себя кинжалом (в ту пору еще были недоступны пилюли снотворного, выхлопные
пары и револьверы магнум 35 калибра), не очень-то задумывается, что
остающимся жить он причинит много горестей и хлопот. А ведь он не просто
близкий друг Горацио и возлюбленный милой Офелии, он будущий датский король.
(Тут вспоминается более близкое к нам по времени отречение от престола,
когда английский король Эдуард VIII пожертвовал троном ради косоглазенькой
разведенной дамочки из Балтимора. Мой коллега- романист Сидни Зайон, когда
мы недавно оказались вместе в довольно разношерстной компании, изрек в этой
связи, что историей по сей день движут таланты доставлять наслаждение ртом.
Что за времена, прямо-таки все называют своими именами!)
громко хлопнет входной дверью (или кто-нибудь еще за него это сделает), не
сомневаюсь, что он так бы и сказал. Марк Твен (писавший, похоже, с желанием
остаться в памяти потомков) сказал, что его репутация переживет его же
плоть, поскольку он морализировал. (И в самом деле, репутация пережила его
плоть.) Не сомневаюсь, он бы так и так морализировал, однако он сумел
понять, что старые книги (Бог весть, отчего), которые и в его эпоху еще
сохраняли интерес, - сплошь те, где есть морализирование. Тут прежде всего
вспоминается антология, известная под заглавием Библия. А еще должны
вспомниться "Лисистрата" Аристофана (ок. 448 - 380 до н.э.), Вторая Инаугу
рационная речь Авраама Линкольна (1809 - 1865), "Кандид" Вольтера
(1694-1778), "Сердце тьмы" Джозефа Конрада (1857-1924): "Теория
непроизводительного класса" Торстейна Веблена (1857-1929)1, "Антология
Спун-Ривер" Эдгара Ли Мастерса (1869-1950), "Путешествия Гулливера"
Джонатана Свифта (1667-1745), "Новые времена" Чарли Чаплина (1889-1977) и
многое другое. Так что лучший совет молодому автору, который старается
обойтись без морализирования, будет: "Морализируй". Я бы добавил только еще
вот что: "И постарайся расположить к себе читателя, избегая в своем
морализировании напыщенности". Приходит на ум "Дон Кихот" Мигеля де
Сервантеса (1547-1616.) А вот проповеди Коттона Мэзера (1663-1728)2 - нет.
жизни./ /2 Один из главных идеологов американского пуританства./
писал в "Вербном воскресенье", не исключено, пытался достичь бессмертия
осознанно, яростно, безудержно проповедуя имморализм. Как-то мы говорили о
Селине с Солом Стейнбергом, и я не мог скрыть своего недоумения: каким
образом писатель, настолько умный, одаренный, язвительный, мог портить
собственные книги, обещавщие стать шедеврами, этими своими омерзительными
нападками на евреев и, хотя в такое трудно поверить, глумливыми насмешками
над памятью Анны франк. "Нет, вы все-таки скажите, как это можно -
оскорблять Анну Франк, этот символ невиновности и жертвенности?" -
допытывался я,
вы про него не смогли забыть".
самый меланхоличный. Жить ему пришлось очень далеко от родины - он родился в
1914 году в Румынии. Самой смешной шуткой он считает высказывание одного
гомосексуалиста-ирландца: "Надо же, баб любит больше, чем виски".)
"Дженерал электрик" я знавал одного исследователя, женатого на женщине по
имени Джозефина, так он мне сказал вот что: "Не стану покупать страховку. На
кой черт - умру, так не все ли мне равно, что станется с Джо? Не все ли
равно, хоть весь мир полетит вверх тормашками? Я-то мертв уже буду".)
надо радоваться как чуду. Тогда, в 30-е, если человек получал работу, он
гостей собирал отметить такое событие. И где-нибудь к полуночи начинали
расспрашивать: а что за работа-то? Ладно, самое главное, что хоть какая- то
работа. Для меня писать книжки, вообще что-то писать - работа, как всякая
другая. Когда кормившие меня еженедельники были вытеснены телевидением, я
сочинял рекламные тексты для всяких фабрик, и продавал машины, и придумал
настольную игру, и преподавал в частной школе для подростков с вывихами -
они были из богатых семей, - и т.д. Я вовсе не считал, что мой долг перед
человечеством, или перед самим собой, или перед кем угодно - вернуться,
когда смогу, к литературе. Литература - это была просто работа, которую я
потерял. А для детей Депрессии потерять работу - то же самое, что потерять
бумажник или ключ от собственной квартиры. Приходится обзавестись другим.
"Интересная - вычищаю помет из часов с кукушкой". Или еще такой: "На фабрике
служу, где женские трусы делают. Пять тысяч в год буду заколачивать".)
работа, теперь в основном на пенсии. Так что критики могли бы и не стараться
(глупость одна) раз за разом объяснять, что ныне я уже не тот многообещающий
писатель, каким был прежде. Если считают, что я этих обещаний не оправдал,
пусть припомнят, какие последствия бег времени имел для Моцарта, Шекспира,
Хемингуэя.
все более рассеян. Ему это прощали - думаю, и мне должны простить. (Я
никогда никому ничего плохого не делал, он - тоже.) Под самый конец папа
несколько раз обращался ко мне так: "Слушай, Бозо..." Бозо - жесткошерстный
фокстерьер, живший у нас, когда я был маленький. (Хоть бы моя была собака.
Так нет, Бозо был собакой Бернарда, моего старшего брата.) Отец,
спохватившись, извинялся за то, что назвал меня Бозо. Но минут через десять
опять: "Бозо, послушай-ка..."
все рылся в ящиках комодов и шкафов, искал какой-то документ. Видно, ему
было очень важно найти эту бумагу, но вот какую - он не говорил. Так никому
и не сказал.
описывает Джин Фаулер в книге "Добрый вечер, милый принц": "Я - незаконный
сын Буффало Билла"*.)
Дальнего Запада, впоследствии ставшего героем преданий о пионерах и
персонажем множества киновестернов./
счет) - это такой способ самозащиты, к которому позволительно прибегать лишь
тем, кто принадлежит к унижаемым и попираемым меньшинствам. (Марк Твен
считал себя принадлежащим к белой голытьбе.) И такие люди находят совершенно
неуместным, что я тоже все шучу да шучу, ведь я человек, получивший
образование, выходец из семьи немецкого происхождения, представитель
"средних классов". По их понятиям, мне бы больше пристало распевать
"Миссисипи, ах, Миссисипи", смахивая набежавшую слезу.
крестьян. Я и говорю ему: я тоже мужик. "Какой еще мужик?" - недоумевает он.
Разговор происходил у меня в Хэмптоне, мы сидели у бассейна. И я объяснил:
"Но ведь в войну я три года рядовым в армии отгрохал".)
представители самых разных рас, народов, сословий (словно в Калифорнию
времен золотой лихорадки 1849 года), чтобы - грамотные и не очень грамотные
- отыскать здесь свою удачу, о других судят, хотя чаще всего и не показывая
этого (ну, разве что уж очень обозлятся, выйдут из себя), по мелким
национальным различиям. И я тоже, встречаясь, допустим, с писателем Питером
Маасом, отдаю себе отчет в том, что он наполовину ирландец, наполовину
голландец, а беседуя с Кедикай Липтон (той самой "мисс Скарлетт", которая
смотрит на вас с ящичка для лото "Братья Паркер"), знаю: она полуяпонка,
полуирландка. Если меня навестит мой лучший (теперь, когда чистокровный
ирландец Бернард 0'Хэйр поет с хором невидимым) друг Сидни Оффит, я сознаю,
что пришел еврей.
действительно по крови немец. (Года два назад на бармитцве в синагоге
кинорежиссер Сидни Лумет поинтересовался, голландец я родом или датчанин, а
я ответил чуть слышно, так что ему по движению губ пришлось догадываться:
нацист. Лумет рассмеялся. Когда мой первый брак совсем разваливался, я одно
время ухаживал за одной очень симпатичной еврейской писательницей, и как-то
услышал, как она меня по телефону представляла своей подруге - "знаешь,
настоящий штурмовик".)
Германии, и я отвечаю, что в немецкой культуре многое нам нравится как раз
оттого, что создавалось не в единой Германии, а в разных. Из созданного в
единой Германии многое воспринимает.ся с отвращением.
удовольствием будут сражаться против других белых людей. Когда я был в
плену, один наш конвоир - его ранили на Восточном фронте - все потешался над
англичанами, похваляющимися своими имперскими свершениями. Он говаривал нам
на своем чудном английском: "Они только с негритосами воевать умеют". Если
этот конвоир еще жив, а значит, видел, как мы лихо управились в Гренаде,
Панаме, Никарагуа, тогда он и про нас скажет: с одними негритосами воевать
умеют.)
до того поносилось у нас в стране гражданами английского происхождения, что
ко времени второй мировой войны не осталось никаких специфически немецких
институций (моего собственного отца я тоже не исключаю, говоря об этом.)
Среди нашего белого населения те, кто когда-то были немцами, сделались (в
порядке самозащиты, а также из нежелания, чтобы их как-то соотносили с