начал ссориться за нежеланье взять под себя Таврию.
дядья с ним не умно поступили. Боялись его, озирались на Тмуторокань. Зря.
Он же хотел усилить Тмуторокань не для себя. С касогами начал дружить.
Говорил - силой привязываем, лаской прикуем. Срок себе давал он лет шесть.
Мечтал с юга на половцев так ударить, чтоб за Волгу их вышибить, чтоб Русь
была сплошная по всему Дону, Донцу и Днепру. Старые греки говорили: кого
боги любят, тот умирает молодым. Нет, несправедливо бог попустил умереть
Ростиславу.
могут быть непонятны - смиряйся. Тому же учит святое писание, священники.
Бог терпелив - и молчит. Боярин Порей осуждает бога попросту, не думая ни
о грехе, ни о христианском смирении. Инок Антоний-пещерник говорил: "Бог
среди нас". "Где?" - спрашивал Владимир. "Да здесь, здесь, - рукой
показывал инок и объяснял: - Он же невещный и сразу пребывает везде, юн в
твоем сердце-совести". - "А на небе?" В ответ инок рассказывал, как,
будучи в Греции, он встречал людей, поднимавшихся на высочайшие горы, где
воздух холоден и под лучами солнца снег не тает, но превращается в лед. И
чем выше, тем холоднее, ничто не растет, никто не живет. Не то что звери,
там нет даже мушки иль муравья. "Но почему же обиталище бога указывают на
небесах, так и молитвы сложены?" "Такое нужно понимать не вещественно, но
в духе, - отвечал инок. - Душа человеческая не внемлет слову, если слово
не вложено в сравненья. Бог на небе? Понимать надлежит в смысле его
величия только. Привязать же бога к одному месту есть язычество".
в ересь клонишь и сына моего молодую душу колеблешь. Вольно тебе на Руси.
Греки бы тебя в темницу всадили без света. По-латыни - ин паце, а
по-гречески забыл".
Антоний, хоть, несомненно, и знал. - Однако ж греки под землю меня не
ввергали. Ведь я-то подобное на Афоне-горе втолковывал самому святейшему
игумену. И преподобный меня не оспорил. Простому люду невещественное
непостижимо, от сложности пояснений появляются в вере ереси,
лжетолкованья. Потому-де и надобно простолюдью бога объяснять просто же.
Потому-де, иконы рисуя, изображают на них не только Христа, который ходил
по земле в облике человека, но и бога-отца. Полностью истину могут постичь
высокоученые духовные и боговдохновенные святые".
мирян?" - не отставал князь Всеволод.
Антоний, - он же горячился много и заклинал, дабы я против обрядов не шел,
лжеучений не проповедовал. Я разве проповедую? Ты спросишь, скажу, как
понимаю. Чего не знаю - не знаю. Добро от зла, князь, отличай. Бог есть
любовь".
проходят. Жилистые корни, крепкие, как костяные пальцы, сплетаются на
виду, живые, хоть и обнаженные от земляной одежки. Кое-где можно заметить
след колеса - кора сорвана, древесина гладка, будто отполирована, и на ней
темный узел - сустав. На Кромы из Курска есть дорога пошире, поторней, но
эта - короче. Где чуть влажнее - виден свежий отпечаток копыта,
оставленный только что прошедшим передовым дозором. Но положен он не на
гладкую землю, а сверху сотен и сотен звериных следов. Широкое копыто
лося, острые оленьи, такие же острые, но помельче - косульи следы. И
острые, раздвоенные кабаньи копытца. Зверь любит дороги. Даже кабан,
которому чаща нипочем, бережет силу; пробивая свои тропы, охотно
пользуется чужими: как и люди. Трудно узнать, да и не к чему допытываться,
кто эту дороженьку первым пробивал, человек ли, зверь ли.
потревожил с места, кого предупредил. Да и сами всадники идут без опаски.
И песня, и беседа. Не на охоту собрались, зверь же, не зная того,
опасается. Зато лесная куница глядит без страха. Умный зверь. Рыжую шкурку
прячет за стволом либо к развилку сучьев прильнет, как льняная прядь,
только и показывает, что носик черный да глазки - черничные ягодки. Пока
не шевельнется - век будешь прямо на нее глядеть, да не углядишь. Белка же
смела по-ребячески - не твердой душой, а детским неведеньем, хоть и учат
ее ласка, все ястреба - большая семья, - учит филин с совою, та же куница.
И - не научат. Стало быть, не в учении сила, не в учителях, не в науке.
Так в ком же? В ученике. И коли бы знать заранее, кого учить, а кого так
пустить, то и ученых стало бы в сем свете поболее, а учителей
потребовалось бы куда поменее. И были бы учителя те слабы числом, но
велики мудростью.
Отец Всеволод перечит ей: верь больше глазам, меньше ушам. Как же так? А
так, что чтение есть тот же разговор. Без чтения нельзя, однако же книга
так же лгать умеет, как живой человек, и многие книги для обмана написаны,
когда писатель с чужого слуха брал без проверки. А чем мерить? Знаньем да
опытом.
оленины, а медвежатина и кабанина против беличьего, как падаль. Белкой
брезгают от сытости, да и на мышь она похожа ободранная. Так рассказывал
боярин Порей. Ему довелось всего пробовать.
князь Владимир, - пока мой пращур Святослав хозаров не разогнал. Дешево
брали...
шелегу с плуга. Это притча. Сам видишь, какая в лесу белке цена - шелег,
монетка медная, тертая.
льна. Ничто. Иносказательно нужно понять.
глаз, чтоб самому видеть, да разум, чтобы правду найти в каждом малом даже
деле. Молчание - золото для ума, чтоб самому себе не мешать. Свое слово
вылетит - его не поймаешь, и лучше ловить чужие слова, эти птички сами в
сетку летят.
от желтого... Бог знает. Бог-то бог, да сам не будь плох. Слабого не
обижай, бессильного защити, больному помоги, голодного накорми. Такого
целый мешок наберешь, а вдуматься, почему один слаб, другой же силен, один
сыт, другой голоден, и делаются слова бесчисленны, как опавшие листья или
как солома: лежит горой, а зерно снизу зарылось, не видно. Через мысли
трудней пробиться, чем через лесные чащи.
меняется. На высоких горах находят скорлупу морских раковин, речные
рудо-желтые пески проступают на высоких местах близ Днепра, леса идут в
степи, и верно поется в песне о древесных полчищах, поистине уподобляет
певец корни ногам, сучья - рукам, а морщинистую кору - богатырским
доспехам. Мир хоть и пребывает вовеки, но изменчив он, нельзя войти дважды
в одну и ту же воду так же, как не поймаешь уходящее время. Владимир не
бывал на горах, не его мысль о текучей воде. Откуда ж взялось? Молодой
князь не помнил. Много слышано, немало прочитано и не улеглось в голове,
да к чему же знать имя сочинившего книгу. Запомнилось сказанное не для
того, чтоб щеголять ученостью, как делают книжники, а чтоб понять нечто в
себе и в других. Наука бесконечна, как жизнь, - так кажется юноше.
поляну и разбежалась звериными тропочками, вблизи от опушки еще видными,
но исчезли и они. Зверь, как и люди, привыкнув в тесноте ступать в чужой
след, выйдя на волю, недолго держится стеснительной привычки.
изогнутый щит, и падала, поглощенная лесистым яром. Пониже опушки шагов на
четыреста стояли сторожами несколько старых дубов в пожухлой от осени
листве. Близ них ждали и спешившиеся дозорные, а с ними еще какие-то люди.
ответили ему медленно, вразнобой, без стесненья приглядываясь, и старший,
с непокрытой головой в стриженных под горшок, битых сединой волосах,
спросил:
подтвержденье, пригласил: - Гостюй в нашем лесу. Меня зови Приселко,
по-крещеному Алексей.
шести.
сторону от твоего пути будет, и, коль к нам пойдешь ночевать, назавтра
тебе, княже, тем же путем сюда выходить надо будет, и, стало быть, ты
вроде да как бы и с места не сдвинешься, ведь по дорогам у нас не
поскачешь, мы вот пешком по лесу конного обгоняем, - и для наглядности
показал, как шагает пошире аршина длинной ногой, обутой по-вятицки в ладно
плетенный лапоть. - А над лаптем не смейся, в нем цепко ступать, и ногу
бережешь, и ноге легче будет, чем в твоем сапоге, однако есть у нас и
сапоги, лапоть же носим для удобства в лесу. Ты ж не взыщи, хочешь, к нам
провожу, отдохнете, коль устали, оно ведь за угощеньем-тем мы не встанем,
мы на достатки-те не жалуемся. Так-то, оно ведь косточки-те твои мягкие,
не привыкли на жестком-то.
лыка сплетен, концов не видать, - однако не запнулся ни разу, не спешил,
слов не мял, где нужно - передыхал. Кончил, и остальные вместе с ним
Круз Андрей
Посняков Андрей
Бажанов Олег
Андреев Николай
Чернецов Андрей