необходимости числового разделения сплошнотекущего и неразличимого движения.
Но, гоняясь за конкретностью и боясь слишком идеального представления о
числах, Аристотель утверждает, что время существует при условии считающей
души. И, конечно, для позитивно мыслящего философа человеческая душа
понятнее, чем мировая душа. Однако поверить в этом отношении Аристотелю,
значит признать, его субъективным идеалистом, противоречащим своей же
собственной, вполне объективистской философии. Ведь с точки зрения самого же
Аристотеля, время существует до всякого человека и до числовых операций его
души. Но тогда Аристотелю пришлось бы волей-неволей признать общебытийные, а
не только субъективно человеческие процессы счета. Поэтому напрасно
выдвигают некоторые буржуазные исследователи этот якобы субъективизм
Аристотеля. На самом деле здесь нет ни того ни другого, а есть только вполне
естественная для Аристотеля и для нас понятная философская склонность
мыслить все абстрактное и понятийное по возможности конкретнее и нагляднее.
определения времени он оперирует такими категориями, как "теперь" или
"раньше" и "позже", на том-де основании, что подобного рода категории уже
предполагают понимание того, что такое время. На самом же деле Аристотель и
здесь хочет базироваться на том, что более конкретно и более наглядно. Что
такое "теперь", по своему жизненному опыту знает решительно всякий. А уже
небольшое прикосновение мысли к этому предмету обнаруживает и то, что всякое
"теперь" и ограниченно, поскольку раньше него было прошлое, а в дальнейшем
будет еще будущее, и безгранично, поскольку внутри него совершается сплошное
становление, не исчислимое никакими числами и вообще никакими раздельными
структурами.
иррациональность времени, с одной стороны, а с другой - и всю необходимость
для времени быть сосчитанным, без чего оно не могло бы переходить от одной
точки к другой и быть прерывным, без чего необходимая для него прерывность
оставалась бы слепым и никому не понятным абсолютным становлением. Таким
образом, вполне заметна как связь Аристотеля с Платоном, так и тот огромный
шаг вперед, который Аристотель делает в сравнении с чистым платонизмом [17,
с. 275 - 299].
родовой общине и о рабовладении, после чего только и можем впервые
формулировать аристотелевскую философию истории.
специфическое, чем отличается человеческая история. Первым составным
элементом всякой исторической единицы является, по Аристотелю, родовая
община. Она состоит из отношений мужа и жены и из отношений отца к детям.
Государство, как об этом мы читаем дальше у Аристотеля, есть не что иное,
как только объединение этих родовых общин.
элемент этот обладает огромной значимостью, и Аристотель его тщательно
исследует. Введение подобного элемента в самую сущность государства
свидетельствует о том, что Аристотель является мыслителем, который хочет
подытожить вековое развитие своей страны.
говорит не только о широте и глубине его исторического и
общественно-политического мышления, ни о том, что он этим самым дает
ценнейший итог тысячелетнего развития Греции и показывает пронизанность
античного государства разнообразными остатками общинно-родовой формации. А о
том, что Аристотель весьма глубоко ценит древнюю мифологию и считает ее
предшественницей философии, свидетельствует весьма пространное и
убедительное рассуждение в его "Метафизике" (XII 8).
отношений мужа и жены, отца и детей) - рабство. Здесь Аристотелю принадлежит
также важнейшая роль в анализе государства как исторического явления.
Оказывается, по Аристотелю, никакое государство немыслимо без наличия в нем
господ и рабов.
тысячелетнему существованию древней Греции, еще не было ни одного ни
философа, ни историка, который бы говорил на эту тему столь открыто и
откровенно и столь категорически. Однако тончайший ум философа отнюдь не
ограничился просто констатацией факта, пусть хотя бы и универсального.
Аристотель дает весьма глубокий анализ понятия раба и очень отчетливое о нем
представление, в противоположность всем предыдущим мыслителям и поэтам.
эксплуатируется только в виде какого-нибудь насилия. Раб только тот человек,
кто является рабом по своей природе, равно как и свободнорожденный вовсе не
тот, кто пользуется полной свободой и совсем никак не трудится, но только
тот, кто является свободнорожденным по природе. Тут у Аристотеля везде
мелькает это магическое для него слова "природа".
позитивно и реалистически материально. Термин этот уходит у Аристотеля в
глубины и высоты его мировоззрения и ни в коем случае не объясним теми или
другими исторически возникшими и исторически развивающимися
обстоятельствами. Аристотель - рабовладелец до мозга костей. У него при
нормальном и естественном состоянии бытия тело есть раб или "инструмент"
души, а душа - господин тела ("Политика" I 5, 1254 а 35). Душа у него
подчиняется разуму, или уму, духу, а дух есть всегда господин над душой
("Этика Никомахова" XI 7, 1178 а 2). Сам человеческий дух есть раб
"космического Ума", или богов, а этот божественный "космический Ум" есть
господин над всеми человеческими умами ("Метафизика", XII 6, вся глава; 7,
1073 а 11 - 12). Материя, не хуже чем у Платона, есть раб всего идейного, а
идея есть господин над материей (там же, VII, 1029 а 6, 29) .
насилия или присвоения собственности, не в результате труда или безделья,
словом не в результате случайности, но по самой своей природе. По природе
вполне естественно одним повиноваться, а другим повелевать, одним быть
подвластными, а другим - властвовать.
и, с его точки зрения, вполне научное понимание рабства как того, чего
требует сама природа существования государства и в чем Аристотель совершенно
не находит ничего постыдного или противоестественного. Наоборот, одни у него
свободны по природе, другие - рабы по природе. Законы природы, конечно,
можно всегда нарушать. Раб может и восстать против господина, телесные
потребности тоже могут восстать над душевными способностями, душа - против
требований разума, а разум - против богов. Это все вполне может быть, по
Аристотелю, и даже часто бывает. Но все это, с его точки зрения,
противоестественно, безобразно, уродливо и требует уничтожения или
расстановки по своим местам.
исторического и политического мышления Аристотеля. Идеальное, или "среднее",
государство, по Аристотелю, должно быть фактическим осуществлением того, что
все греки называли "арете". Это, конечно, есть то, что у нас и вообще в
современных языках переводится как "добродетель". Это, действительно, есть
добродетель, но только не в смысле какого-нибудь возвышенного, внутреннего и
морального состояния человека, но в смысле его практически целесообразно
направленной воли.
добродетель есть середина между двумя крайностями, как, например, щедрость
есть нечто среднее между скупостью и мотовством. Проповедуя этот "средний"
политический строй, Аристотель не только конкретизирует свою теорию "золотой
середины", но, пожалуй, обобщает общегреческое учение о добродетели и
красоте как о серединной гармонии двух крайностей.
не свойственны ни ремесленникам, ни поденщикам, ни рыночным торговцам. У
рабов даже и вообще не существует рассудка. Следовательно, наиболее разумным
и максимально доступным государственным строем является, по Аристотелю, не
тот, в котором господствуют только моральные и разумные люди, но и не тот,
который создается низами. Надо придумать нечто третье, где мораль господ
осуществлялась бы реально, а безнравственность низов получала бы известного
рода преобразования и приобщалась бы к общегосударственной добродетели и
разуму.
утопично и не хуже платоновской политической утопии. Но для изучающих
понимание историзма у древних эта аристотелевская иллюзия, несомненно,
говорит об очень многом и отражает собою прежде всего общегреческий идеал
умеренности и гармонии.
столько само "политическое", по-современному историческое, бытие, сколько
его структура.
он возникает в результате сопоставления понятий "полис" и "полития".
Разделение это настолько простое и для Аристотели настолько характерное, что
для него не требуется большого и длительного рассуждения. Если под полисом
Аристотель понимает определенное население, взятое в целом, то полития у
него есть устроение полиса, его организация, его структура.
аристотелевской политии. Именно Аристотель настолько разносторонне и
многообразно обрисовывает черты разных возможных политий и настолько глубоко
чувствует их многочисленные оттенки и исторические особенности, что здесь
необходимо говорить не только об их устройстве, организации или структуре.
При обрисовке каждой политии чувствуется как бы некоторого рода живое лицо
данного государственного устройства, которое изображается Аристотелем с
огромным мастерством и художественной интуицией. Далее, если полития есть
благоустроенный и целый организм, то он невозможен без определенной
закономерной структуры, т.е. без того, что Аристотель называет законом.
Закон для Аристотеля как раз и служит таким внутренним содержанием политии,
Конюшевский Владислав
Афанасьев Роман
Афанасьев Роман
Круз Андрей
Доценко Виктор
Пехов Алексей