голоса. - И с тысяцким како повершим?
убитого на вече Остафея, годился ныне на эту степень, постепенно
забираемую великими боярами в свои цепкие руки.
- Обакуна Твердиславича!
угодить! Задвигались, заговорили разом. И вроде не стало спора, руки
потянулись к кувшинам и чарам, ожили бархат и парча. Улыбки и смех прошли
волною по грозно настороженной еще миг назад палате. И как-то стало мочно
понять, допустить, принять Онцифорово: <Пущай молодых! Пущай они, в сам
дели, деют!>
плечу соседа, плотницкого боярина, держа чару в руках. - Сообча-то? Да ни
в жисть! У меня батько в земли! Старых свар да котор - невпроворот!
знакомый прусский боярин.
трудах, притомился, тово! Землю обиходить нать!
Жабьем поле громил шведов и стоял во главе грозного народного мятежа:
да грабили?! Народишко надоть поцясти за Камень, на Югру водить! Оттоле с
прибытком воротят вси - потишеют враз. Свое добро, оно тишины требоват,
спокою!
и переговаривая, шли, провожая своего воеводу, ремесленники и кмети,
сожидавшие Онцифора на улице.
тревожные голоса. - Ты-то усидишь ле? Тоби верим, никому иному!
Городи! Тысячкое забрали, поцитай!
- Предал, а только друг на дружку с дрекольем ходить - и вси погинем той
поры! А сам ухожу! Ухожу, други! Не буду больше с има!
потом?
сказал, а подумалось всем само: бегут потихоньку, начинают бежать из
города!
бодливо склонив голову, глянул на Круглыша. Тот утупил очи, промычал в
ответ, ответить нечего было.
мужики. Скрипел под ногами снег, и черный, так и не застывший посередине
Волхов дымился морозным паром в темноте. Дремали полувытащенные лодьи,
вмерзшие в лед обережья.
берегу, чтобы оттоль подняться уже в Неревский конец и по Великой улице
дойти к себе на Кузьмодемьяню, и когда стал прощаться с вольницею,
отваливавшею на Великий мост (кто и целоваться полез напоследях), и стоя
слушал хруст удаляющихся шагов и прощальные оклики, а в лицо повеяло духом
морозной воды, и кровли, и вышки, и маковицы Торговой стороны черным
обводом, лишь кое-где разбавленным желтизною слюдяных окон, перетекли в
очи - сердце сжалось и заскорбело на миг, словно в минуту разлуки, словно
бы навсегда оставлял он все это: и громозжение Торга, темного и немого в
сей час, и восстающие на гребне Славенского холма величавые соборы, сейчас
снизу, от воды, сановитыми изломами кровель и черными куполами волнисто
изузорившие темные, в звездной пыли, холодные небеса. Будто уезжал, будто
прощался навек! И Великий мост, низко осевший в воду, и там, вдали, едва
видный Антониев монастырь... Хотя и никуда не уезжал и не уходил, а,
напротив, навовсе оставался в своем городе беспокойный боярин
новогородский Онцифор Лукин - Катон без сената и Цезарь без армии, ежели
искать ему знатных соотчичей в истории римской (известной русичам, как и
греческая, по многочисленным пересказам византийских историков).
сравнение!
римской истории шли к установлению императорской власти, и личная
честность Катона уже не перевесила бы рокового хода времени, рушившего
римскую демократию.
служили пожизненно и верили уже не в безликое государство, а в своего
вождя и могли идти на Рим так же спокойно, как на какие-нибудь города
Аквитании или землю белгов?
взятых. Ему верил, за ним шел народ, он был одним из самых дальновидных
политиков своего времени, и он был к тому же блестящим полководцем.
боярам своего конца, и противустать вместе с народом всему боярству было
невозможно ни тогда, ни много спустя. Не сразу, не вдруг, но дело и тут, в
Новгороде, неодолимо шло к поискам своего Цезаря. Но мог ли Онцифор, не
имея преданной (и противопоставленной народу!) армии, стать Цезарем? И
могли им стать хотя кто в Новгороде Великом? Не мог ни он и никто другой.
в руках. Александр Македонский без греческой армии, подготовленной его
отцом, не дошел бы даже до Галиса. Сумасшедшая храбрость и воинские
таланты одного бесполезны, когда за ним нет множества. Онцифору не дали
развернуть его полководческий дар, ни разу не вручив ему большой армии.
не надо забывать! (И ответственность круговая на нас: отсвет величия и
клеймо позора от дел совокупных ложатся на каждого в отдельности, будь он
героем среди трусов или подлецом среди героев - все равно. И как нам ни
хочется, разделяя совокупные успехи, избегать наказания за совокупное,
соборное, нами всеми сотворенное зло - не удается никак! И ответственность
падает на всех, даже еще не рожденных, по слову сказанному: грехи отцов
падут на детей.)
в пору свою и в тех условиях времени. В том, что он сам, своею волею
отказался от величия своего. Отрекся, ушел, содеял и поставил точку,
кипучую энергию свою направив в хозяйственную прозу жизни, посвятив
остаток лет и прок сил, далеко еще не растраченных и немалых, тому, что
уже не история, но жизнь, по которой история расцвечивает узоры свои:
хлебу и сену, умолоту ржи, сыроварням и копчению рыбы, выделке шкур и
покупке рабочих лошадей. И этой жизни его мы уже не знаем совсем, о ней
молчат летописи Господина Великого Новгорода, и ежели б не десяток
обрывков берестяных писем, посвященных хозяйственной прозе жизни и
подписанных самим Онцифором, так никогда и не узнали бы мы, куда ушел, чем
занялся этот великий человек, ставший рачительным хозяином, въедливым
ворчуном, любителем пшенной каши, строгим отцом, воспитавшим дельного сына
Юрия, выдающегося дипломата Новогородской республики, а значит, все-таки
утешенным в старости своей, как всегда бывает утешен родитель, зрящий
успехи сына, наконец - стареющим землевладельцем, над которым в свой, не
отменяемый ни для кого, черед без всплеска сомкнулись волны быстробегущего
времени.
не по одному лишь высокому званию своему. Высок, сух, поджар, породист,
деловит; он умел собирать воедино братьев-князей в борьбе с Москвою, бояр
держал в строгости, был тверд и даже жесток, когда этого требовали заботы
власти, и вместе с тем, заселяя край, умел примениться к нуждам
насельников, и потому люди шли к нему охотно и его любили.
грядущее. В путанице днешних, сиюминутных забот и дел прозревать неясные
зовы далеких веков. Именно он, Константин Васильич Суздальский, начал
заселять Поволжье, создавая здесь, в глухих мордовских лесах, основу
будущего промышленного центра Великой России. Ему принадлежит честь
превращения Волги в великую русскую реку. И делал он это тогда, когда
испуганная и разоряемая Русь устремлялась к северу, в глухие дебри
Заволжья, на Сухону, Вагу и Двину. Когда Русь отступала, он первым означил
и повел наступление ее, смело перенеся столицу Суздальского княжества в
Нижний Новгород, на край земли, край, обращенный к Орде, к дикой степи, к
землям чужим, мордовским и все еще едва знаемым...
деловитости, не хватило малого - времени жизни! В 1354 году ему уже было
семьдесят лет... Стоит, запахнув долгую ферязь, в бобровой шапке, чуть
выставив вперед короткую седую бороду. Князь дальнозорок, и ему хорошо