Чтение 38–й страницы книги ~Злым ветром~

Петя с ним обошелся и что тот собрался жаловаться на него Кузьмичу.
Рассказываю я все это горячо и даже, наверное, запальчиво, резко. Потому что
мне жалко Пирожкова, я к этому толстяку проникся даже некоторой симпатией. Я
вижу, как все больше мрачнеет Кузьмич, как настораживаются ребята, и от
этого горячусь еще больше.

Когда я наконец умолкаю, Кузьмич сухо произносит:

- Дело не в том, хороший этот Пирожков или на очень хороший, или вообще
плохой, дрянной человек. Главное сейчас в том, что этот человек прибежал к
нам за помощью. Понятно? К нам, к первым прибежал. Защиты у нас попросил. А
на что нарвался? На хамство, на равнодушие, на черт знает что!

Кузьмич наш все больше свирепеет. Это редчайший случай, когда Кузьмич
так накаляется, и тогда неизвестно, чем все может кончиться.

- Мы тут для чего поставлены, по-вашему? - грозно продолжает он. - Для
чего государственный хлеб едим? Жуликов ловить? А ради чего? Ради них самих,
думаете, или ради искусства? Нет, милые мои. Так дело у нас не пойдет.
Шухмина гнать надо, раз он не понял суть нашей работы! И любого из нас тоже!
Потому что мы жуликов, убийц и всяких прохвостов ловим не ради галочки или
там премии какой, А ради людей, тех самых, кто помощи, защиты нашей ждет!
Всех людей, любых, понятно вам? И если мы этих людей сами оскорблять да
обижать станем, мы в держиморд превратимся! Мы страх и презрение заслужим, а
не уважение. И я тогда первым уйду, и позором для себя эту работу считать
буду. - Кузьмич сурово смотрит на красного как рак Петю и заключает: - И ты
нас, Шухмин, не позорь, ты презрение к нам не смей вызывать. И работу нашу
тоже не позорь. Первый и последний раз тебе это говорю, И всем, кстати,
тоже. Прогоним, учти, Шухмин. Без сожаления прогоним, с позором.

Он умолкает и с раздражением достает из ящика стола неначатую пачку
сигарет. Петя на этот раз не осмеливается щелкнуть своей зажигалкой. Никто
не осмеливается. Все мы подавленно молчим. Кузьмич закуривает и, разогнав
рукой дымок, говорит уже спокойнее:

- Ну а теперь давайте работать. Что же нам дал этот Пирожков?

- Выходит, ничего особенного, - негромко говорю я, еще не вполне
оправившись от гневных слов Кузьмича. - Потому что Николов... я надеюсь, что
теперь он появится в Москве только под конвоем. И тогда Пирожков нам не
нужен.

- Я тоже надеюсь, - сухо соглашается Кузьмич. - Но Пирожков дал нам
первую прямую улику против Николова. Вот что важно. Шантаж и принуждение к
незаконной сделке мы Николову предъявить теперь можем.

Он умолкает, что-то, видимо, обдумывая про себя. Мы тоже молчим. У всех
у нас испорчено настроение после этой необычной его вспышки. Такого разноса
мы давно не имели. И никому неохота вылезать с разговором.

Впрочем, Кузьмич ничего от нас и не ждет. Он уже принял решение и
говорит:

- Ну вот что. В Пензу летят Лосев и Откаленко. Ты, Откаленко, за
старшего. Летите завтра ночью. До этого Лосев уточняет кое-какие неясные
моменты. С "люксом" и прочее. Тебе все ясно, Лосев?

Я молча киваю.

- Так, - продолжает Кузьмич. - Дальше. Ты, Денисов, свяжись сейчас со
всеми четырьмя городами. Пусть там побыстрее соберут хоть самые первичные
данные об уехавших. Начнем знакомство с ними. Потом свяжись с городами, куда
эти граждане выехали. Пусть их там разыщут. Понятно? На все это тебе даю ну
два дня, не больше. Все. Можете быть свободны. И на свободе, кстати,
подумайте еще раз, о чем я вам тут говорил. Особенно ты, Шухмин. Ты
особенно.

Мы все так же молча расходимся. В коридоре я смотрю на часы. Пожалуй,
еще сегодня я успею уточнить некоторые моменты. А то, что я лечу в Пензу
вместе с Игорем, меня даже радует. Во всех отношениях.

Итак, первый момент, который надо уточнить, - это гостиница. В самом
деле, как Николов получил там "люкс"? Я прекрасно помню свой разговор с
миловидной девушкой-администратором в день кражи у Николова, то есть недели
две назад. Как эту девушку звали? Кажется, Надя. Да, да, Надя! Как и дочь
Пирожкова. И она же, эта Надя, назвала мне имя второго администратора, тоже
женщины, во время дежурства которой Николов и поселился в "люксе". Надя даже
предположила, что было "окно". Как же зовут второго администратора? Надя
всего один раз и притом мельком назвала ее имя.

Пока я дохожу до своей комнаты, надеваю пальто и шляпу, я вспоминаю и
это имя. Вот что значит, между прочим, профессиональная память. Итак,
второго администратора зовут Вера Михайловна. Конечно, это можно было легко
выяснить, приехав в гостиницу, но я доволен, что вспомнил сам.

Мне везет. Когда я приезжаю в гостиницу, то оказывается, что Вера
Михайловна сегодня дежурит. Это величественная пожилая дама в роговых очках,
в строгом темном костюме, вокруг полной розовой шеи пенятся белоснежные
кружева. Вера Михайловна изящно курит длинную заграничную сигарету, и, когда
она держит ее между пальцами, на мундштуке видны ярко-красные следы помады.

Возле окошечка, как обычно, толпятся жаждущие получить номер. Мне
видно, как Вера Михайловна с неприступно-каменным лицом отвечает на их
вопросы. Конечно, свободных номеров нет. Это видно по разочарованным,
встревоженным лицам тех, кто отходит от окошечка. Мне их искренне жаль. Черт
возьми, когда мы наконец решим эту проблему!

Некоторое время я издали наблюдаю за неприятной процедурой этих
отказов. Всего один раз лицо Веры Михайловны слегка смягчается, и на нем
появляется слабое подобие эдакой снисходительной улыбки, даже скорее всего
лишь намек на нее. Она протягивает какому-то человеку квадратик
регистрационного листка. Этому счастливцу, очевидно, заказан номер.

Улучив момент, когда у окошечка становится пусто, я захожу за
перегородку и предъявляю недовольной Вере Михайловне свое удостоверение. Моя
улыбка при этом нисколько на нее не действует. Кажется, даже наоборот: Вера
Михайловна еще больше настораживается.

Мы знакомимся. И я напоминаю про недавнего жильца "люкса". Вера
Михайловна сухо отвечает, что она уже не помнит, как этот человек там
поселился. Я, однако, прошу это обстоятельство уточнить. Вера Михайловна, со
вздохом пожав плечами и всем своим видом демонстрируя великое терпение к
всевозможным человеческим слабостям и глупостям, тем не менее начинает
просматривать записи в книге регистрации и в каких-то блокнотах и тетрадях,
а также довольно пухлую стопку различных заявок на солидных бланках с
печатями самых солидных учреждений.

Запись о проживании Николова в "люксе" мы находим довольно быстро, а
вот заявки на него не обнаруживается. Одновременно мы устанавливаем, что
поселился он в тот день, когда работала Вера Михайловна. Это для нее, как вы
понимаете, малоприятное открытие. Вера Михайловна с минуту сосредоточенно
курит, то ли вспоминая, то ли придумывая обстоятельства, по причине которых
Николов поселился в "люксе". Наконец она безапелляционно изрекает:

- Видимо, случайно было "окно".

Действительно, "окно" было: предыдущий жилец выехал, оказывается, за
несколько часов до Николова. Причем это было не ночью, не рано утром, а в
двенадцать часов дня, в самый, так сказать, "пик", наплыв алчущих свободный
номер. Но Вера Михайловна почему-то держала "люкс" свободным эти несколько
часов, пока не появился Николов. Мало того. Она даже не удовлетворила две
заявки на "люкс" из весьма солидных учреждений и поселила людей, указанных
там, в обыкновенные номера.

Все это оказалось нетрудно установить, стоило мне только с полчаса
поразмышлять над всякими записями и документами, пока Вера Михайловна
"ликвидировала" скопившуюся было очередь у своего окошка. Когда она вновь
оборачивается ко мне, я вынужден задать ей целый ряд неприятных вопросов,
которые у меня возникли.

Некоторое время Вера Михайловна молчит, что-то обдумывая и устремив
взгляд в пространство, затем, словно очнувшись, поправляет пальцем очки на
переносице, не спеша закуривает, энергично чиркнув спичкой, и наконец
говорит, слегка понизив голос:

- Я вспомнила. Да, да, конечно. Сверху был звонок насчет этого
гражданина, - она бросает на меня многозначительный взгляд. - Мы в таких
случаях обязаны прислушиваться.

- Чей же именно звонок?

- Ну это я запомнить не в состоянии. У нас десятки таких звонков в
течение дня.

- Но вы их, кажется, записываете, - возражаю я и раскрываю одну из
тетрадей. - Вот, пожалуйста. В тот день вы тоже записали. Видите? Звонили из
Совета Министров насчет директора сибирского завода Воловика, из президиума
Академии наук насчет академика Сорокина. А насчет гражданина Николова
никакой записи нет.

- Значит, не успела записать. У нас же тут сумасшедший дом, а не
работа. Вы же видите.

- Выходит, простой недосмотр?

- Боже мой, ну конечно! У меня и сегодня с самого утра невыносимая
мигрень.

Вера Михайловна прикладывает ладони к вискам, и на суховатом лице ее
отражается страдание.

Нет, она больше ничего не скажет. И к откровенности расположить ее
невозможно. Тем более что она прекрасно понимает, что откровенность сулит ей
одни неприятности.

- Видите ли, Вера Михайловна, - говорю я тоже весьма многозначительно.
- Мы не случайно заинтересовались этим гражданином. Он замешан в весьма
неблаговидных делах. Поэтому "сверху" вам звонить о нем не могли. Это
первое. Теперь второе. Раз уж мы им заинтересовались, то в конце концов все
раскопаем, как вы понимаете. Если вы не расскажете мне все, как было, вы
нам, конечно, помешаете, но...

Тут я вынужден прерваться. К окошечку подходит интересная молодая особа
и, нагнувшись, говорит:

- Мама, я тебе принесла...

Но тут же растерянно умолкает. Ибо Вера Михаиловна бросает на нее
весьма выразительный взгляд и при этом подчеркнуто безразличным тоном