Чтение 38–й страницы книги ~Ким~

не заставляли. Они шли кратчайшими переходами и останавливаясь
через каждые три-четыре часа у какогонибудь придорожного
навеса. По дороге в Калку ездит очень много сахибов, а каждый
молодой сахиб, как говорил Махбуб Али, обязательно считает себя
знатоком лошадей и, будь он по уши в долгу' у ростовщика, не
утерпит, чтобы не прицениться. Вот почему каждый сахиб,
проезжая мимо в почтовой карете, останавливался и заводил
разговор. Некоторые даже вылезали из экипажа и щупали лошадям
ноги, задавая глупые вопросы, или, по незнанию местного языка,
грубо оскорбляя невозмутимого торговца.

-- Когда я впервые начал вести дела с сахибами, а это было
в то время, когда полковник Соэди-сахиб был комендантом форта
Абазаи и назло залил водой лагерь комиссара,-- рассказывал
Махбуб Киму, пока мальчик набивал ему трубку под деревом,-- я
не знал, какие они дураки, и это приводило меня в ярость. Так,
например...-- тут он повторил Киму выражение, которое один
англичанин неумышленно употребил невпопад, и Ким скорчился от
хохота.-- Теперь, однако, я вижу,-- он медленно выпустил дым
изо рта,-- что они такие же люди, как и все; кое в чем они
мудры, а в остальном весьма неразумны. Глупо употреблять в
обращении к незнакомцу не те слова, какие нужно. Ибо хотя в
сердце, возможно, и нет желания оскорбить, но как может знать
об этом незнакомец? Скорее всего, он кинжалом начнет
доискиваться истины.

-- Верно. Верные слова,-- торжественно произнес Ким.--
Так, например, невежды говорят о кошке, когда женщина рожает
ребенка. Я слышал это.

-- Значит, человеку в твоем положении особенно следует
помнить об этом и там и там. Среди сахибов никогда не забывай,
что ты сахиб, среди людей Хинда всегда помни, что ты...-- он
сделал паузу и умолк, загадочно улыбаясь.

-- Кто же я? Мусульманин, индус, джайн или буддист? Это
твердый орех,-- не раскусишь.

-- Ты, без сомнения, неверующий и потому будешь проклят.
Так говорит мой закон или мне кажется, что он так говорит. Но,
помимо этого, ты мой Дружок Всего Мира, и я люблю тебя. Так
говорит мое сердце. Все эти веры -- все равно что лошади.
Мудрый человек знает, что лошадь -- хорошая скотина, из каждой
можно извлечь пользу. Что касается меня, то, хотя я хороший
суннит и ненавижу людей из Тираха, я держусь того же мнения о
всех верах. Ясное дело, что катхлаварская кобыла, оторванная от
песков ее родины и приведенная в западный Бенгал, захромает:
даже балхский жеребец (а нет лошадей лучше балхских, не будь у
них только плечи такие широкие) никуда не будет годиться в
великих северных пустынях рядом с верблюдамиснегоходами,
которых я видел. Поэтому в сердце своем я говорю, что все веры
подобны лошадям. Каждая годится для своей родины.

-- Но мой лама говорит совсем другое!

-- О, он старый мечтатель из Бхотияла. Сердце мое слегка
гневается, Друг Всего Мира, что ты так высоко ценишь столь мало
известного человека.

-- Это верно, хаджи. Но я вижу его достоинства, и сердце
мое тянется к нему.

-- А его сердце -- к тебе, как я слышал. Сердца, как
лошади. Они приходят и уходят, повинуясь удилам и шпорам-
Крикни Гуль-ШерХану, чтобы он покрепче забил прикол гнедого
жеребца. Я не потерплю, чтобы лошади дрались на каждом привале,
а мышастого и вороного нужно стреножить... Теперь слушай меня!
Неужели для твоего сердечного спокойствия тебе нужно видеться с
этим ламой?

-- Это входит в мои условия,-- сказал Ким.--- Если я не
буду видеться с ним и если его отнимут у меня, я уйду из
накхлаоской мадрасы и... если уйду, кто сможет найти меня?

-- Это правда. Никогда жеребенок не был так слабо
привязан, как ты.-- Махбуб кивнул головой.

-- Не бойся,-- Ким говорил так, словно он мог исчезнуть в
ту же минуту.-- Мой лама сказал, что придет повидаться со мной
в мадрасу.

-- Нищий с чашкой в присутствии этих молодых сахи...

-- Не все!-- фыркнув перебил его Ким.-- У многих из них
глаза посинели, а ногти почернели от крови низких каст. Сыновья
мехтарани, единоутробные братья бханги (метельщика).

Не стоит приводить здесь всю генеалогию до конца. Но Ким
выразил свое мнение о юных сахибах ясно и без горячности, не
переставая жевать кусок сахарного тростника.

-- Друг Всего Мира,-- сказал Махбуб, подавая мальчику
трубку для прочистки.-- Я встречал множество мужчин, женщин,
мальчиков и немало сахибов. Никогда в жизни не видывал я такого
чертенка, как ты.

-- Но почему же чертенок? Ведь я всегда говорю тебе
правду.

-- Может быть, именно поэтому, ибо мир полон опасности для
честных людей.-- Махбуб Али тяжело поднялся с земли, опоясался
кушаком и пошел к лошадям.

-- А, может, продать тебе правду?

В тоне Кима было нечто, заставившее Махбуба остановиться и
обернуться.

-- Что еще за новая чертовщина?

-- Восемь ан, тогда скажу,-- произнес с усмешкой Ким.--
Это касается твоего спокойствия.

-- О шайтан!-- Махбуб отдал деньги.

-- Помнишь ты о том дельце с ворами, в темноте, там, в
Амбале?

-- Раз они покушались на мою жизнь, значит я не совсем
позабыл о них. А что?

-- Помнишь Кашмирский караван-сарай?

-- Я тебе сию минуту надеру уши, сахиб.

-- Не стоит того... патхан. Но только второй факир, до
потери сознания оглушенный сахибами, был тот самый человек,
который приходил обыскивать твою каморку в Лахоре. Я видел его
лицо, когда они тащили его на паровоз. Тот самый человек.

-- Почему же ты не сказал этого раньше?

-- О, он попадет в тюрьму и несколько лет будет не опасен.
Не стоит сразу рассказывать больше, чем это необходимо. Кроме
того, я тогда не нуждался в деньгах на сласти.

-- Аллах карим!-- воскликнул Махбуб Али.-- А не продашь ли
ты когданибудь мою голову за горсть сластей, если вдруг на тебя
такой стих найдет!

Ким до самой своей смерти будет помнить это долгое,
неторопливое путешествие из Амбалы в Симлу через Калку и
близлежащие Пинджорские сады. Внезапный разлив реки Гхагар унес
одну из лошадей (конечно, самую ценную) и чуть не потопил Кима
между пляшущими камнями. На следующем этапе казенный слон
обратил коней в паническое бегство, и, так как они хорошо
откормились на подножном корму, потребовалось полтора дня,
чтобы всех их собрать. Потом путники встретили Сикандар-Хана,
спускавшегося на юг с несколькими норовистыми клячами, которых
не удалось продать,-- остатками его табуна. И Махбубу, чей
ноготь на мизинце больше знал толк в лошадях, чем Сикандар-Хан
вкупе со всей своей челядью, приспичило купить пару самых
норовистых, а на это ушло восемь часов усердной дипломатии и
целая гора табаку. Но все это было чистой радостью: извилистая
дорога, которая поднималась, спускалась и скользила все выше и
выше между горными отрогами; румянец зари на далеких снегах;
ряды ветвистых кактусов на каменистых склонах; голоса тысячи
ручьев; трескотня обезьян; вздымающиеся один над другим
торжественные деодары с опущенными ветвями; вид на равнины,
расстилавшиеся далеко внизу; непрестанное гудение рожков, в
которые трубили возчики, и дикое бегство лошадей, когда из-за
поворота показывалась тонга; остановки для молитвы (Махбуб
ревностно исполнял обряд сухого омовения и орал молитвы, когда
спешить было некуда); вечерняя беседа на стоянках, где верблюды
и волы вместе торжественно жевали корм, а степенные возчики
рассказывали дорожные новости. Все это побуждало сердце Кима
петь в его груди.

-- Но когда пение и пляски кончатся,-- сказал Махбуб
Али,-- придет полковник-сахиб, и это будет не столь сладко.

-- Прекрасная страна... прекраснейшая страна этот Хинд...
а страна Пяти Рек прекраснее всех,-- почти пел Ким.-- В нее я
вернусь, если Махбуб Али или полковник поднимут на меня руку
или ногу. А уж если я сбегу, кто отыщет меня? Смотри, хаджи,
вон тот город -- это и есть Симла? Аллах, что за город!

-- Брат моего отца, а он был стариком, когда в Пешаваре
только что выкопали колодец Мекерсона-сахиба, помнил время,
когда тут стояли всего два дома.

Он направил лошадей ниже главной дороги, в нижний базар
Симлы,тесный, как крольчатник, поднимающийся из долины вверх к
городской ратуше под углом в сорок пять градусов. Человек,
знающий здесь все ходы и выходы, может потягаться со всей
полицией индийской летней столицы, так хитроумно соединяются