Чтение 38–й страницы книги ~Униженные и оскорбленные~

показалось, что она вовсе не так была мне в этот раз рада, как вчера и
вообще в другие разы. Как будто я ей в чем-нибудь досадил или помешал. На
мой вопрос: был ли сегодня Алеша? - она отвечала: разумеется, был, но
недолго. Обещался сегодня вечером быть, - прибавила она, как бы в раздумье.

- А вчера вечером был?

- Н-нет. Его задержали, - прибавила она скороговоркой. - Ну, что,
Ваня, как твои дела?

Я видел, что она хочет зачем-то замять наш разговор и свернуть на
другое. Я оглядел ее пристальнее: она была видимо расстроена. Впрочем,
заметив, что я пристально слежу за ней и в нее вглядываюсь, она вдруг
быстро и как-то гневно взглянула на меня и с такою силою, что как будто
обожгла меня взглядом. "У нее опять горе, - подумал я, - только она
говорить мне не хочет".

В ответ на ее вопрос о моих делах я рассказал ей всю историю Елены, со
всеми подробностями. Ее чрезвычайно заинтересовал и даже поразил мой
рассказ.

- Боже мой! И ты мог ее оставить одну, больную! - вскричала она.

Я объяснил, что хотел было совсем не приходить к ней сегодня, но
думал, что она на меня рассердится и что во мне могла быть какая-нибудь
нужда.

- Нужда, - проговорила она про себя, что-то обдумывая, - нужда-то,
пожалуй, есть в тебе, Ваня, но лучше уж в другой раз. Был у наших?

Я рассказал ей.

- Да; бог знает, как отец примет теперь все эти известия. А впрочем,
что и принимать-то...

- Как что принимать? - спросил я, - такой переворот!

- Да уж так... Куда ж это он опять пошел? В тот раз вы думали, что он
ко мне ходил. Видишь, Ваня, если можешь, зайди ко мне завтра. Может быть, я
кой-что и скажу тебе... Совестно мне только тебя беспокоить; а теперь шел
бы ты домой к своей гостье. Небось часа два прошло, как ты вышел из дома?

- Прошло. Прощай, Наташа. Ну, а каков был сегодня с тобой Алеша?

- Да что Алеша, ничего... Удивляюсь даже твоему любопытству.

- До свидания, друг мой.

- Прощай. - Она подала мне руку как-то небрежно и отвернулась от моего
последнего прощального взгляда. Я вышел от нее несколько удивленный. "А
впрочем, - подумал я, - есть же ей об чем и задуматься. Дела не шуточные. А
завтра все первая же мне и расскажет".

Возвратился я домой грустный и был страшно поражен, только что вошел в
дверь. Было уже темно. Я разглядел, что Елена сидела на диване, опустив на
грудь голову, как будто в глубокой задумчивости. На меня она и не
взглянула, точно была в забытьи. Я подошел к ней; она что-то шептала про
себя. "Уж не в бреду ли?" - подумал я.

- Елена, друг мой, что с тобой? - спросил я, садясь подле нее и
охватив ее рукою.

- Я хочу отсюда... Я лучше хочу к ней, - проговорила она, не подымая
ко мне головы.

- Куда? К кому? - спросил я в удивлении.

- К ней, к Бубновой. Она все говорит, что я ей должна много денег, что
она маменьку на свои деньги похоронила... Я не хочу, чтобы она бранила
маменьку, я хочу у ней работать и все ей заработаю... Тогда от нее сама и
уйду. А теперь я опять к ней пойду.

- Успокойся, Елена, к ней нельзя, - говорил я. - Она тебя замучает;
она тебя погубит...

- Пусть погубит, пусть мучает, - с жаром подхватила Елена, - не я
первая; другие и лучше меня, да мучаются. Это мне нищая на улице говорила.
Я бедная и хочу быть бедная. Всю жизнь буду бедная; так мне мать велела,
когда умирала. Я работать буду... Я не хочу это платье носить...

- Я завтра же тебе куплю другое. Я и книжки твои тебе принесу. Ты
будешь у меня жить. Я тебя никому не отдам, если сама не захочешь;
успокойся...

- Я в работницы наймусь.

- Хорошо, хорошо! Только успокойся, ляг, засни!

Но бедная девочка залилась слезами. Мало-помалу слезы ее обратились в
рыдания. Я не знал, что с ней делать; подносил ей воды, мочил ей виски,
голову. Наконец она упала на диван в совершенном изнеможении, и с ней опять
начался лихорадочный озноб. Я окутал ее, чем нашлось, и она заснула, но
беспокойно, поминутно вздрагивая и просыпаясь. Хоть я и не много ходил в
этот день, но устал ужасно и рассудил сам лечь как можно раньше.
Мучительные заботы роились в моей голове. Я предчувствовал, что с этой
девочкой мне будет много хлопот. Но более всего заботила меня Наташа и ее
дела. Вообще, вспоминаю теперь, я редко был в таком тяжелом расположении
духа, как засыпая в эту несчастную ночь.

Глава IX

Проснулся я больной, поздно, часов в десять утра. У меня кружилась и
болела голова. Я взглянул на постель Елены: постель была пуста. В то же
время из правой моей комнатки долетали до меня какие-то звуки, как будто
кто-то шуршал по полу веником. Я вышел посмотреть. Елена, держа в руке
веник и придерживая другой рукой свое нарядное платьице, которое она еще и
не снимала с того самого вечера, мела пол. Дрова, приготовленные в печку,
были сложены в уголку; со стола стерто, чайник вычищен; одним словом, Елена
хозяйничала.

- Послушай, Елена, - закричал я, - кто же тебя заставляет пол мести? Я
этого не хочу, ты больна; разве ты в работницы пришла ко мне?

- Кто ж будет здесь пол мести? - отвечала она, выпрямляясь и прямо
смотря на меня. - Теперь я не больна.

- Но я не для работы взял тебя, Елена. Ты как будто боишься, что я
буду попрекать тебя, как Бубнова, что ты у меня даром живешь? И откуда ты
взяла этот гадкий веник? У меня не было веника, - прибавил я, смотря на нее
с удивлением.

- Это мой веник. Я его сама сюда принесла. Я и дедушке здесь пол мела.
А веник вот тут, под печкой с того времени и лежал.

Я воротился в комнату в раздумье. Могло быть, что я грешил; но мне
именно казалось, что ей как будто тяжело было мое гостеприимство и что она
всячески хотела доказать мне, что живет у меня не даром. "В таком случае
какой же это озлобленный характер?" - подумал я. Минуты две спустя вошла и
она и молча села на свое вчерашнее место на диване, пытливо на меня
поглядывая. Между тем я вскипятил чайник, заварил чай, налил ей чашку и
подал с куском белого хлеба. Она взяла молча и беспрекословно. Целые сутки
она почти ничего не ела.

- Вот и платьице хорошенькое запачкала веником, - сказал я, заметив
большую грязную полосу на подоле ее юбки.

Она осмотрелась и вдруг, к величайшему моему удивлению, отставила
чашку, ущипнула обеими руками, по-видимому хладнокровно и тихо, кисейное
полотнище юбки и одним взмахом разорвала его сверху донизу. Сделав это, она
молча подняла на меня свой упорный, сверкающий взгляд. Лицо ее было бледно.

- Что ты делаешь, Елена? - закричал я, уверенный, что вижу перед собою
сумасшедшую.

- Это нехорошее платье, - проговорила она, почти задыхаясь от
волнения. - Зачем вы сказали, что это хорошее платье? Я не хочу его носить,
- вскричала она вдруг, вскочив с места. - Я его изорву. Я не просила ее
рядить меня. Она меня нарядила сама, насильно. Я уж разорвала одно платье,
разорву и это, разорву! Разорву! Разорву!..