны, как молитвенник в
ладонь настоятеля, как тела влюбленных в раскрытую постель... На самой
первой странице книги было выдавлено украшенное орнаментном название:
цена которого несоизмерима ни с этим старым испанским домом, ни со всеми
домами в округе. Домами и их смуглыми, темноволосыми, морщинистыми
обитателями... Один год чего стоит - 1287... Вот только как попала сюда эта
книга, как она могла потонуть среди дешевого криминального чтива? Похоже,
что ее никто не прятал, иначе нашли бы уголок поукромнее, эти стены могли
поглотить не только книгу, но и целую библиотеку. Похоже, о ней просто
забыли...
я ждала двенадцати, la medianoche , ждала условного сигнала
сплетающихся тел наверху, - только для того, чтобы вытащить из стеллажа
бестиарий и до полного опустошения перелистывать пергаментные страницы. Я
по-прежнему ничего не понимала в текстах, отдельные буквы не складывались в
слова, но миниатюры все искупали. Я даже не знаю, сколько ночей провела за
бестиарием, скорее всего - не так много, но какое это имело значение?...
преследовал меня и днем. Яркие испанские краски неожиданно поблекли перед
тускло-золотым великолепием бестиа-рия, а я вдруг перестала бояться Рико. Ну
не то, чтобы совсем перестала... Его приближение по-прежнему вызывало дрожь
в коленях и неприятные ощущения в желудке, вот только теперь я смотрела на
него другими глазами. Пусть закрытыми, но все равно - другими. В моем (уже
моем, Господи!) "De bestiis et aliis rebus" Рико и все собратья Рико
именовались просто - "canis". Я определила это по миниатюре, идущей под
номером 19. Собаки из бестиария мало походили на свирепого Рико, но что-то
общее в них прослеживалось. Круглые и тяжелые глаза, желто-медовые,
пристальные. Не знаю почему, но я вбила себе в голову, что, если бы мне
удалось прочесть текст под миниатюрой или хотя бы иметь представление о том,
что говорится в главе, - я бы поняла Рико.
возраста.
вдруг приобрела таинственную власть надо мной. Черт, черт, может, это и есть
главная тайна дома и предчувствие не обмануло меня?... Чертов "De bestiis et
aliis rebus" выжирал изнутри, а спросить о его происхождении у Ангела я
боялась. А что, если Пабло-Иманол не знает о его существовании? А узнав,
вознамерится продать его, и я останусь без главного своего утешителя. А что,
если это - семейная реликвия Нуньесов и я сунула свой нос в чужие дела? Но и
на семейную реликвию это не тянуло: слишком уж небрежно хранился бестиарий.
Так же небрежно, как и последняя плошка на кухне. А что, если Ленчик прав и
все самые страшные тайны и правда лежат на поверхности?...
Динкой, отвлек от затянувшейся усталой ненависти к ней, усталого
безразличия. Он действовал как опытный искуситель, мой бестиарий, я ждала
ночного свидания с ним, как ждут встречи с возлюбленным.
комнаты, больше похожей на заброшенную гримерку, таких заброшенных гримерок
во времена "Таис" мы перевидали сотни. Но эта, испанская, была лучшей:
огромная, вся в замысловатых трещинах, ванна, медные, давно не чищенные тазы
и кувшины, причудливые драпировки на стенах, старинное зеркало, - такое же
растрескавшееся, как и ванна...
Самойлова Елена
Махров Алексей
Шилова Юлия
Володихин Дмитрий
Вронский Константин
Афанасьев Роман