ленно все то, что написано, сделано и передумано людьми, если на свете
возможны такие вещи! До какой же степени лжива и никчемна наша тысяче-
летняя цивилизация, если она даже не смогла предотвратить эти потоки
крови, если она допустила, чтобы на свете существовали сотни тысяч таких
вот застенков. Лишь в лазарете видишь воочию, что такое война.
ние, смерть, страх и сплетение нелепейшего бездумного прозябания с без-
мерными муками. Я вижу, что кто-то натравливает один народ на другой и
люди убивают друг друга, в безумном ослеплении покоряясь чужой воле, не
ведая, что творят, не зная за собой вины. Я вижу, что лучшие умы челове-
чества изобретают оружие, чтобы продлить этот кошмар, и находят слова,
чтобы еще более утонченно оправдать его. И вместе со мной это видят все
люди моего возраста, у нас и у них, во всем мире, это переживает все на-
ше поколение. Что скажут наши отцы, если мы когда-нибудь поднимемся из
могил и предстанем перед ними и потребуем отчета? Чего им ждать от нас,
если мы доживем до того дня, когда не будет войны? Долгие годы мы зани-
мались тем, что убивали. Это было нашим призванием, первым призванием в
нашей жизни. Все, что мы знаем о жизни, - это смерть. Что же будет по-
том? И что станется с нами?
тяжелое ранение в живот, и он лежит в лазарете уже десять месяцев. Лишь
за последние недели он оправился настолько, что может встать и, изогнув
поясницу, проковылять несколько шагов.
го городишки пришло письмо от его жены, в котором она пишет, что скопила
денег на дорогу и теперь может навестить его.
пропал аппетит, даже сосиски с капустой он отдает товарищам, едва прит-
ронувшись к своей порции. Он только и знает, что расхаживает с письмом
по палате; каждый из нас прочел его уже раз десять, штемпеля на конверте
проверялись бесконечное число раз, оно все в жирных пятнах и так захва-
тано, что букв совсем почти не видно, и наконец происходит то, чего и
следовало ожидать, - у Левандовского подскакивает температура и ему сно-
ва приходится лечь в постель.
она привезет его с собой. Но мысли Левандовского заняты вовсе не этим.
Он рассчитывал, что ко времени приезда его старухи ему разрешат выходить
в город, - ведь каждому ясно, что посмотреть на свою жену, конечно, при-
ятно, но если человек так долго был с ней в разлуке, ему хочется по воз-
можности удовлетворить и кое-какие другие желания.
этот счет у солдат нет секретов. Те из нас, кого уже отпускают в город,
назвали ему несколько отличных уголков в садах и парках, где бы ему ник-
то не помешал, а у одного оказалась на примете даже небольшая комнатка.
осаждают заботы. Ему теперь и жизнь не мила, - так мучит его мысль о
том, что ему придется упустить этот случай. Мы утешаем его и обещаем,
что постараемся как-нибудь провернуть это дельце.
боязливыми, быстро бегающими птичьими глазками, в черной мантилье с бры-
жами и лентами. Бог знает, откуда она этакую выкопала, должно быть, в
наследство получила.
испугалась, что нас здесь шестеро.
дыком, - входи, не бойся, они тебе ничего не сделают.
тем показывает младенца, который успел тем временем испачкать пеленки.
Она принесла с собой большую, вышитую бисером сумку; вынув из нее чистый
кусок фланели, она проворно перепеленывает ребенка. Это помогает ей пре-
одолеть свое первоначальное смущение, и она начинает разговаривать с му-
жем.
кате, и вид у него самый разнесчастный.
палату могла бы заглянуть сестра. Поэтому один из нас выходит в коридор,
- выяснить обстановку. Вскоре он возвращается и делает знак:
смотрит на нас, она немного покраснела. Мы добродушно ухмыляемся и энер-
гично отмахиваемся, - ну что, мол, здесь такого! К черту все предрассуд-
ки! Они хороши для других времен. Здесь лежит столяр Иоганн Левандовс-
кий, искалеченный на войне солдат, а вот его жена. Кто знает, когда он с
ней свидится снова, он хочет ею обладать, пусть его желание исполнится,
и дело с концом!
выставляем к дверям двух человек, чтобы перехватить ее и занять разгово-
ром. Они обещают покараулить четверть часа.
дывает ему за спину еще несколько подушек. Младенца вручают Альберту,
затем мы на минутку отворачиваемся, черная мантилья исчезает под одея-
лом, а мы с громким стуком и шуточками режемся в скат.
ким-то чудом удается вывернуться. Из-за этого мы совсем почти забыли о
Левандовском. Через некоторое время младенец начинает реветь, хотя
Альберт изо всей силы раскачивает его на руках. Затем раздается тихий
шелест и шуршание, и когда мы невзначай поднимаем головы, то видим, что
ребенок уже сосет свой рожок на коленях у матери. Дело сделано.
совсем повеселела, а сам Левандовский, вспотевший и счастливый, лежит в
своей постели и весь так и сияет.
бас. Левандовский берет нож, - торжественно, словно это букет цветов, и
разрезает их на кусочки. Он широким жестом показывает на нас, и ма-
ленькая, сухонькая женщина подходит к каждому, улыбается и делит между
нами колбасу. Теперь она кажется прямо-таки хорошенькой. Мы называем ее
мамашей, а она радуется этому и взбивает нам подушки.
тику. Мою ногу пристегивают к педали и дают ей разминку. Рука давно уже
зажила.
из белой гофрированной бумаги, - с перевязочным материалом на фронте
стало туго.
колько недель его выпишут на протезирование. Он по-прежнему мало говорит
и стал намного серьезнее, чем раньше. Зачастую он умолкает на полуслове
и смотрит в одну точку. Если бы не мы, он давно бы покончил с собой. Но
теперь самое трудное время у него позади. Иногда он даже смотрит, как мы
играем в скат.
желее, чем в прошлый раз.
доля солдата, - со временем он привыкает и к этому.
взметаемые разрывами снарядов смерзшиеся комья земли были почти такими
же опасными, как осколки. Сейчас деревья снова зазеленели. Фронт и бара-
ки чередой сменяют друг друга, и в этом заключается наша жизнь. Мы от-
части уже привыкли к этому, война - это нечто вроде опасной болезни, от
которой можно умереть, как умирают от рака и туберкулеза, от гриппа и
дизентерии. Только смертельный исход наступает гораздо чаще, и смерть
приходит в гораздо более разнообразных и страшных обличьях.
дыхе, к нам приходят мысли о хорошем, а, когда мы лежим под огнем, они
умирают. Внутри у нас все изрыто, как изрыта местность вокруг нас.
ние, люди и в самом деле не помнят его. Различия, созданные образованием
и воспитанием, почти что стерты, они ощущаются лишь с трудом. Порой они
дают преимущества, помогая лучше разобраться в обстановке, но у них есть
и свои теневые стороны, они порождают ненужную щепетильность и сдержан-
ность, которую приходится преодолевать. Как будто мы были когда-то моне-
тами разных стран; потом их переплавили, и теперь на них оттиснут один и
тот же чекан. Чтобы отличить их друг от друга, нужно очень тщательно
проверить металл, из которого они отлиты. Мы прежде всего солдаты, и
лишь где-то на заднем плане в нас каким-то чудом стыдливо прячется чело-
веческая личность.
воспетого в народных песнях товарищества, от солидарности заключенных,
от продиктованной отчаянием сплоченности приговоренных к смертной казни;
нас породнила та жизнь, которой мы живем, особая форма бытия, порожден-
ная постоянной опасностью, напряженным ожиданием смерти и одиночеством и
сводящаяся к тому, что человек бездумно присчитывает дарованные ему часы
к ранее прожитым, не испытывая при этом абсолютно никаких высоких
чувств. Смесь героического с банальным - вот какое определение можно бы-
ло бы дать нашей жизни, но только кто станет над ней задумываться. Вот
один из частных случаев: нас оповестили, что противник идет в атаку, и
Тьяден с молниеносной быстротой съедает свою порцию горохового супа с
салом, - ведь Тьяден не знает, будет ли он еще жив через час. Мы долго
спорим, правильно ли он поступил. Кат считает, что этого делать нельзя,