монархическим миром!
подкрепление своей вере в республиканский строй. Он вынес свои убеждения из
прошлого, почерпнув их у источника вечной правды. Саркастическая усмешка на
его лице была вызвана презрением, которое благородная душа невольно
чувствует к тем, кто верует или делает вид, что верует в "божественное
право" королей.
поравнялся со старым буком - это было то самое дерево, которое осеняло
своими густыми ветвями самое заветное, самое дорогое для него место на
земле.
шляпу, поднес к губам белую перчатку; сейчас он ни о чем не думал, любовь
поглотила все его мысли и заставила забыть даже о республике.
Глава 31
ДОЧЬ ДЭНСИ
"хижина" было слишком пышно для жалкой лачуги, в которой лесник и его семья
укрывались от дождя и ветра.
они обрушивались на громадные буки Вепсейского леса, который обступал ее со
всех сторон и защищал своими косматыми лапами.
кое-как замазаны глиной, а крыша покрыта тростником. Такие домишки, если не
считать крыши, можно и сейчас увидеть где-нибудь в лесной глуши в Америке.
маленьких оконца с крошечными стеклами, вделанными в свинец; маленький
дворик, огороженный покосившимся плетнем, предназначавшийся, быть может, для
огорода, но теперь сплошь заросший сорняками; здесь сложена куча хвороста
для печи; кое-как сбитый сарай служит иногда приютом тощей косматой
лошаденке; из грязной конуры выглядывает большой свирепый пес, помесь
овчарки с шотландской борзой, - таково было жилище лесника Дика Дэнси.
обмазанными глиной стенами, полка с кухонной утварью, на стенах несколько
лубочных картинок в дешевых рамках, связка лука, другая связка - из
кроличьих шкурок, и тут же свежеободранная шкура лани; в углу свалены
капканы, силки, сети и другие приспособления для охоты на дичь, а также
рыболовные снасти; в другом углу - большой тяжелый топор, орудие лесоруба.
Посреди стол из букового дерева, а вокруг него полдюжины стульев с плетенным
из тростника сиденьем. На столе была расставлена глиняная посуда; углубление
на полу и два уложенных в нем больших камня представляли собой очаг.
служили спальнями. В каждой из них стояло по кровати, но одна спальня имела
более опрятный вид; кровать на ней была застлана простынями и одеялом, тогда
как в другой на постели лежала набитая соломой подстилка, прикрытая рваной
холстиной, а вместо одеяла - две оленьих шкуры.
на ржавых гвоздях с загнутыми шляпками, держался осколок зеркала и рядом
подушечка для булавок; на столе лежали простенькие гребенки для закалывания
волос, маленькая щеточка и пара белых полотняных рукавчиков, которые, как
видно, уже не раз надевались после стирки; все это вместе с кое-какими
другими мелочами женского туалета говорило о том, что в комнате живет
женщина.
члена его семьи. В другой комнате спал сам Дик. Но в дневное время Дик с
дочерью обычно обретались в кухне. Там мы и застаем их спустя три дня после
праздника, на котором красотке Бетси пришлось играть такую видную роль.
стояла кружка с пивом, тарелка с жареной дичью и лежали нарезанные ломти
хлеба.
показывало, что время близится к обеду и Бет уже давно позавтракала. Но Дик
вернулся домой поздно ночью, усталый после долгого путешествия, и проспал на
своей соломенной постели до половины дня, пока колокола в бэлстродской
усадьбе не прозвонили двенадцать.
По-видимому, он еще не успел поговорить с ней после своего возвращения.
побрал, чего ему здесь надо? Он тебе говорил, зачем он сюда пожаловал?
Что ему до меня? Он сказал, что у него поручение к тебе и что его капитан
хочет поговорить с тобой по какому-то делу.
не сказал?
Балке.
только это, а и многое другое, так как все это были разные любезности,
относящиеся только к ней.
не вышло! Надо оповестить мастера Голтспера, да поскорее! Я вот сейчас поем,
да и пойду туда. Уилл тоже заходил без меня, - продолжал он, снова обращаясь
к дочери. - Я его вчера ночью видел у мастера Голтспера. Он мне сказал, что
был здесь.
солдата. Они даже поругались из-за чего-то.
выходит, когда кто-нибудь осмелится заговорить со мной. Это просто
невыносимо, и я больше не желаю этого терпеть! Он так надоел мне своими
попреками в тот день! Чего только он не наговорил мне! А какое право он
имеет так со мной разговаривать?
так, как он считает нужным. Он тебе добра желает, а ты с ним уж больно
резка, я сам слышал: такое говоришь, что самого лучшего друга может
обозлить. Тебе надо переменить свое поведение, а то как бы Уиллу Уэлфорду не
наскучили твои штучки! Гляди, как бы он не вздумал поискать себе жену
где-нибудь в другом месте!
сказать этого отцу, но, так как знала, что это приведет его в бешенство,
ничего не ответила на его слова.
мы с ним маленько поговорили о том о сем, и я так понял, что он собирается
прийти сюда и ему надо сказать тебе что-то очень важное.
понимает, в чем будет заключаться этот "важный" разговор.
костями и осушая кружку, - дай-ка мне старую шляпу да мою ореховую дубинку.
Придется мне идти в Балку пешком - бедная скотина еле жива после нынешней
ночи. Может, мастер Голтспер сам придет сюда... Я ведь должен был зайти к
нему пораньше, а проспал. Он так и говорил, что, может, сам заедет. Так вот,
коли заедет, ты скажи, что я тут же и вернусь, если не застану его дома или
не встречу по дороге.
лачуги и направился густой чащей Вепсейского леса в сторону Каменной Балки.
и, схватив щетку, стала поспешно приглаживать свои длинные волосы.
в котором самый придирчивый знаток женской красоты вряд ли нашел бы
какой-нибудь недостаток. Это было лицо настоящего цыганского типа - нос с
горбинкой, пронзительные очи, смуглая золотистая кожа и густые волосы цвета
воронова крыла; высокая, мускулистая фигура, похожая на фигуру юноши, с
сильно развитыми руками и ногами, отличалась стройностью и гибкостью. Ничего
нет удивительного в том, что Марион Уэд сочла ее достойной любви Генри
Голтспера, а Генри Голтспер считал Уилла Уэлфорда недостойным обладать ею.
космами, как хвост у отцовской клячи! Да я бы не знала, куда деваться от
стыда! Я думаю, что успею немножко принарядиться. Ох, уж эти волосы! Никак с
ними не справишься - этакая гущина! Чтобы их заплести, нужно столько же
времени, сколько на моток пряжи!.. Ну, вот так! Сиди, где я тебя воткнула,
противная гребенка! Это подарок Уилла - не жаль, если и сломается! Теперь -
воскресное платье, воротничок, манжеты! Конечно, они не так нарядны, как у
мисс Марион Уэд, а все-таки они мне к лицу. Вот если бы еще можно было
носить перчатки, такие маленькие, красивые белые перчатки, какие я видела у
нее на руках! Но куда мне! Мои бедные руки - вон они какие грубые, красные!
Им приходится работать и ткать, а ее ручки, я думаю, никогда и не
прикоснулись к станку. Ах, если бы я только могла носить перчатки, чтобы
спрятать под ними мои безобразные руки! Но разве я решусь! Деревенские