Чтение 38–й страницы книги ~Черный обелиск~

Эдуард побледнел. Его жирные щеки вдруг отвисли, отвисли губы, даже
брюхо, опустились плечи, поникли кудри. В один миг он превратился в толстую
плакучую иву.

Человека, вызвавшего эту волшебную перемену, зовут Валентин Буш. Вместе
со мной и Георгом - он третья язва в жизни Эдуарда, и не только язва - он
чума, холера и паратиф одновременно.

- У тебя цветущий вид, мой мальчик, - заявляет сердечным тоном Валентин
Буш.

Эдуард уныло смеется.

- Мало ли что - вид. Меня съедают налоги, проценты и воры...

Он лжет. Налоги и проценты в наш век инфляции не играют никакой роли. Их
уплачивают через год, а тогда это все равно, что ничего. Они уже давно
обесценены. А единственный вор, известный Эдуарду, - это он сам.

- Ну, в тебе хоть найдется, что поесть, - отвечает Валентин с
безжалостной улыбкой. - То же думали и черви во Фландрии, когда они уже
выползли, чтобы на тебя напасть.

Эдуард буквально извивается.

- Чего ты хочешь, Валентин? - спрашивает он. - Пива? В жару лучше всего
пить пиво.

- Я не страдаю от жары. Но в честь того, что ты еще жив, следует выпить
самого наилучшего вина, тут ты прав. Дай-ка мне, Эдуард, бутылку
Иоганнисбергера Лангенберга, виноградников Мумма.

- Все распродано.

- Не распродано. Я справлялся у твоего заведующего винным погребом. У
тебя есть там еще больше ста бутылок. Какое счастье, это же моя любимая
марка!

Я смеюсь.

- Почему ты смеешься? - в ярости кричит на меня Эдуард. - Тебе-то уж
смеяться нечего! Пиявка! Все вы пиявки! Всю кровь хотите из меня высосать! И
ты, и твой бонвиван, торговец надгробиями, и ты, Валентин! Всю кровь хотите
высосать! Тройка лизоблюдов!

Валентин подмигивает мне и сохраняет полную серьезность.

- Значит, вот какова твоя благодарность, Эдуард! Так-то ты держишь слово!
Если бы я это знал тогда...

Он заворачивает рукав и рассматривает длинный зубчатый шрам на своей
руке. В 1917 году, на фронте, он спас Эдуарду жизнь. Эдуарда, который был
унтер-офицером, прикомандированным к солдатской кухне, вдруг сменили и
отправили на передовую. В первые же дни, во время патрулирования на ничейной
земле, этому слону прострелили икру, а вслед за этим он получил второе
ранение, при котором потерял очень много крови. Валентин отыскал его,
наложил перевязку и оттащил обратно в окоп. При этом ему самому в руку
угодил осколок. Все же он спас Эдуарду жизнь: без него тот истек бы кровью.
В то время Эдуард от избытка благодарности заявил, что Валентин может до
конца своих дней безвозмездно пить и есть у него в "Валгалле", что ему
захочется. Ударили по рукам, Валентин левой, неповрежденной. Георг Кроль и я
были свидетелями.

В 1917 году все это не внушало тревоги. Верденбрюк был далеко, война -
рядом, и кто знает, вернутся ли Эдуард и Валентин когда-нибудь в "Валгаллу".
Но они вернулись; Валентин - после того как еще дважды был ранен, Эдуард -
снова разжиревший и округлившийся, ибо его опять возвратили в армейскую
кухню.

Эдуард вначале еще испытывал к Валентину благодарность и охотно угощал
его, когда тот наведывался к нему, а время от времени даже поил выдохшимся
немецким шампанским. Но с годами это становилось все обременительнее. Тем
более что Валентин поселился в Верденбрюке. Раньше он жил в другом городе;
теперь он снял комнатку неподалеку от "Валгаллы", аккуратно приходил
завтракать, обедать и ужинать к Эдуарду, и тот вскоре стал горько
раскаиваться, что дал такое обещание. Едоком Валентин оказался отличным -
главным образом потому, что ему не надо было теперь ни о чем заботиться. Еще
относительно пищи куда ни шло, Эдуард как-нибудь смирился бы, но Валентин
пил и постепенно стал знатоком и тонким ценителем вин. Раньше он
ограничивался пивом, теперь признавал только старые вина и, конечно, гораздо
больше приводил Эдуарда в отчаянье, чем приводили мы нашими жалкими
обеденными талонами.

- Что ж, ладно, - безутешным тоном соглашается Эдуард, когда Валентин
демонстрирует ему свой шрам. - Но ведь есть и пить - значит пить за едой, а
не когда попало. Поить тебя вином во всякое время я не обещал!

- Взгляните на этого презренного лавочника, - восклицает Валентин и
подталкивает меня. - В 1917-м он был другого мнения. Тогда он говорил:
"Валентин, дорогой Валентин, только спаси меня - и я тебе отдам все, что у
меня есть!"

- Неправда! Не говорил я этого! - кричит Эдуард фальцетом.

- Откуда ты знаешь? Когда я тебя тащил обратно, ты же был не в себе от
страха и истекал кровью.

- Не мог я этого сказать! Не мог! Даже если бы мне грозила немедленная
смерть! Это не в моем характере!

- Правильно, - заявляю я. - Скупердяй скорей подохнет!

- Нот я и говорю, - продолжает Эдуард, решив, что нашел во мне поддержку.
Он вытирает лоб. Его кудри взмокли от пота, до того Валентин напугал его
своей последней угрозой. Ему уже чудится процесс из-за "Валгаллы".

- Ладно, на этот раз пусть пьет, - торопливо заявляет он, чтобы от него
отстали. - Кельнер! Полбутылки мозеля!

- Иоганнисбергера Лангенберга, целую бутылку, - поправляет его Валентин и
повертывается ко мне: - Ты разрешишь предложить тебе стаканчик?

- Еще бы! - отвечаю я.

- Стоп! - восклицает Эдуард. - Этого условия не было! Только сам
Валентин! Людвиг и без того стоит мне каждый день хорошие денежки - эта
пиявка с его обесцененными талонами.

- Тише ты, смеситель ядов! - останавливаю я его. - Ведь это же явно
кармическая связь! Ты обстреливаешь меня сонетами, а я обмываю свои раны
твоим рейнвейном. Хочешь, я двенадцатистрочниками в манере Аретино изображу
некоей даме создавшуюся ситуацию, о ты, ростовщик, бурно преуспевающий за
счет своего спасителя?

Эдуард даже поперхнулся.

- Мне нужно на свежий воздух, - бормочет он в ярости. - Вымогатели!
Сутенеры! Неужели в вас совсем стыда нет?

- Мы стыдимся более серьезных вещей, безобидный миллионщик! Валентин
чокается со мной. Вино исключительное.

- А как насчет визита в обитель греха? - застенчиво осведомляется
проходящий мимо нас Отто Бамбус.

- Пойдем непременно, Отто. Мы обязаны пойти ради поэзии.

- И почему охотнее всего пьешь, когда идет дождь? - спрашивает Валентин и
снова наполняет стаканы. - Полагалось бы наоборот.

- А тебе хотелось бы всему найти объяснения?

- Конечно, нет! Тогда не о чем было бы с людьми разговаривать. Просто к
слову пришлось.

- Может быть, тут действует нечто вроде стадного чувства? Жидкость
призывает к жидкости.

- Но я и мочусь чаще в дождливые дни, а это уж по меньшей мере странно.

- Оттого, что в эти дни ты больше пьешь. Что тут странного?

- Правильно. - Валентин удовлетворенно кивает головой. - Об этом я не
подумал. Скажи" а люди потому воюют, что тогда больше детей родится?

XII

Бодендик, словно большая черная кошка, пробирается сквозь туман.

- Ну как? - игриво спрашивает он. - Все еще стараетесь исправить этот
мир?

- Я наблюдаю его.

- Ага! Видно, что философ! И что же вы находите?

Я смотрю на его веселое лицо, красное и мокрое от дождя, оно сияет из-под
шляпы с отвисшими полями.

- Нахожу, что за две тысячи лет христианство очень мало продвинуло
человечество вперед, - отвечаю я.

На миг лицо Бодендика, выражающее благоволение и сознание своего
превосходства, меняется, затем становится прежним.

- А вы не думаете, что, пожалуй, еще слишком молоды для подобных
суждений?

- Верно, а вы не находите, что ставить человеку в вину его молодость -
самое неубедительное возражение, какое можно придумать?! Других у вас нет?

- У меня есть множество других. Но не против подобной нелепости. Разве вы
не знаете, что всякое обобщение - признак легкомыслия?

- Верно, - устало соглашаюсь я. - И сказал я это только потому, что идет
дождь. Но все же в этом есть какая-то правда. Вот уже больше месяца, как я,
когда не спится, занимаюсь изучением истории.

- Почему? Тоже потому, что время от времени идет дождь?

Я игнорирую этот безобидный выпад.

- Оттого что мне хотелось уберечься от преждевременного пессимизма и
некоторого отчаянья. Не каждому дано с простодушной верой устремлять свой
взгляд поверх всего на Пресвятую Троицу, не желая замечать, что мы тем
временем усердно заняты подготовкой новой войны, хотя только что проиграли
предыдущую, которую вы и ваши коллеги различных протестантских толков во имя
Божье и любви к ближнему благословили и освятили: допускаю, что вы делали
это не так громогласно и с некоторым смущением, а ваши коллеги военные - тем
бодрее позвякивая крестами и пылая жаждой победы.

Бодендик стряхивает капли дождя со своей черной шляпы.

- Мы приносим умирающим на поле боя утешение - вы об этом как будто
совсем забыли.