либеральных воплей и так далее. Просто я испытываю душевно-историческую
необходимость услышать или увидеть товарища Кидаллу, чтобы поблагодарить
его, кроме всего прочего, за то, что свела нас чудесная во многих отношениях
моя судьба, а если бы не свела, то и не познакомился бы я сегодня с
прекрасной, с лучшей из ласточек, которая бежала, деточка, в коричневом
платьице с белым передничком в черный день моего пленения, в булочную. Могу
я увидеть или услышать товарища Кидаллу? Отпускать мне такси или не
отпускать?
некоего Кидаллу вы не сможете ни услышать, ни увидеть! - Чехты ему? Верней,
кранты? То-есть, пошарили вы его из органов? - спрашиваю в крайнем
удивлении.
работал, - отвечает гриф в штатском.
мое досье и поймите, что перед вами не парчушка, а Фан Фаныч, державший,
несмотря на мягкость характера, тюрьмы Старого и Нового света. Кидалла вел
мое дело и состряпал процесс будущего. Я - Харитон Устинович йорк, зверски
изнасиловавший и убивший в ночь с 14 июля 1789 годв на 9 января 1905 года
кенгуру Джемму! Я срок отволок, а вы мне чернуху лепите, "не работает и не
работал". - Вам необходимо встать на учет в психодиспансер, Фан Фаныч и
подлечиться. Дело ваше вел не какой-то Кидалла, а бывший майор Мохнатов.
Бывший, потому что, восстанавливая ленинские нормы соцзаконности, партия
очистила органы от мохнатовых и им подобных. И бросьте вы на себя
наговаривать. Никого вы не изнасиловали и не убили. Вас арестовали по
ложному обвинению в попытке покушеыия на Кагановича и Берию. Вы будете
реабилитированы и получите бесплатную путевку в дом творчества писателей
Переделкино. До свидания.
одурел от услышанного.
в лагерных сюжетах. Вот вы и подкиньте им за столом, в биллиардной, и так
далее, парочку бериевских ужасов. Пусть пишут. Нам это нужно. Ну, до
свидания.
генералу Серову, что я в любом случае уважаю глухую несознанку. Привет также
Кидалле, если вы его не замочили, заметая следы. И еще скажите Серову, что
Фан Фаныч не фраер и на учете в дурдоме состоять не намерен. Адью. В дом
творчества поезжайте сами. Ну что ты скажешь, Коля? Чисто сработано? А мне
после всего, что я испытал, видите ли, подлечиться надо! Ну, падлюки! Ну,
наглые мусора! Действительно, какая-то новая порода людей. Тьфу, сучий ваш
мир! А шеф мой, бедняга, издергался начисто. Увидев меня, хвостом завилял,
визжит от радости, того и гляди в нос лизнет.
возвращаться на место своего преступления?
Отблагодарил за нервотрепку стоянки у КГБ. Повторяю затем все свои действия,
как в кино на родном процессе. Воровато оглядываюсь и хочу шмыгнуть через
служебный вход, хотя сам не понимаю, зачем мне зто сейчас нужно.
писатели, до боли знакомый голос. Иду, с понтом не слышу. - Стой, тебе
толкуют!
Рыбкина, с медалью "За оборону Сталинграда" на стареньком пиджачишке.
бросаюсь, обнимаю, трясу за плечи, целую, и у него, алкаша старого, нос
напудрен для маскировки багровости от дирекции, разит, разумеется, пивом изо
рта и портвейном, но я чую почему-то родство с этим человеком.
Я и то терплю. У сменшика вчера двух соболей ляпнули и большого бобра. А это
знаешь,сколько на валюту? Идем в помещение, - говорит Рыбкин, а сам кнокает
на мою оттопыренную скулу".
натуральнейший Фан Фаныч, а никакой не артист, он только лыбился и говорил,
что мне по-новой надо ложиться на улицу Радио антабус принимать, не то
скож~чусь от белой 6орячки, как один негр из африканского посольства. Он
приехал ночью на кремовом "форде", перелез через забор, и поутрянке негра
нашла служительница в крокодиловом бассейне. Негр сидел в воде и плакал, а
крокодил забился от страха куда-то в угол. В органах он, протрезвев,
объяснил, что пьет от тоски по Африке и уже не раз ночевал по пьянке в
слоновнике, антилопнике и обезьяннике. Его и выслали в 24 часа, даже
опохмелиться не дали.
Рыбкину, что я зто я, потому что он с туфтовым Фан Фанычем вместе снимался,
пил, получал гонорары и ходил обедать в дом Кино. На все, что я втолковывал,
он отвечал:
не убивали?
жизни.
сколько я так просидел. Рыбкин, наверно, подумал, что я задрых, вышел и тихо
дверь прикрыл. Ну что мне стоило тогда взять у Кидаллы на себя не
изнасилование Джеммы, а покушение на Маленкова, Кагановича, Молотова,
Булганина и примкнувшего к ним Шепилова? Ну, чтоб Их, идиотов, все равно
никто и не думал убивать, ибо убивают и покушаются на личностей, а такого
дерьма, как они, в России хоть пруд пруди. Отволок бы я за них тот же срок,
а бедное животное было бы живым и здоровым. Дрянь я, дрянь. Кроме всего
прочего, Никита шарахнул бы мне сейчас медаль "За отвагу", а может, под
настроение и Героя Советского Союза дал бы, как генералу Насеру. 0б
отдельной квартире и даче я уж не говорю. Будь здоров, Коля! Помянем
невинную Джемму...
мой подельщик Рыбкин шмонает каких-то студентов. Проверяет ихние цилиндры
для чертежей. - Ну что, - говорю потом, - обнаружил похищенных кобр или
выдру?
Рыбкин. - Очухался?
думаю, заелся, завязал и в гастроль ушел.
Коля, очень иногда любят поговорить с людьми на их взгляд поехавшими и
стебанутыми.
сотворения мира. Выпьем, Рыбкин.
между рог, в сплошной темноте? Опомнись! Ты не чокнулся, а распустился.
Возмись за ум, мудила ты из Нижнего Тагила! А крысы и мне представляются
минут за десять до белок горячки. Иногда гуси черные в валенках белых и у
каждого в клюве орден "Мать-героиня".
затылке. Пощупай. Не боись.
не верящих и отрицающих наше трагическое и радостное бытие, хотя, Коля,
люди-то они сами по себе часто неплохие. Я и говорю Рыбкину, что могу
помазать на бутылку и встану сейчас рылом к стенке. Он пусть делает все, что
пожелает. И посмотрим, вижу я или не вижу. Помазали. Встаю в угол, выдернул
штепсель из розетки, чтобы Юрий Левитан заткнулся со стотысячной тонной
чугуна, выданной на гора хлопководами Норильска. Встаю. Массирую третий
шнифт и, представь себе, Коля, безо всякого труда вижу все нехитрые поступки
Рыбкина. Сначала он язык мне показал, потом неприличный жест руками сделал,
покривлялся, бесшумно налил полстакана и бесшумно же выжрал водяру, поставил
ружье дулом вниз, задумался, чего бы еще совершить, но ничего ему в голову
не приходило, что само по себе любопытно. Подумал. Застегнул мотню.
Перевесил Крупскую с одной стены на другую. Снова покривлялся. Зажал рот,
чтобы не захохотать. Снял сапог. Понюхал портянку. Обулся. Десять раз подряд
отдал кому-то честь. Протер рукавом медаль. Проверил пропуска у нескольких
человек. Снова добродушно показал мне язык. Пошел открывать ворота верблюду
и тигру в клетке. Вернулся. Тоскливо кнокнул на бутылку и вздохнул. Помоему,
ему стыдно стало, что выжрал полстакана без меня.
мысли, что я вижу его, но однако, и перетрухивал в глубине души: а вдруг, и
на самом деле работает у меня третий шнифт, а он, Рыбкин, кривляется, жесты