Чтение 38–й страницы книги ~Возвращение в Брайдсхед~

Джулия поехала к матери в Зальцбург.

-- Тетя Фанни пишет мне,-- сказала ей мать,-- что ты там очень
подружилась с мистером Моттремом. По-моему, его нельзя считать светским
человеком.

-- По-моему, тоже,-- ответила Джулия.-- Но я не уверена, что мне
нравятся светские люди.

Есть пословица, что у каждого новоявленного богача имеется тайна: как
он раздобыл первые десять тысяч; так вот, качества проявленные им тогда, в
ту раннюю пору, когда он еще не был "величиной" и каждого, с кем он
сталкивался, надо было как-то расположить в свою пользу, когда его
поддерживала только надежда на лучшее будущее и мир давал ему только то, что
он мог выманить у него личным обаянием,--именно эти качества в последующей
жизни, если он переживет свой триумф, обеспечивают новому богачу успех у
женщин. В Лондоне, оказавшись более или менее на свободе, Рекс превратился в
покорного раба Джулии; он проводил свои дни в полной зависимости от того,
какие планы были у нее, ездил туда, где мог встретиться с нею, искал
расположения тех, кто мог замолвить за него доброе слово; он заседал в
нескольких благотворительных комитетах для того только, чтобы оказаться
рядом с леди Марчмейн; он предложил услуги Брайдсхеду на случай, если тот
вздумает выставить свою кандидатуру в парламент (и получил резкий отпор); он
стал выказывать горячий интерес к католической церкви, пока не обнаружил,
что это не путь к сердцу Джулии. Он всегда готов был доставить ее в своем
"испано", куда ей было угодно; возил ее и компанию ее друзей на кулачные бои
и потом знакомил с чемпионами; и все это время ни разу не заикнулся о любви.
Он добился того, что стал ей приятен, а еще через некоторое время и
необходим; она сначала гордилась им, потом стала немного стыдиться, но к
этому времени, между рождеством и пасхой, она уже не могла без него
обойтись. А потом совершенно неожиданно для самой себя вдруг обнаружила, что
влюблена.

Это тревожное и непрошеное открытие произошло однажды майским вечером,
когда Рекс сказал ей, что будет занят в парламенте, а она, случайно проезжая
по Чарльз-стрит, увидела его выходящим из дома, где, как она знала, живет
Бренда Чэмпион. Она была так оскорблена и возмущена, что едва высидела за
ужином, при первой же возможности уехала домой и горько проплакала целых
десять минут; потом ощутила голод, пожалела, что так мало ела за ужином,
велела принести себе молоко и хлеба и легла спать, распорядившись,, чтобы
завтра, когда позвонит мистер Моттрем, все равно в котором часу, ему
сказали, что она не велела себя беспокоить.

Назавтра она, как обычно, позавтракала в постели, почитала газеты,
поговорила по телефону. Наконец спросила:

-- Мистер Моттрем случайно не звонил?

-- О да, ваша светлость, четыре раза. Соединить его с вами, когда он
позвонит опять?

-- Да. Нет. Скажите, что меня нет дома.

Когда она спустилась, в холле на столе лежала записка: "Мистер Моттрем
ожидает леди Джулию в "Ритпе" в половине второго".

-- Я сегодня обедаю дома,-- объявила она. После обеда она ездила с
матерью за покупками; они пиля чай у тетки и вернулись в шесть.

-- Вас ожидает мистер Моттрем, ваша светлость. Я пригласил его в
библиотеку.

-- Ой, мамочка, я не могу его видеть. Скажи, чтобы он ушел.

-- Но это было бы нелюбезно, Джулия. Я всегда говорила, что из твоих
друзей мистер Моттрем не пользуется моими особыми симпатиями, но я привыкла
к нему, почти привязалась. И право же, нельзя быть такой непостоянной в
отношениях с людьми -- особенно с такими людьми, как мистер Моттрем.

-- Мамочка, я не должна с ним видеться. Если я выйду. к нему,
произойдет крупное объяснение.

-- Глупости, Джулия, ты вертишь им, бедняжкой, совершенно как хочешь.

Так Джулия отправилась в библиотеку и через час вышла оттуда
сговоренной невестой.

-- Ах, мамочка, я же предупреждала тебя, что это случится, если я туда
пойду.

-- Ничего похожего. Ты просто сказала, что произойдет крупное
объяснение. Но я никак не предполагала, что это будет такое объяснение.

-- Ну, все равно, ты ведь к нему привязалась, верно? Ты сама сказала.

-- Да, он был во многом очень любезен. Но я нахожу его абсолютно
неподходящим для того, чтобы быть твоим мужем. Тебе это подтвердят все.

-- Ах, к черту, к черту всех!

- Мы о нем ничего не знаем. Может быть, у него даже черная кровь в
жилах -- если на то пошло, он и в самом деле подозрительно смугл. Дорогое
дитя, вся эта затея совершенно немыслима. Не представляю себе, как ты можешь
быть настолько неразумна.

-- Ну а иначе какое я имею право злиться на него, когда он ходит к этой
ужасной старухе? Вот говорят о спасении падших женщин. А я, наоборот, спасаю
падшего мужчину. Я вызволяю Рекса из трясины смертного греха.

-- Не говори вздора, Джулия.

-- Но разве не смертный грех -- спать с Брендой Чэмпион?

-- И не говори непристойностей.

-- Он обещал никогда больше с ней не видеться. Не могла же я от него
этого требовать, не признав, что люблю его, верно?

-- Нравственность миссис Чэмпион, слава богу, не входит в круг моих
забот. А твое счастье входит. Если хочешь знать, я считаю мистера Моттрема
внимательным и полезным знакомым, но доверяться ему не стала бы ни в чем и
уверена, что у него будут очень неприятные дети. Такие признаки всегда
возвращаются в потомках. Не сомневаюсь, что через несколько дней ты сама же
во всем раскаешься. А пока не следует ничего предпринимать. Никто ничего не
должен знать и даже подозревать. Ты не будешь больше ездить с ним обедать.
Здесь, конечно, можете видеться, но на публике показываться не нужно. Пришли
его ко мне, я поговорю с ним по душам.

Так начался для Джулии год тайной помолвки -- трудное время, потому что
в тот вечер Рекс впервые обнял и поцеловал ее; не так, как ей случалось
два-три раза до этого целоваться с сентиментальными, нерешительными
мальчиками, а с настоящей страстью, которая и в ней открыла нечто себе
подобное. Эта страстность в них обоих пугала ее, и однажды она пришла с
исповеди с решением положить этому конец.

-- Иначе я должна буду перестать с вами видеться,-- сказала она.

Рекс немедленно изъявил полную покорность, как раньше, еще зимой, когда
он день за днем безропотно поджидал ее на морозе в своем большом,
автомобиле.

-- Если бы мы только могли пожениться прямо сейчас,-- вздохнула она.

Полтора месяца они держались друг от друга на расстоянии вытянутой
руки, целовались наскоро при встрече и прощании, а в остальном проводили
время, сидя врозь и обсуждая, что они будут делать, где будут жить и много
ли шансов у Рекса получить место помощника министра. Джулия была счастлива в
влюблена и всем существом жила в завтрашнем дне. Потом, перед самым концом
парламентской сессии, она вдруг узнала, что Рекс провел субботу и
воскресенье у одного биржевика в Саннингдейле, тогда как ей было сказано,
будто он едет к своим избирателям, и что там была также миссис Чэмпион.

В тот же вечер, когда ей стало это известно, после прихода Рекса между
ними повторилась та же сцена, что и два месяца назад.

-- Чего вы хотите? -- сказал он. -- Какое право вы имеете требовать так
много, когда сами даете так мало?

Она не знала, как ей быть, и обратилась со своим недоумением на
Фарм-стрит, где изложила его в общих чертах, без подробностей, не в
исповедальне, а в маленькой полутемной комнатке, специально для этих целей
предназначенной.

-- Разве не правильнее было бы, святой отец, самой совершить маленький
грех и тем уберечь его от большого греха?

Но старый кроткий иезуит был непреклонен. Она почти не слушала его; ей
отказывали в том, чего ей хотелось, больше ее ничего не интересовало.

Кончив свои объяснения, он сказал:

-- А теперь вам лучше исповедаться, дитя мое.

-- Нет, спасибо,--ответила она, словно ей предложили ненужный товар с
прилавка.--Сегодня не хочу.-- И сердито пошла домой.

С этого дня она закрыла свою душу для веры. И леди Марчмейн видела это,
и еще одно страданье прибавилось к ее недавнему страданью по Себастьяну, и к
ее старому страданью по мужу, и к смертельному недугу в ее теле; эти муки
свои приносила она каждый день с собою в церковь, и казалось, сердце ее
пронзено ими, точно клинками, живое сердце -- двойник раскрашенного
гипсового; какое утешение выносила она оттуда, бог весть.

А годовой срок истекал, и тайна помолвки распространилась от доверенных
подруг Джулии через доверенных подруг этих подруг, пока наконец, точно круги
по воде, добежавшие до топких берегов, не появились кое-какие намеки в
печати, и леди Роскоммон в качестве камер-фрейлины принуждена была ответить
на ряд затруднительных вопросов. Что-то надо было предпринимать. Поэтому,
когда Джулия отказалась от рождественского причастия, когда леди Марчмейн
поняла, что ее предали--сначала я, потом мистер Самграсс и, наконец,
Корделия,-- в сером свете первых дней нового, 1925 года, она приняла решение
действовать. Всякие разговоры о помолвке были запрещены; Джулии и Рексу не
разрешалось больше видеться, Марчмейн-хаус предполагалось на полгода
закрыть, и сама леди Марчмейн с Джулией должны были отправиться в
заграничное путешествие, посетить иностранных родственников. Однако по
дремучей, средневековой прямолинейности, которая сочеталась у нее с душевной
тонкостью, она даже теперь сочла возможным отправить Себастьяна к доктору
Боретусу под надзором Рекса, и Рекс, также обманув ее доверие, уехал в
Монте-Карло, откуда и нанес ей последний, сокрушительный удар. Лорд Марчмейн
не стал вдаваться в подробности его характера -- это, по его мнению, было
делом Джулии. Рекс показался ему здоровым, процветающим мужчиной, к тому же
имя его было маркизу уже знакомо из чтения политических отчетов; он был
игрок, играл по крупной, хотя и сохранял осмотрительность; он знался с