Подполковник Хаппа предъявил удостоверение, его сотрудники сделали то же самое. Офицер вышел из машины и отдал честь.
– Лейтенант Вааль! – отрекомендовался он. – Производим осмотр места происшествия. Это был ваш вертолет?
– Наш, – кивнул подполковник. – Это и есть происшествие?
– Так точно!
– Долго же вы возились, – хмыкнул подполковник. – А если бы это оказались террористы?
– От момента получения приказа прошло… – лейтенант посмотрел на часы, – прошло девять с половиной минут.
– Надо управляться быстрее, – буркнул подполковник. – И вам, и вашему начальству. А так, считайте, террористы от вас ушли.
– Разрешите идти? – с каменным лицом сказал лейтенант.
– Идите, идите, – махнул рукой подполковник. Лейтенант уселся в свой джип, солдаты полезли в грузовик… Подполковнику они были уже неинтересны, он отвернулся от них и посмотрел на Марта и Петцера. – Итак, господа, с армией мы справились, теперь с вами… Впрочем, пройдемте в дом.
Ничего еще не кончилось, понял Март. Ничего.
– Я буду краток, – сказал подполковник. – Ваша версия, доктор, меня устраивает. Не могу сказать, что убеждает, но устраивает. Она будет доложена моему руководству. Надеюсь, в дальнейшем вы не намерены от нее отказываться? Признаюсь, это поставило бы нас в трудное положение. Может быть, все-таки там был еще один свидетель? – он посмотрел на Марта.
– Нет, – торопливо ответил Петцер.
– Нет, – эхом откликнулся Март.
– Ну, как хотите, – пожал плечами подполковник. – На нет и суда нет. То, что в кейсе не оказалось, скажем, фотоаппарата, тоже ни о чем не говорит: может быть, его не было вовсе, правда? Трудно поверить, но вдруг? Однако, доктор, теперь вы, как единственный свидетель, представляете для нас чрезвычайную ценность.
Поэтому, я надеюсь, вы не станете отказываться от временного перевода вас на казенное содержание. Для вашей же безопасности. Там достаточно уютно. Вообще, – он усмехнулся, – человеку ваших занятий пара месяцев превентивки не повредит.
– Э-э… – начал Петцер, но подполковник не дал ему договорить.
– Ваш секрет – это секрет Полишинеля. Да, мы прекрасно осведомлены о вашей организации. Я имею в виду всю вашу организацию. Мы не мешаем вам и иногда даже поддерживаем, по возможности незаметно. Иногда. Есть умные люди, которые понимают, что уничтожение мозгов – это идиотизм. Пусть живут, пусть учатся, пусть овладевают новыми знаниями, пусть просто поглядят на мир наконец. Пока это приходится делать исподтишка. Но скоро это чучело, вообразившее себя великим диктатором, подохнет, и те люди смогут побороться за власть, и они придут к власти, я не сомневаюсь. Вот тогда этот поток мозгов повернет в обратную сторону… Так-то, доктор!
– Март, – сказал Петцер, – у тебя тут можно курить?
– Можно, – ответил Март.
Петцер закурил, глубоко затянулся и откинулся на спинку дивана.
– Да не переживайте так, доктор, – произнес подполковник.
– Конечно, – сказал Петцер. – Просто трудно сразу привыкнуть к мысли, что ты был лишь перчаткой на чьей-то руке.
– А кто не перчатка? – спросил подполковник. – Никто про себя всего не знает. Канцлер – так тот перчатка сразу на десятке рук. Ладно, заболтались мы, а надо торопиться. Значит, так: я хоть и из отдела по борьбе с терроризмом, но и прочие интересы нашего управления для меня священны. Поэтому я очень надеюсь, что информация обо всем этом в третьи руки не попадет, а тем более за границу. С вас, мэтр, я никакой подписки не беру, ерунда все это, но знайте – судьба доктора и в ваших руках тоже. Я на вас надеюсь.
– Но вдруг… – начал было Март, но подполковник перебил его.
– Никаких «вдруг» не должно быть. Никаких. Вы меня поняли?
– Хорошо, – сказал Март. – Счастливо тебе, Лео. Отдохнешь хоть там как следует. Не расстраивайся.
– Постараюсь, – кивнул Петцер.
– Сударь, – повернулся подполковник к Марту, – пусть с вами побудет мой человек. Пока оцепление, то, се… Не надо нам всяких их случайностей, правда?
Он подошел к двери, открыл ее, крикнул:
– Мильх!
Появился один из его парней – тот, что помоложе.
– Рекомендую, – сказал подполковник. – Август Мильх – Март Траян. – Август, ты отвечаешь за безопасность господина Траяна. До конца, понял? Армию сюда не пускать. При необходимости – связь непосредственно с управлением. Короче – форма ноль. Выполняйте.
– Есть, – очень серьезно ответил Август Мильх.
За эти четыре дня, которые они прожили под одной крышей, Март по-своему привязался к своему телохранителю. Даже не совсем телохранителю… Дело в том, что Март знал, что такое «форма ноль». Это означало, что объект охраны ни при каких обстоятельствах не должен был попасть в руки противника. Его следовало защищать до предпоследнего патрона… Своеобразная их дружба началась с того, что Мильх выдал Марту под расписку пистолет и объяснил, как им пользоваться. Потом оказалось, что он неплохо играет в шахматы. Действительно, он играл очень точно и грамотно, но с истинно немецкой аккуратностью и вследствие этого – весьма предсказуемо. Проиграв десяток партий, Март подобрал к сопернику ключик и теперь чаще выигрывал. Когда они вконец одуревали от шахмат, Мильх развлекал Марта разными историями из жизни отдела по борьбе с терроризмом, а Март рассказывал всякие безопасные сплетни из богемной жизни. На ночь Март глушил себя лошадиными дозами феназепама – пригодился. Это помогало. На пятый день военное положение было снято. Приехал подполковник и снял Мильха с поста. Они распрощались с Мартом очень тепло и выразили надежду встретиться вновь, но при иных обстоятельствах. Подполковник привез Марту свежие столичные газеты. Во всех было одинаковое сообщение: «В ночь с 6 на 7 августа террористическая группа «Белая лига» совершила новое бессмысленное злодеяние. На этот раз своим объектом они избрали частную психиатрическую лечебницу «Горячие камни» на востоке страны. Мощным взрывом и последующим пожаром здание полностью разрушено. Из-под развалин извлечены останки сорока трех человек – пациентов и обслуживающего персонала. Еще двенадцать человек числятся пропавшими без вести. Силами местной полиции и сотрудников смежных служб террористы были ликвидированы. В числе убитых оказался и Артур Демерг по кличке Шерхан, один из главарей «Белой лиги». В перестрелке погибли четверо полицейских, еще один тяжело ранен. В ходе операции с привлечением войск было обезврежено еще более тридцати террористов. Как заявили руководители операции, это крупнейший успех за последние годы. Население может спать спокойно – его безопасность в надежных руках».
– Вашего друга прооперировали, – сказал подполковник. – Но подробностей не знаю.
– А Леопольд?
– Что с ним сделается… Ест, спит, читает, телевизор смотрит. Как вам заметка?
– Ничего себе.
– Думаю, такая интерпретация фактов в интересах всех, – усмехнулся подполковник.
– Всех, кроме фактов, – уточнил Март.
– Естественно, – кивнул подполковник. – В любом деле должна быть пострадавшая сторона.
Они посмеялись.
– Если что-нибудь возникнет, – сказал подполковник, – вот мой телефон.
Он протянул Марту визитную карточку. Под Зевсовым орлом с перунами в когтях – гербом Управления – готической вязью изображено было: «Хенрик Е. Хаппа, тел. 6-343—980».
– А что такое «Е»? – спросил Март.
– Это тайна, покрытая мраком, – ухмыльнулся подполковник. – Никто не знает, что это такое. Свидетелей нет, и документов не осталось. Подозреваю, что Енох.
Они опять посмеялись.
– Послушайте, Хенрик, – неожиданно для себя спросил Март. – Вот вы-то сами понимаете, что происходит? Террористы – и армия? Бред ведь какой-то…
– Это же просто, – пожал плечами подполковник. – Армия зажирела без войн, теряет авторитет в глазах Канцлера, тут сколько-то лет назад вообще крамола началась в высших кругах – зачем, мол, нам такая огромная армия? А ведь армию сокращать – это же господам генералам под зад коленкой. Вот они и лезут из кожи – доказывают, что они совершенно необходимы. Я примеров приводить не буду, но вещи они временами творят наигрязнейшие. Одной рукой поджигают, другой гасят. Наше Управление в какой-то мере их сдерживает, вот они и делают нам маленькие пакости: в суп плюнут, окошко разобьют – вы меня понимаете? Все для того, чтобы у Канцлера создать впечатление, что мы ни черта не делаем, а если и делаем что-то, так из галоши не вылезаем. Террористов, мол, каких-то – и то не могут извести, то ли дело мы: целый уезд обезлюдили, да и по сей день проволокой огораживаем. Армия, что еще скажешь… Вы долго здесь пробудете еще?
– Думаю завтра уехать.
– Будьте осторожнее. – Подполковник пожал Марту руку, потом усмехнулся: – Что же вы девушкой своей не поинтересуетесь? У меня хорошие вести, я все жду, чтобы вам сказать, а вы…
– Хорошие? – переспросил Март.
– В общем, да. До столицы она добралась благополучно, живет в «Паласе»…
– Спасибо, – сказал Март.
– Пожалуйста, пожалуйста, – развел руками подполковник. – Забавно, знаете, но так приятно слышать это «спасибо», нам это так редко говорят…
Наконец Март остался один. Впервые за много дней. И сразу понял, что еще немного, и он не выдержал бы. Надо было дать себе разрядку, погонять на машине по проселкам, по бездорожью, но что-то его сдержало. И, зная уже, что этому чему-то следует подчиниться безоговорочно, Март поехал к мэрии, в зал торжественных актов, бросился к стене, на которой еще не все было закончено, ему никто не попался на пути, никто не остановил его и не заговорил с ним, в зале без него побывали, но ничего не тронули, не разорили, однако этот запах былого присутствия чужих мешал ему поначалу, будто кто-то подглядывал под руку и шептался за спиной. Он заперся, завесил окна и приступил к работе. Накатило сразу, без паузы и подготовки, и затянуло глубоко, так глубоко с ним, наверное, ни разу еще не было, потому что он полностью отключился, вернее, переключился… Когда он пришел в себя, за окнами стояли сумерки. Он был выжат как лимон, весь мокрый от пота и слабый, мягкий, бескостный – слизняк слизняком. Хотелось забраться куда-нибудь поглубже и отлежаться. Только часа через два он смог подняться и зажечь свет.
На первый взгляд – и это больше всего поразило его – с картиной ничего не произошло. Ничего не добавилось, ничего не исчезло: все так же шли люди, идти им было весело, и кто-то оборачивался, и кто-то махал рукой – вдруг оказалось, что здесь, на картине, есть и то, куда они идут, просто оно пока скрывается за дюнами, но стоит чуть шагнуть вперед, и ты это увидишь, и те тоже, поэтому они идут так радостно; но вот те, которые впереди всех, – те видят что-то еще… Немыслимо, подумал Март. Этого просто нельзя сделать – чтобы без каких-то дешевых трюков все было так ясно. Этого нельзя сделать, но я это сделал. Я это сделал. Это сделал я… Март повторил про себя несколько раз, произнес вслух – для убедительности…
Он не помнил, как добрался до отеля. Номер оставался за ним, оплаченный еще на неделю вперед, но сразу подниматься на этаж он не стал и зашел в бар. Берта высилась за стойкой, кто-то сидел на высоком табурете спиной к залу, и еще человек десять – две компании – сидели за столиками.
– Кофе, пожалуйста, – сказал Март.
– Сначала долг погасите, – громко ответила Берта.
– Долг? – удивился Март.
– Долг. Пожалуйста, вот счет, – она написала что-то на бланке, подала ему. Март прочитал: «Немедленно уходите!!!» Он сунул бланк в карман.
– Хорошо, сейчас принесу деньги! А вы сварите мне все-таки чашечку кофе.
Засветка, подумал он. Опять засветка. Я больше не могу. Сейчас я сяду вот здесь, в холле, на виду у всех, и пусть катится все к чертовой матери. Понимаете, мне надоело – надоело до такой степени, что уже все равно… Он почти сел, но вспомнил про фотоаппарат. Фотоаппарат спрятан наспех, кто-нибудь найдет, – и хорошо, если он попадет в руки властей, а если нет? Тогда хана Леопольду. Связал меня подполковник, связал по рукам и ногам, а голос у подполковника такой приятный, и любит, когда его благодарят; я вот тоже люблю, когда благодарят, но меня благодарят часто, а ему это в диковинку… Наверное, увидели в окно. Гражданская гвардия, основа самоуправления и порядка – опять порядка! – и главный гарант демократии; у Франко тоже была, кажется, гражданская гвардия, гвардия сивил, впрочем, там это что-то вроде полиции или жандармерии, а у нас – добровольное объединение любителей наводить порядок… Он заперся в номере и оставил ключ в замке. Хорошая дверь, крепкая, умели раньше двери делать, это вам не нынешний картон. Какие-нибудь вещи взять? Да нет, все ценное перевез уже. Он перелез через подоконник на козырек над дверью, а оттуда не торопясь спустился на землю. Пригодился мой «черный ход», пригодился. Прижимаясь к стене, он добрался до арки, вышел на улицу и, делая большой крюк, направился к ратуше, чтобы выйти к ней с противоположной от отеля стороны. Никем не замеченный, он сел в «виллис» и уехал. По дороге дважды чуть не завалился в кювет, даже ветер, бьющий в лицо, не помогал – так слипались глаза.
Уже на последних каплях воли и сил он дотянул до гаража, забрал фотоаппарат и пистолет, отпер дом и ввалился внутрь. Надо было сразу идти в душ, холодная вода помогла бы хоть немного, но он задержался на несколько секунд в прихожей – прислонился к стене перевести дух; этого не надо было делать, понял он, когда ноги вдруг подогнулись. Вот и все, успел подумать он – и больше ничего не успел.
Что-то опасно шевелилось вокруг, но пока не задевало его, и он, умом понимая опасность, не пугался, как не пугался глухого свиста пуль. Но канат был уже натянут, пусть в метре над землей, но все равно: шаг вправо, шаг влево – побег! Канат натянули другие, а идти надо было ему. Март оглянулся назад и понял, что лучше бы он не оглядывался. Тогда он ступил на канат и ощутил его зыбкость под своими ногами…
Темнота оживала вокруг него, казалось, что темнота – это просто плотный занавес, за которым движутся фигуры, задевая его и оставляя на нем моментальные отпечатки своих форм; потом это исчезает и уже в ином виде возникает где-то. Потом занавес выпятился особенно сильно, и странные тени легли на него, придавая рельефность отпечаткам, уже не мимолетным и нечаянным; впереди всего было глубокое, почти бездонное и страшное в своей бездонности дуло револьвера – витки нарезки вели в его недра, как три (трансцендентное число три!), как три спиральных спуска на дно ада, на самое его ледяное дно, где под одной медной, и под одной свинцовой, и под одной железной плитой погребен враг рода человеческого, укрощенный, но существующий… Далее шли человеческие пальцы, заледеневшие от близости адского холода, и рука, немеющая под немыслимой тяжестью вещественной вечности, и сам человек, в котором перегорали последние нити каната, удерживающего любого в этом мире со всеми его, мира, пересечениями путей и всеми его, человека, тяжестями. Нем был человек и иссушен неутолимой танталовой жаждой, и ждал он освобождения от собственной тяжести или от тяжести мира, и то, что он задумал, было страшно и глупо, потому что, приняв в свою душу бремя убийства, он никогда не всплывет больше на поверхность – и захлебнется в нем то, что томилось от жажды, как если бы осужденный на молчание певец вырывал свой никому больше не нужный язык, – не выходом это было, а бегством, и человек понимал это, но гнал от себя понимание…
Вошедший в темноте споткнулся о его ноги. Замер – и Март почувствовал Тригаса настолько отчетливо и полно, что показалось, будто сознание его раздвоилось – или тело? – и что это он сам стоит над собой лежащим…
– Зажги свет, Юхан, – сказал Март.
– Зачем? – Голос Тригаса был абсолютно пуст.
– Будет виднее.
– Ни к чему.
– Зря.
– Не хочу света.
– Промахнешься.