упруго-твердое. Его тут же откинуло. Но рукояти он не разжал. Прислонился
спиной к столбу, еле различая перед собой два смутных силуэта в шести
шагах, не дальше.
грустно.
продолжил Хмаг, - разве ж так поступают, а? Да еще в такой год, в такой
месяц?! Нет, Гмых, что ты ни говори, а это нехорошо.
амебами! Ну посуди, зачем они тут, в Системе?!
их отсюда поганой метлой! А ну, падаль, во-о-н!
груди. Это было свыше его терпения. Иван подпрыгнул вверх на два метра,
оттолкнулся ногами от столба, молнией пролетел отделявшие его от обидчика
шесть шагов, сбил с ног, не пытаясь даже разобраться кто это - Хмаг или
Гмых. И резанул по горлу, потом всадил острие ножа в верхний глаз,
крутанул рукоять. В лицо и грудь ударило что-то холодное, липкое. Но Иван
все бил и бил, нанося удар за ударом, не обращая внимание на жгучую боль,
перекрещивающую спину то слева направо, то справа налево, то сверху вниз.
Он перестал колоть и рубить лишь когда ощутил, что тело под ним размякло.
Да, он убил эту мерзкую, отвратительную гадину! А надо будет, и еще убьет
- вторую, третью, двадцатую... Иван был вне себя от злобы. Он вскочил на
ноги, резко развернулся и перерубил взвившуюся в воздухе плеть.
свой план, про русоволосую, про все на свете. Ему было сейчас совершенно
все равно, что произойдет через минуту, через час, через день. Ему
хотелось крушить, бить, убивать сейчас, именно сейчас, когда его довели до
последнего предела, когда терпеть нельзя, когда уже преступно прощать и
отступать.
заметил, как оказался на траве.
чертовщина! война с призраками! Он даже не сделал попытки приподняться.
Что-то вдруг лопнуло в нем, оборвалось. Нож-резак выпал из руки.
шмякнули об землю - плашмя, всем телом. Потом еще раз, и еще. Иван потерял
сознание.
светало. Хмаг и Гмых стояли над ним, что-то жевали, чем-то запивали,
протягивая друг друг по очереди пузатую бутылочку.
жевать, сопя, глотая, бубня.
разбилась вдребезги. Но Иван почти не почувствовал боли, он еще находился
в состоянии полнейшего отупения и бесчувственности.
чуток.
прислонили стоймя. И начали его мордовать без тени жалости, не заботясь
похоже даже о собственных кулаках.
полностью потерял ориентацин, не осознавал, где находится и вообще, что
происходит. Его еще никогда столь деловито и методично не били.
Гмых.
напарника Хмаг.
по которому били с двух сторон железными рельсами. Котел беспрестанно
увеличивался в размерах, разбухал, гудел, звенел, дрожал, ухал,
раскачивался, дребезжал... а по нему все били и били, словно созывали на
какое-то важное дело глухих. Терпеть не было никакой мочи. Но ничего
другого не оставалось. У Ивана не хватало сил приподнять руки, прикрыться.
Он того и гляди мог свалиться под ноги деловитым мордобойцам. Но падать
ему не хотелось. И он удержался.
Гмых.
уху.
Котел гудел, вибрировал, грозил лопнуть, разорваться в любую минуту.
шкуру исцарапал! Нет, парень, так себя в гостях не ведут!
себя не жалеем, все учим, стараемся! Нам бы за это на третий уровень пора,
а нас все в Предварительном ярусе держа..
Ивану такую плюху, что у того искры из глаз посыпались.
грехах, взять на себя вину, смысла которой он понять, хоть убей, не мог,
он был готов почти на все, лишь бы его прекратили избивать.
ребра. - Теперь передохнем малость.
столба на корточках и ловил воздух разинутым ртом. Было уже почти светло.
уселся на травку в трех шагах от Ивана.
лакали из непонятно откуда взявшихся пузатых бутылочек. Ворчливо
переговаривались.
Половину зубов он выплюнул на траву, еще стоя. Сейчас выплевывал
оставшиеся. Язык не ворочался, он торчал во рту разбухшим кляпом. Где были
губы, щеки, нос, надбровные дуги, челюсти, уши, Иван не знал, он их не
ощущал по отдельности, все горело одним огнем, в одном кипящем месиве
внутри разбухшего котла и снаружи его. Ребра и ключицы были переломаны,
дышалось с трудом, с хрипом, с кровавой пеной на губах. В самом центре
огромного котла-головы звенели три слова, повторяясь до бесконечности,
сливаясь, теряя очередность: "да будет проклят да будет проклят да будет
проклят да..." Иван уже не понимал их значения, он вообще ничего не
понимал, он уже не был тем, кем был прежде... И все же какой-то непонятный
позыв внутреннего естества, уже и не принадлежавшего ему, двинул его
рукой, заставил ее шевельнуться, сжать пальцы, потом распрямить их, потом
распрямиться в суставе. Превозмогая острую боль, он дотянул руку до пояса
- с таким трудом, будто пояс этот находился за версту отсюда. Нащупал
кругляш. С четвертого раза расстегнул молнию-невидимку и, чуть не выронив
из окровавленной ладони, ставшее сразу скользским яйцо-превращатель,
рывком вскинул руку к горлу, сдавил упругий кругляш.
все! И на покой! Осточертели здесь! Скукотища!
пыхтеть еще до пособия четверть цикла, окачуриться можно.
вместе с ней и немощи, потерянность, опустошение, безволие, беспамятство.
Он оживал, оживал, с непостижимой быстротой, наливался силой, даже
какой-то непонятной и незнакомой, диковинной для него мощью. Он ощущал эту
мощь каждой клеточкой тела, каждым нервом. Еще минуту назад он почти не
мог разлепить залитых кровью век. А теперь он бы одним махом вырвал из
земли бетонный столб. Во всяком случае ему так казалось. Это было сказкой.
Но это было!
заведу хозяйство, живность какую-никакую и буду просиживать день-деньской
на скамеечке, глядеть на солнышко да радоваться, - мечтал Гмых. - Или нет,
замкнусь в зале отдохновений и буду балдеть, пока шарики за ролики не
зайдут, и ни одна тварь в Системе не сможет меня оттуда выгнать, так-то!
времени в землицу не уложат! Ведь это ж какие нервы надо иметь, чтоб с
ними работать, а?!
поглядели в глаза друг другу сочувственно.
молчание Гмых.