огорчительный факт, а потому, рыдая от досады, не поехала ни в Гринфилд, ни
в СанЛукас.
метод массированного наступления. Когда мне, ее единственному сыну, было
шестнадцать лет, я заболел двусторонним воспалением легких, болезнью, в то
время считавшейся смертельной. Я слабел, я угасал, и ангелы уже шелестели
надо мной крылами. Оливия развернула против моего недуга массированное
наступление, и ее метод себя оправдал. Вместе со мной о моем здравии молился
священник англиканской церкви, настоятельница и монахини соседнего монастыря
дважды в день поднимали меня на руках ближе к небу с просьбой ниспослать мне
облегчение, один наш дальний родственник, последователь "христианской
науки", также не забывал меня в своих устремленных к Всевышнему думах. Были
пущены в ход все известные заклинания, ворожба, настойки из трав и корений,
а кроме того, Оливия наняла двух опытных сиделок и пригласила лучших врачей
города. Ее метод сработал. Я выздоровел. Оливия была любящей и строгой
матерью; своих детей - трех моих сестер и меня - она приучала к работе по
дому, заставляла мыть посуду, стирать белье и не забывать о хороших манерах.
А в гневе могла одним лишь взглядом содрать с провинившегося ребенка Шкуру -
легко и просто, будто чулок с йоги.
ходить. Больше двух месяцев я лежал не вставая, мышцы у меня потеряли
упругость, и по мере того как болезнь отступала, мною завладевала лень.
Когда меня приподняли, во мне заныла каждая жилка и нещадно заболел бок,
проколотый докторами, чтобы откачивать гной. Я упал на подушки и застонал:
она.- Твой отец работает целыми днями, ночей не спит. Он из-за тебя в долги
влез. А ну вставай! И я встал.
отвращение. Счет, не оплаченный до пятнадцатого числа, превращался в долг.
Слово "долги" ассоциировалось с чем-то грязным, с распущенностью, с
бесчестием, Оливия искренне считала, что ее семья лучшая в мире, и из
чувства снобизма не могла допустить, чтобы такую семью пятнали долги. Она
настолько прочно привила своим детям смертельную боязнь наделать долгов, что
даже сейчас, когда экономический уклад изменился и долги стали неотъемлемой
частью жизни, я каждый раз начинаю нервничать, если какой-нибудь счет
просрочен у меня на пару дней. Оливия была решительно против покупок в
кредит, даже когда система кредитов стала очень популярной. Купленное в
кредит еще не твоя собственность, а раз так, то это те же долги. Оливия
сначала копила деньги, а уж потом покупала то, что хотела, оттого-то новые
вещи появлялись у нас года на два позже, чем у наших соседей.
2
качество необходимо. И еще я просто обязан рассказать вам, как Оливия
разделалась с первой мировой войной. Мышлению Оливии были чужды категории
международного масштаба. Слово "граница" увязывалось в ее представлении
прежде всего с пространством, на котором жила ее семья, затем - с ее
городом, то есть с Салинасом, ну и, наконец, существовала некая размытая
пунктирная линия, обозначавшая пределы округа. Поэтому Оливия не очень-то
поверила, что началась война, и продолжала не верить, даже когда салинасский
эскадрон добровольческой кавалерии, попав под призыв, погрузил лошадей в
вагоны и отбыл в неизвестном направлении.
рыжий. У него был большой рот, а глаза всегда казались красными. В Салинасе
трудно было найти более застенчивого парня. Сказать "доброе утро" и то было
для него самоистязанием. В кавалеристы он записался потому, что у эскадрона
была своя баскетбольная площадка в здании учебного манежа.
только бы ее не прогневить. Но они се не знали, а может, были дураки. Убив
Мартина Хопса, они проиграли войну, потому что моя мать пришла в бешенство и
взялась за них, засучив рукава. Она любила Мартина Хопса. Он за свою жизнь и
мухи не обидел. Когда немцы его убили, Оливия объявила Германской империи
войну.
носки было, по ее мнению, недостаточно свирепой расправой. Некоторое время
она носила форму медсестры Красного Креста и вместе с другими аналогично
одетыми дамами ходила в учебный манеж, где они щипали корпию и чесали языки.
Это было неплохо, но все же не могло нанести удар кайзеру в самое сердце. У
Мартина Хопса отняли жизнь, и Оливия жаждала крови. Искомым оружием для нее
стали облигации военного займа "Свобода". И хотя Оливия никогда прежде не
занималась торговлей - разве что изредка выставляла свои торты с воздушным
кремом на благотворительных аукционах в подвале англиканской церкви,- она
вскоре начала продавать облигации пачками. Работала она как зверь, яростно и
неукротимо. Мне думается, она нагоняла на людей такой страх, что мало кто
осмеливался ей отказать. Ну а уж те, кто у нее покупал, чувствовали себя
настоящими бойцами, облигации были для них штыком, который они вонзали в
брюхо Германии.
продолжала удерживаться на том же уровне, министерство финансов обратило
внимание на новоявленную амазонку. Поначалу ей посылали стандартные
благодарности, распечатанные на ротапринте, но потом Оливия стала получать и
настоящие письма, подписанные министром финансов,- там действительно стояла
его личная подпись, а не факсимиле, оттиснутое резиновой печатью. Мы
гордились матерью, но наша гордость возросла стократ, когда посыпались
премии и подарки: немецкая каска (ни на одного из нас она не налезала),
штык, искореженный осколок шрапнели на красивой черной подставке. Мы еще не
достигли призывного возраста, нам дозволялось лишь маршировать с деревянными
винтовками, и потому война, которую вела Оливия, в какой-то степени
оправдывала наше собственное неучастие в вооруженном конфликте. А потом наша
мать превзошла самое себя да и вообще всех, кто распространял облигации в
этом районе Америки. Она в четыре раза превысила свой прежний и без того
сказочный рекорд и была удостоена небывалой награды - ее решили покатать на
военном самолете.
великому событию была для нас невообразимой честью. А бедняжка Оливия...
надобно вам сказать, что уж если моя мать не верила в существование каких-то
предметов или явлений, даже самые неопровержимые доказательства не могли
поколебать ее неверия. Так, во-первых, она не верила, что человек, носящий
фамилию Гамильтон, может быть плохим, а во-вторых, не верила, что существуют
самолеты. То, что она не раз видела их собственными глазами, не играло ни
малейшей роли - она все равно не верила.
при этом испытывала чувства. Душа ее, вероятно, цепенела от ужаса, потому
что разве можно полететь на чем-то, чего не существует? Если бы самолетную
прогулку ей уготовили в виде наказания, это было бы жестоко и несколько
необычно, но в данном случае полет предлагался ей как награда, как премия и
почесть. Заглядывая в наши сияющие глаза, мать, должно быть, видела там
восторженное благоговение и понимала, что попалась в ловушку. Не полететь
значило обмануть ожидания семьи. Ее загнали в тупик, единственным достойным
выходом из которого была смерть. Раз уж она решилась подняться к небу в
несуществующем предмете, то, видимо, даже не помышляла остаться в живых.
ее последняя воля имела законную силу, заверила документ у нотариуса. Затем
она открыла свою шкатулку красного дерева, где хранила письма мужа, начиная
с самых первых, написанных еще до помолвки. Оказывается, он писал ей стихи,
а мы и не подозревали. Разведя в плите огонь, она сожгла эти письма, все до
единого. Они были написаны ей, и она не желала, чтобы их прочел кто-то еще.
К дню полета она купила себе новое нижнее белье. Мысль о том, что, найдя ее
труп, люди увидят заштопанную или, хуже того, дырявую комбинацию, наполняла
ее ужасом. Возможно, все это время ей казалось, будто Мартин Хопс, кривя
широкий рот, глядит на нее своими застенчивыми глазами, и у Оливии было
ощущение, что она вроде как возмещает ему ущерб, причиненный утратой жизни.
С нами она в эти дни была очень ласковой и не замечала на кухонном полотенце
жирных пятен от плохо вымытых тарелок. Триумфальное событие намечалось
провести на Салинасском ипподроме. Нас туда повезли на армейском автомобиле,
мы ликовали от сознания своей исключительности и, наверно, на самых пышных
похоронах держались бы менее торжественно. Наш отец работал на сахарном
заводе "Спрекла" в пяти милях от города и не смог отпроситься, а может быть,
сам не захотел ехать, боясь, что не вынесет нервного напряжения. Но Оливия,
пригрозив, что вообще не сядет в самолет, заранее договорилась, чтобы
сначала - летчик попытался долететь до сахарного завода, а уж потом,
пожалуйста, они могут разбиться.
просто поглазеть на самолет, но тогда мы были уверены, что они явились
воздать почести нашей матери. Оливия была невысокого роста и с возрастом
располнела. Нам пришлось помогать ей, когда она вылезала из машины.
Вероятно, сердце ее заходилось от страха, но маленький подбородок был
решительно вздернут.
хрупкий - биплан с открытой кабиной и с деревянными шасси, обмотанными
проволокой. Крылья были обтянуты парусиной. Оливия оторопела. К самолету она
пошла, как агнец на заклание. Поверх платья - она была уверена, что это
платье станет ее погребальным саваном,- два сержанта напялили на нее шинель,
затем ватник, затем форменную кожанку, и по мере того, как Оливию одевали,
она округлялась на глазах. Лотом на нее надели кожаный шлем и большие
авиационные очки; в сочетании с се носиком-пуговкой и румяными щеками эффект
получился сногсшибательный. Она была похожа на мяч в очках. Совместными
усилиями сержанты подняли ее в кабину и втиснули в кресло. Она заполнила
Афанасьев Роман
Андреев Николай
Никитин Юрий
Конан-Дойль Артур
Шилова Юлия
Зыков Виталий