Чтение 38–й страницы книги ~Эфирное время~

который одиноко лежал на тарелке. Илья Никитич хоть и говорил больше, чем
капитан, но успел и чай выпить, и съесть свой пирожок с печенью вместе с
парой бутербродов.

- А если бы у Анисимова не возникло амнезии, если бы он вспомнил, с кем пил
в ресторане? - спросил капитан, закуривая.

- Ну и что? Мало ли с кем он ужинал перед убийством? Ушел из ресторана
первым, поймал такси и - привет. Откуда его приятели знают, куда он поехал
и что делал дальше? Как минимум час он находился без сознания, под
наркотиком. Если точно рассчитать время, можно все успеть, и самого
главного он вспомнить не сможет. Так оно и произошло.

- Но подождите, Илья Никитич, вы сказали, возможно, Анисимов и убийца тоже
знакомы? Известно, что в ресторан его пригласил Мухин. Вторым человеком был
Тяжеловес. Если они раньше встречались, Анисимов должен знать убийцу.

- Наверняка знает, - кивнул Илья Никитич.

- Ну и как же?

- Анисимов шел в ресторан на деловую встречу с человеком, которого раньше
якобы никогда не видел. Он был настроен на то, чтобы понравиться немецкому
бизнесмену Эрнесту Климову и договориться о сотрудничестве, а вовсе не на
то, чтобы мучительно вспоминать: где же я раньше мог его видеть? К тому же
встречаться они могли давно и мельком, свет в зале был наверняка не яркий,
убийца мог изменить внешность, ну и так далее.

- То есть вы считаете, что от Анисимова мы не сумеем получить никакой
конкретной информации об этом Климове-тяжеловесе? Ну хорошо, а Мухин? Его
ведь можно хоть сейчас брать по двести тринадцатой. Поступила жалоба от
жильцов дома, это же в самом деле хулиганство - пускать петарды ночью. А
потом мы получим его пальчики, они наверняка совпадут с теми, что остались
в квартире Анисимовых на шкатулке и на ящике письменного стола, в котором
лежал пистолет, и у нас уже будет сто пятьдесят восьмая.

- Слушай, капитан, ты с кем собираешься в прятки играть? - улыбнулся Илья
Никитич. - Тоже мне, хитрый опер.

- А почему нет? Вы же сами сказали, он слабак, этот Мухин. Он моментально
расколется и выведет нас на убийцу...

- ...которого придется искать еще лет десять. Если мы отпустим Анисимова и
возьмем Мухина, мы спугнем и разозлим убийцу. Он станет совершенно
непредсказуем. К тому же я не удивлюсь, если Эрнеста Климова зовут как-то
иначе, и никакой он не бизнесмен из Германии.

На это Иван возразить ничего не мог. Вполне возможно, Myхин знает только
вымышленное имя и вымышленную биографию этого удачливого "немца". Розыск
может растянуться на годы, а убийца, загнанный в угол, иногда становится
непредсказуемым. Может убить Анисимова вместе с женой и даже с ребенком,
может раствориться в пространстве, а потом возникнуть в другом облике.
Пусть он считает, что никто на его след еще не вышел и единственным
подозреваемым остается пока Анисимов.

Капитан допил чай, загасил сигарету.

- Да, а чем кончилась история с НЛО над городом Томском? Оператор добился
взаимности?

- Нет, - покачал головой Илья Никитич, - слишком строга была дама-историк.
Не дрогнуло ее сердце даже от ночной канонады. Кстати, знаешь, как ее
звали? Беляева Елизавета Павловна.

- Беляева? Та самая? Ну вообще-то ради такой женщины можно устроить салют.

- Да, конечно... А ты знаешь, что три года назад Бутейко довелось крепко
схлестнуться с этой дамой в теледебатах в прямом эфире? - задумчиво
произнес Илья Никитич.

- Это вы к чему? - не понял Косицкий.

- Это я к тому, что надо как следует просмотреть и прослушать пленки,
оставшиеся в доме Бутейко. У него богатейший видео- и аудиоархив. Дело в
том, что о взаимной многолетней ненависти Бутейкои Беляевой говорит все
Останкино.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Лиза родилась в 1959 году. Родители ее училась на втором курсе
Геологоразведочного института. Им обоим было по восемнадцать лет. Оба
превыше всего на свете ценили свою модную в те годы профессию, а вернее, ее
внешнюю киношно-романтическую атрибутику. Рюкзак за плечами, гитара, общий
вагон поезда дальнего следования, песни Городницкого и Визбора - вот это
было жизнью, а все прочее презрительно именовалось "тупым мещанским
существованием".

Мама впадала в депрессию, стоило ей взглянуть на корыто с пеленками, папу
трясло от чинных прогулок по парку с колясочкой. Они жестоко ссорились, и,
вероятно, молодая здоровая семья распалась бы за первые два месяца жизни
маленькой Лизы, но на помощь пришла бабушка Надежда, мамина мама, которой
тогда было всего лишь сорок лет. Совместными я усилиями кое-как дотянули до
полугодовалого возраста и отдали ребенка в ясли. Надежда Сергеевна
отпустила романтиков-родителей на все четыре стороны. До семи лет Лиза жила
со своей молодой энергичной бабушкой, кандидатом химических наук,
преподавателем Университета.

Бабушка овдовела за год до рождения Лизы. Муж ее, физик-атомщик,
руководитель крупной засекреченной лаборатории, получил большую дозу
радиации при испытании установки в Институте атомной энергии и умер от рака
щитовидной железы. Дедушкина фотография висела у бабушки над тахтой. Лиза
иногда залезала в ящик письменного стола, открывала бархатный черный футляр
с дедушкиными орденами и медалями и играла в пиратов, которые прячут
сокровища на острове. Она знала, что ей за это попадет, и всегда успевала
вовремя все убрать, запереть ящик, спрятать ключ в одну из старинных
фарфоровых вазочек на серванте. Бабушка так ни разу ничего и не заметила,
она вообще мало что замечала вокруг, писала научные статьи, работала с
десятком аспирантов, неслась по жизни со спринтерской скоростью и волочила
с собой за руку сонную маленькую Лизу с двумя косичками, которые всегда
расплетались по дороге в детский сад.

- В следующий раз ты будешь сама причесываться, - говорила бабушка, на бегу
завязывая капроновые ленты бантиками, - и вообще, человек все в этой жизни
обязан делать самостоятельно.

В четыре года Лиза умела застилать свою постель, одевалась и раздевалась
без посторонней помощи, причем всегда знала, где лежат ее маечки, носочки,
носовые платочки и не изводила бабушку вопросами. Без всяких напоминаний
чистила гуталином свои ботинки и зубным порошком белые матерчатые туфельки.

Летом Лизу иногда забирала на дачу сестра покойного дедушки тетя Клава.
Лиза любила старый двухэтажный деревянный дом с большой застекленной
верандой. Участок в десять соток казался ей Целым миром, там шуршали крылья
бабочек, звенели крошечные комариные скрипки, стрекотали кузнечики, в
малиннике у забора злая крапива охраняла дымчато-рубиновые нежные ягоды. В
конце июля над плотной темной зеленью кустарника кружил сизый одуванчиковый
снег.

Лиза знала, что до революции на этом месте находилось дворянское имение
Батурино. Там, где участок сливался с дубовой рощей, у болотца, сохранился
круглый каменный остов беседки.

Бабушка Надежда приезжала на дачу редко, родители еще реже. С мая по
сентябрь там обитали тетя Клава, ее сын Валерий и невестка Зоя. Своих детей
у них не было, с маленькой Лизой они никак не могли найти общего языка, то
умильно сюсюкали, то раздражались из-за ерунды, принимались усиленно
воспитывать. Впрочем, большую часть дня Лиза была предоставлена самой себе.
Иногда ее самостоятельность вызывала у родственников целую бурю эмоций.
Пятилетняя девочка бралась мыть посуду, делала это вполне грамотно в
неудобных дачных условиях, наливала в тазик горячую воду, сыпала сухую
горчицу, потом споласкивала тарелки под рукомойником.

- Что ты делаешь?! Ошпаришься, все перебьешь! - восклицала тетя Клава.

- Не беспокойтесь, я умею, - отвечала Лиза и вежливо улыбалась тете Клаве.
Этой взрослой улыбке она научилась у бабушки, долго, старательно скалила
зубы перед зеркалом, пока не получилось похоже.

- Ну что ты гримасничаешь? Я хочу тебе помочь, а ты скалишься, как
собачонка. Странный ребенок.