"живых Богородиц", что совершенно невозможно ни в каком грамотном
религиозном сознании. Тут всем движут другие силы. "Говоря о России, - писал
Чаадаев, - постоянно воображают, будто говорят о таком же государстве, как и
другие; на самом деле это совсем не так. Россия - целый мир, покорный воле,
произволению, фантазии одного человека, - именуется ли он Петром или Иваном,
не в том дело: во всех случаях одинаково это - олицетворение произвола".
Иными словами, Чаадаев как мыслитель, я думаю, тоже бы считал, если
участвовал в современных дискуссиях, что никакого сталинизма не
существовало, что это выдумка, посредством которой невозможно помыслить то,
что мы называем этим словом. На самом деле Сталин - это продукт миллионов
"самовластий", вернее, их сфокусированное отражение. Об этом, кстати, он и
сам говорил, признаваясь, что партия создала его по своему образу и подобию.
Миллионы "сталиных" - это социальная реальность, в которой живет масса
властителей. Это и есть то, что Чаадаев назвал "олицетворением произвола".
Мы сейчас пытаемся вычленить из того времени что-то вроде интеллектуальной,
партийной и даже духовной "оппозиции". Но в действительности ее не было. Да
и быть не могло. Просто тот же Бухарин немножко детонировал с тем образом,
который миллионы "самовластий" относили к себе. Адекватным их сознанию
оказался Сталин. Поэтому он и стал тем, кем стал.
смысл из пережитого. Иначе бы не говорили о культе Брежнева, которого в
действительности тоже не существовало. Был "культ Брежнева", через который
исполнялся ритуальный танец и определенная группа лиц занималась собственным
восхвалением. Через него они говорили о себе, о своем авторитете, о своей
силе и т.д.
мыслью Чаадаева, которой он завершает приведенное выше рассуждение о том,
что Россия не является просто государством в ряду других государств. "В
противоположность всем законам человеческого общежития, - пишет Чаадаев, -
Россия шествует только в направлении своего собственного порабощения и
порабощения всех соседних народов. И поэтому было бы полезно не только в
интересах других народов, а в ее собственных интересах - заставить ее
перейти на новые пути".
одичали. Теперь, если мы хотим действительно спасать или участвовать в
спасении цивилизации на Земле, если мы хотим вернуться в свой европейский
дом и иметь право говорить о нем в роли защитников, нам нужно самим стать
сначала цивилизованными - более цивилизованными или просто цивилизованными
людьми, т.е. перейти на другие, новые пути.
нами происходит, что с нашим обществом? Почему мы, победив в такой войне,
как Отечественная, с трудом справляемся сегодня с нашими собственными
мирными проблемами? Не произошло ли в послевоенный период определенное
снижение уровня культуры? - В каком-то смысле это несомненно. Только не
думаю, что это впрямую связано с войной. Здесь не прямая связь культуры с
войной, а, на мой взгляд, связь с ней через феномен личности. Ведь смотрите:
непосредственно после войны культура пополнялась людьми более интересными,
чем сейчас. Почему? Да потому, что это были люди, опаленные войной,
осмелившиеся самостоятельно, на свой собственный страх и риск быть перед
лицом уничтожения и порабощения. Огнем дышали два дракона: один - в лицо,
другой - в спину. И вот так вот опалившись, люди обрели одну характеристику
- совершенно четко очерченный и выраженный личностный хребет. А последующие
поколения, молодежь... Я не вижу у них как раз того личностного хребта, той
туго натянутой струны духа и характера, которые были у военного поколения.
Они, может быть, и умнее, начитаннее, свободнее, более раскованы и, уж во
всяком случае, более мобильны. Мы в свое время и мечтать не могли о тех
достижениях НТР, которые сегодня доступны, например, любому студенту, о
таком количестве книг, информации. Да и контакты у них разнообразнее. И вкус
есть. Словом, заинтересованную молодежь можно увидеть везде, где можно
получить какой-то интеллектуальный и нравственный заряд. Но беда в том, что
все это носит, в основном, потребительский характер: молодежь не работает. А
что такое работа, любая действительная работа? Это самостоятельность,
ответственность, риск и готовность за все платить. Работа вообще - взрослое
дело. Неработающий, в этом смысле, - ребенок, он инфантилен.
действительности, проблема общества, как оно сложилось в послевоенный
период, т.е. проблема взрослых. Проблема их инфантильности. Общество-то за
это время успело сползти в онемение, в некий цепенящий абсурд. Откуда
молодым людям быть личностями и уметь работать, если социальное омертвение и
анемия лишили их интенсивной и полной жизни? Нам-то службу "взросления"
сослужила война. А как молодым открывать себя и свою судьбу, если это можно
сделать только на своих собственных испытаниях? - То есть взрослеть?! - Да,
конечно. Но я хочу сказать, что этого не может быть без открытого и
граждански защищенного поля свободного движения, о котором никто заранее или
извне не может знать, для чего оно и к чему. Без свободного прохождения
человеком этого оставляемого ему люфта не может быть личности. Это очевидно.
Ведь личность - это форма и способ бытия, особое состояние жизни, находка ее
эволюции. Я бы сказал так, что личность - это "крупная мысль природы".
Самонастраиваемость ее проявлений не зависит от всезнания или каких-либо
высших ориентиров. В этом все дело в определении культуры. Сказал ведь один
умный человек, что культура это то, что остается после того, как ты все
забыл. То есть она именно живая! Понимаете, феномен личности не менее
таинствен, чем, например, такие великие находки эволюции, как лист растения,
локаторное устройство у летучей мыши, глаз человека, копыто лошади, или
такие формы в технике и общественной жизни, как колесо, архитектурный
купольный свод, нация и национальный язык, правовое общественное состояние,
крестьянская семья и т.п. В этом смысле одинаково, я думаю, можно говорить
как о личностной культуре, так и о культуре земледелия, культуре
генетических форм и, вообще, всего живого и свято оберегаемого (т.е.
почитаемого в смысле "культа", от которого, кстати говоря, и происходит
слово "культура").
люди способны (и готовы) на деле практиковать сложность. Культура для меня
есть нечто необратимое, что нельзя ничем (в том числе и знанием, умом,
логикой) заменить или возместить, если ее нет. Но ее можно легко разрушить.
Например, закрыв люфт граждански защищенного поля свободного действия, о
котором мы говорим, и оказавшись, тем самым, в мире исторического бессилия.
Или, если угодно, в до-историческом и до-ценностном мире.
люди лишены чувства исторической традиции и ответственности еще и потому,
что у них нет даже возможности выбора, решения. Поскольку выбор-то (в
смысле: "жизнь моя, а вместе с ней и весь мир здесь решается") делается
всегда в лоне предшествующих образцов поступков - а никто вокруг или до тебя
никак не поступал. Так что? Жить на общественном и моральном иждивении или,
еще хуже того, молодым и старым вместе, в тщательно огороженном закутке
бесформенного райского бытия, в параллельной реальности?! А первой (и
единственной) реальности погружаться, как Атлантида, на дно? Это и есть
инфантилизм, вернее, состояние переростков. В нем нет способности (или
культуры) практикуемой сложности. Нет форм, которыми люди владели бы и
которыми их собственные состояния доводились бы до ясного и полного
выражения своей природы и возможности и оказывались бы историческим
событием, поступком.
соприроден и принципиально чужд. Он удобен, может быть, только для текущих
задач близорукой власти, равнодушной к дальним целям культуры, национальной
истории и государственности. Действительно, пора мыслить по-новому, что
равнозначно, видимо, тому, чтобы просто мыслить. - И вы считаете, что
инфантилизм преодолим? - В определенном смысле - да. Но при условии, что все
будет додумываться и проговариваться до конца.
государственности уже был заложен отказ от внутреннего развития в пользу
развития внешнего, экстенсивного. Как известно, в свое время Петр I сделал
рабство фундаментом бурного расцвета экономики страны и ее государственной
мощи. В то же время он требовал от людей, "уложенных в основание пирамиды",
проявлений изобретательности и инициативы, чудес предприимчивости. Он
действительно, видимо, ожидал этого от них, не замечая в этом явного
противоречия. В эпоху Петра I (и затем все больше) Россия достигла многого
из того, к чему сама не была готова. А когда государство и его военная и
экономическая мощь опережают общество и культуру (в том числе и культурное
действие в экономике), за это всегда рано или поздно приходится
расплачиваться. Расплачиваться за отставание внутреннего развития,
"состоялости" людей, личностей, за пренебрежение ко всякому правосознанию и
частному правопорядку, в том числе и к недвижимому порядку "Я мыслю и не
могу иначе". То есть ко всякому существованию из собственного убеждения. И
свободные люди это понимали. Поэтому, например, когда Пушкин, изначально
раненный в сердце стрелой совсем не "татарской древней воли", представлял
царю нечто вроде "предупредительной" записки "О народном воспитании", он
имел в виду не просвещение в смысле распространения суммы позитивных знаний
(достигнутых на данный момент), а распространение и размножение живых и
автономных очагов действия и воплощенного существования. Имел в виду
"воспитание историей" (молчаливо, тем самым, принимая чаадаевскую дилемму
"историческое - неисторическое" в применении к русской жизни).
Просвещение - это "взрослое состояние" человечества, т.е. способность людей
думать своим умом и ориентироваться без внешних наставников и авторитетов,
не ходить "на помочах". Между прочим, эта проблема культуры (т.е.
внутреннего развития) относится и к технической мощи страны, к ее
техническому потенциалу и вооруженности. Мы часто теряем представление,
какой богатый и сложный мир идей, моральных и гражданских навыков,
внутренней развитости стоит за теми техническими новинками и достижениями,
Белов Вольф
Флинт Эрик
Конан-Дойль Артур
Андреев Николай
Орлов Алекс
Херберт Фрэнк