Чтение 38–й страницы книги ~Сорок лет Чанчжоэ~

- Не говори, твое право... Но, может быть, ты мне скажешь, откуда на
твоем лице синяки?

Джером задумался.

- Синяки на моем лице - дело частое, - сказал он. - Почему-то многим
доставляет удовольствие бить меня по лицу. Видимо, в конструкции моей
физиономии есть что-то притягательное для ее набития. Я так полагаю, что это
то же самое, как голое женское тело когото притягивает для объятий. Кстати,
не можешь ли ты мне объяснить, что движет тобою, когда ты целуешь женские
груди и живот? Ведь все это может быть не совсем чистым? Например, для меня
эта область человеческого общения не представляется привлекательной.

Почему-то этот вопрос Джерома прозвучал для Генриха Ивановича самым
естественным образом, он даже не почувствовал смущения, возможно, из-за
того, что сам мальчик не видел в этом вопросе ничего скабрезного, а потому
спокойно на него ответил:

- В жизни каждого человека, в определенном возрасте, наступает момент,
когда он чувствует влечение к противоположному полу. Это абсолютно
нормальный физиологический процесс. Когда-нибудь и ты почувствуешь влечение.

- Какого рода это влечение?

Шаллер хмыкнул.

- Знаешь, это очень трудно объяснить...

- Попробуй.

- Ну, бывает момент, когда влечение заставляет тебя забыть обо всех
проблемах, когда тело дрожит от желания разрядиться.

- Чем разрядиться?

- Семенем для продолжения рода.

- Как будто бы мы это в интернате проходили.

- Тогда тебе все известно, - облегченно вздохнул Генрих Иванович. - Это
называется инстинктом продолжения рода.

- Для этого в женский организм суется штука, из которой обычно писают?

- Можно и так сказать.

- А у меня есть семя?

- Когда вырастешь, семя будет и у тебя.

- И инстинкт продолжения рода?

- И инстинкт в тебе проснется.

- А что главнее - инстинкт или сознательное продолжение рода?

- И то и другое главное.

- А мне кажется, что не будь инстинкта, то не будет и сознательной
надобности продолжать род. Я думаю, что инстинкт подменяет сознание, а
человеку кажется, что делает он все осмысленно.

- Ты не прав. Для взрослого человека очень важно увидеть свое продолжение
в детях.

- Во мне инстинкт не проснулся, а потому то, что ты проделывал со своей
женщиной, не представляется мне привлекательным. Добровольно я бы никогда
этого не стал делать. И я бы не хотел видеть своего продолжения. Мне и так
не слишком радостно. Кстати, у тебя есть дети?

- Нет.

- Ты тоже не хочешь видеть своего продолжения?

- Хочу. Но не все, что хочется, случается. Зачастую наоборот: то, чего ты
особенно желаешь, становится невозможным.

- Твоя женщина тебе родит ребенка.

- Дело в том, что это не моя женщина.

- Как это? - не понял Джером. - Ты же делал с ней то, что обычно делают
только со своими женщинами.

- Бывают исключения. - Генрих Иванович замялся. - Понимаешь, существуют
вещи, которые непросто объяснить. Например, у меня есть жена.

- И что?

- Детей полагается иметь от жен и мужей.

- Тогда пусть тебе жена родит.

- Она не хочет.

- Вот видишь! - обрадовался Джером. - Значит, у нее, как и у меня,
отсутствует инстинкт продолжения рода... Но ведь это не беда! Плюнь на
условности и попроси красивую чужую женщину родить тебе ребенка!

- Я же тебе объяснил, что так не полагается.

- Но ведь можно развестись со своей женой и жениться на красивой женщине.
Она станет твоей и родит тебе мальчика... Или чего ты там хочешь?

Шаллер запутался в этом разговоре, а потому просто сказал:

- Хорошо. Я подумаю над твоим предложением, - и оттолкнулся от бортика
ногами, окатив мальчика фонтаном брызг.

- Эй, подожди меня! - крикнул Джером. - Я плыву с тобой!

Генрих Иванович свободно держался на воде, поддерживаемый мириадами
пузырьков, и умилялся, глядя на тщедушное тельце, колотящее что есть силы
руками и ногами.

- У меня уже лучше получается, правда? - спросил мальчик, схватившись за
бугрящееся мышцами плечо полковника.

- Да, у тебя безусловный талант к плаванию.

- Значит, скоро у меня появится еще одно дело, которое я делаю хорошо.
Оно не будет секретом, а потому я смогу о нем рассказывать.

Генрих Иванович поплыл к противоположному бортику, увлекая за собою
Джерома.

Мальчик скользил по воде без малейшего усилия, а потому наслаждался
водной стихией, заключенной в китайскую ванну.

Шаллер выбрался из бассейна, взял за руку Джерома и запросто, без
напряжения вытащив его из воды, поставил рядом с собой на мраморную плитку.

- Ну-с, молодой человек, мне пора. Приятно было с вами пообщаться. Если у
вас на досуге будет время, приходите искупаться еще.

- Передавайте привет чужой красивой женщине, - в свою очередь сказал
Джером.

Он прыгал на одной ноге, ковыряя в ухе пальцем, освобождая торчащий
древесным грибом отросток от воды. - И жене теплый привет. Она у вас на
тощую курицу похожа. Вы, навер ное, ее объедаете!

- Вы и жену мою видели! - воскликнул Шаллер, поражаясь точностью
сравнения.

- Пришлось как-то...

- Да! - вспомнил полковник, натягивая галифе. - Передайте господину
Теплому, что господин Шаллер навестит его в конце недели.

- Всенепременно, - пообещал мальчик, выжимая купальный костюм себе на
ноги.

Генрих Иванович посмотрел на тощие ягодицы Джерома, кивнул ему на
прощанье и скрылся за кустами боярышника.

Гаврила Васильевич Теплый с утра до ночи расшифровывал летописи Елены
Белецкой, покрывая чернильной вереницей одну страницу за другой. В его
учительской душе не осталось более места светлым чувствам, он негодовал на
то, что ему приходится за какие-то ничтожные сто рублей расходовать свой
безмерный гений.

Славист почти не думал над смыслом расшифрованных страниц, все его
существо захватила злоба, заставляющая деревенеть мышцы тела и работать со
сбоями мочевой пузырь.

- Если я что-нибудь не предприму, то сойду с ума, - думал Гаврила
Васильевич, кладя очередной лист с расшифровками в пачку. - Как посмел этот
ничтожный человек усомниться в подлинности моего открытия! Недаром говорят:
- У кого сильно в мышцах, у того слабо в голове!" Я бы с удовольствием
разделал его тушу по всем правилам мясницкого искусства! Сначала бы шкуру
снял, затем вырезал сердце и смотрел, как оно, бычье, трепыхается беззащитно
в моих ладонях, плача кровью..." Гаврила Васильевич опять испытал желание
убить. На сей раз это чувство было непреодолимым, мутящим сознание, мешающим
сосредоточиться на работе.

Славист отложил бумаги в сторону. - Пойду прогуляюсь", - решил он,
поднявшись со стула и пройдя в кухню. Там он зачем-то взял длинный изогнутый
нож, взрезал им подкладку пиджака и уложил тесак между двумя тканями,
осторожно прижимая прощупывающееся лезвие рукой. Затем учитель снял со стены
веревку, на которой обычно сушилось его нижнее белье, смотал ее в клубок и
засунул в карман брюк.

Он коротко взглянул на часы с кукушкой, отметив, что время уже позднее, к
двенадцати, и вышел на улицу.

Идти было некуда, а потому Гаврила Васильевич в странном забытьи
остановился возле входа в интернат, укрывшись от фонаря в тени старой липы.
Так, замерев, он простоял некоторое время, пока его глаза не различили в
лунном свете фигуру подростка, спешно приближающегося.

- Джером!" - подумал учитель, щупая сквозь подкладку лезвие ножа.

Когда подросток приблизился, славист резко шагнул из тени и лицом к лицу
столкнулся с Супониным.

- Супонин? - удивился он.

- Господин Теплый! - Подросток от неожиданности икнул и вытаращил на
учителя глаза.

- Так-так!.. - протянул Гаврила Васильевич. - Позвольте спросить вас,
откуда вы прибываете в столь поздний час?

- Я... Да я, это... - замялся Супонин. - Понимаете ли...

- Не мямлите, Супонин! Я же понимаю, что вы старше своих соучеников на
два года, а потому у вас желания, отличные от них. Вы почти уже взрослый
человек.

Будь другой на вашем месте, я просто дал бы ему линейкой по голове и
лишил бы ужина!.. Вам уже исполнилось пятнадцать?

- В прошлом месяце... - ответил подросток, пока не понимая, минула его
кара Господня или над головой все еще вознесен меч возмездия.

- Вы - взрослый человек, поэтому я разговариваю с вами по-другому.

Расслабьтесь! Я не буду вас наказывать.