громкий окрик, пугается и умолкает, потому ли, что это был первый отпор
со стороны отца за время их знакомства и "сладкого" супружества, но слу-
чилось чудо-мачеха прикусила язык и умолкла. Она присмирела, словно ко-
шечка. С того времени она совершенно переменилась к Шолому. То есть кол-
костей и проклятий она и теперь для него не жалела, поминутно попрекая
его "классами", постоянно и без преувеличения намекала, что в неделю
уходит пуд бумаги, а чернил не меньше трех бутылок в день, намеренно за-
бывала налить на ночь керосину в лампу, приготовить завтрак и тому по-
добное. Однако распоряжаться им она больше не решалась. Разве только ес-
ли он сам не прочь был бы куда-нибудь сбегать или же присмотреть за са-
моваром, покачать ребенка.
нему мачеха.-Чем это объяснить - стоит тебе только взглянуть на самовар,
как он тут же закипает?
нуту!
нуты! Даже и того меньше!
Однажды в классе смотритель уездного училища, человек неплохой, взял Шо-
лома за ухо и велел передать отцу, чтобы тот пришел к нему в канцелярию.
Он должен ему кое-что сказать. Узнав, что "сам директор" вызывает его,
Нохум Рабинович не заставил себя долго ждать и, надев субботнюю капоту,
заложил еще дальше за уши и без того подвернутые пейсы и пошел послу-
шать, что ему скажет директор. Оказалось вот что: так как Шолом учится
исключительно хорошо, то его по закону полагалось бы принять на казенный
счет, но поскольку Шолом - еврей, то ему можно только назначить "пенсию"
(не то сто двадцать рублей в год, не то сто двадцать рублей в полгода).
узнавать, правда ли это.
ру собралась вся родня посмотреть, как выглядит этот обладатель пенсии.
Ах, кто не видел тогда сияющего отца, тот вообще не видел счастливого
человека. Даже мачеха в тот день радовалась вместе со всеми и была нео-
бычайно приветлива, угощала родных чаем с вареньем. В эту минуту она бы-
ла мила Шолому, он забыл и простил ей все. Что было, то прошло... Он был
героем дня. Все смотрели на него, говорили о нем, все смеялись и радова-
лись. Дети тети Ханы, которые любили подтрунивать над ним, спрашивали,
что он собирается делать с такими деньгами, словно они не знали, что из
этих денег он и копейки в глаза не увидит, словно они не знали, что
деньги пригодятся отцу в его деле, в винном погребе "Южного берега"...
шел посмотреть своими слабыми глазами на "прока-азника" и ущипнуть его,
этого сорванца, за щеку так, чтобы отщипнуть кусочек. Пришли "зятья" -
Лейзер-Иосл и Магидов - поздравить отца, посидеть, поговорить о свете и
о просвещении, о прогрессе, цивилизации... А после них пришел Арнольд из
Подворок и слегка омрачил радость Шолома. Во-первых, он доказал собрав-
шимся, что они все ослы и сами не знают, о чем говорят. Это вовсе не
пенсия, а стипендия. Пенсия это пенсия, а стипендия это стипендия. А
во-вторых, Шолом не единственный, в "уездном" есть еще один мальчик, по-
лучивший стипендию, тоже в сто двадцать рублей. Это был новый товарищ
Шолома по "уездному", звали его Эля. Но о нем после. Пока же герой наше-
го повествования пребывал на седьмом небе. Ему казалось, что прежние его
мечтания о кладе начинают понемногу сбываться, и фантазия подняла его на
свои крылья и унесла далеко-далеко в мир грез. Он видел себя окруженным
товарищами, которые смотрят на него восторженными, завистливыми глазами.
И отца своего видел он совсем еще молодым человеком. Куда девалась его
согнутая спина, глубокие морщины на лбу, вечная озабоченность на пожел-
тевшем лице? Это был совсем другой человек, он даже не вздыхал больше.
Шолому представлялось, что вся родня окружает отца, оказывает ему почес-
ти, ему и сыну его, избраннику, счастливчику, о котором теперь известно
всем, даже "казне", даже "народному просвещению"-всем, всем, а может
быть, и самому царю. Кто знает?..
с дядей Пиней.-Герой открыто разрушает святость субботы. -Ему присваива-
ют звание "писателя"
волосы, черные и густые; смеющиеся глаза; крепкие белые зубы; руки с ко-
роткими пальцами, смех звонкий, рассыпчатый, темперамент огненный - та-
ков портрет Эли, товарища Шолома от первого до последнего классов уезд-
ного училища.
тельно интересное сборище всяких людей-мужчин и женщин, место, где ра-
зыгрываются всякие сцены, печальные и веселые,-одним словом, своеобраз-
ный театр. Ночь тиха, в далеком небе мерцают звезды. То здесь, то там
раздается лай собак, а домишко горит как свеча, спокойно и неторопливо.
Спешить нечего! Со всех сторон подходят люди, вначале сонливо, затем все
шумней, оживленней, вначале поодиночке, потом толпами, сбегаются целыми
оравами. Евреи в арбеканфесах кидаются прямо в огонь спасать добро, жен-
щины визжат, ребятишки плачут, парни отпускают шуточки, девушки хихика-
ют.
шеский голос:
чу пожарной команде. По дороге Шолом узнает, что товарища его зовут Эля
и что он сын писаря Доди. А Эля в свою очередь узнает, как зовут Шолома
и кто его отец.
тоже на улице и тоже на даровом представлении. Какой-то черный человек с
белыми зубами показывал обезьяну, и за ним бегали мальчишки со всего го-
рода. Это было одно из тех любопытных зрелищ, которые так редки в Пере-
яславе. Случалось, что по городу водили медведя с выжженными глазами,
пляшущего на палке, или показывали Ваньку Рютютю в красных штанах, про-
делывавшего разные штуки, иногда давал представление цыган с обезьяной.
Цыган и обезьяна-оба на одно лицо, будто их одна мать родила: у обоих
одинаково сморщенные заросшие лица, одинаково плешивые головы, и оба
смотрят одинаково жалобными глазами, протягивая за подаянием волосатые
грязные, худые руки. Цыган говорит странным голосом, на непонятном язы-
ке, покачивая головой и строя такие уморительные гримасы, что поневоле
смеешься: "Дай барин! Хорош обежьян! Американску!.." Ребята покатываются
со смеху.
сын Нохума Рабиновича, и Эля, сын писаря Доди, подружились. А тут еще
они очутились в одном классе уездного училища, на соседних партах. Шолом
увидел своего нового товарища как раз в тот момент, когда учитель начал
первый урок. Протягивая руку и покачивая головой, Эля гримасничал, как
цыган: "Дай барин! Хорош обежьян! Американску!.."
рядочные нахлобучки-их оставили "без обеда". Тут-то и была навсегда зак-
реплена их дружба.
Вместе готовили уроки, вместе занимались и занимались хорошо. Они дали
друг другу слово обогнать всех и стать лучшими учениками в классе. И они
добились своего: далеко опередили других мальчиков и переходили из клас-
са в класс первыми учениками, хоть и слыли первыми озорниками в городе.
Никто из городских мальчишек не решался проделывать то, что они себе
разрешали. Лучшие ученики, стипендиаты, им все сходило с рук. А как они
знали грамматику! Какое слово ни вымолвишь, они сразу со своей граммати-
кой и давай склонять по падежам. Скажешь, например, стол, - а они тут
же: стол, стола, столу, стол, столом, о столе. Скажешь - нож, а они:
нож, ножа, ножу, нож, ножом, о ноже. А география! Кто еще сумеет объяс-
нить так же, как они, почему земля круглая! Что вокруг чего вертится:
земля вокруг солнца или солнце вокруг земли? Откуда берется ветер? Что
бывает раньше-гром или молния? Как возникает дождь?
одна география, потому что география делает человека просвещенным.
Счет-- тоже неплохая вещь, математика изощряет ум, но не более. Взять,
например, Иосю Фрухштейна - человек он необразованный, нигде не учился,
но дайте ему самую трудную задачу, и он моментально решит ее в уме. Или
возьмите, к примеру, "Коллектора". Где он учился? В каком-то ешиботе.
Так он, думаете, не знает алгебры? О Лейзер-Иосле и говорить нечего, об
Арнольде из Подворок и подавно! Арнольд хоть сейчас готов экзамен сдать.
Никитин Юрий
Шилова Юлия
Ильин Андрей
Жюль Верн
Корнев Павел
Каменистый Артем