все, что я смог уяснить потом, сводится к этой основополагающей
абсурдности. Абсурдность -- еще одно слово, а со словами я
борюсь: там же я прикоснулся к самой вещи. Но теперь я хочу
запечатлеть абсолютный характер этой абсурдности. В маленьком
раскрашенном мирке людей жест или какое-нибудь событие могут
быть абсурдными только относительно -- по отношению к
обрамляющим их обстоятельствам. Например, речи безумца абсурдны
по отношению к обстановке, в какой он находится, но не по
отношению к его бреду. Но я только что познал на опыте
абсолютное -- абсолютное, или абсурд. Вот хотя бы этот корень
-- в мире нет ничего, по отношению к чему он не был бы
абсурден. О, как мне выразить это в словах? Абсурден по
отношению к камням, к пучкам желтой травы, к высохшей грязи, к
дереву, к небу, к зеленым скамейкам. Неумолимо абсурден; даже
глубокий, тайный бред природы не был в состоянии его объяснить.
Само собой, я знал не все -- я не видел, как прорастало семя,
как зрело дерево. Но перед этой громадной бугристой лапой
неведение, как и знание, было равно бессмысленно: мир
объяснений и разумных доводов и мир существования -- два разных
мира. Круг не абсурден, его легко можно объяснить, вращая
отрезок прямой вокруг одного из его концов. Но круг ведь и не
существует. А этот корень, наоборот, существовал именно
постольку, поскольку я не мог его объяснить. Узловатый,
неподвижный, безымянный, он зачаровывал меня, лез мне в глаза,
непрестанно навязывал мне свое существование. Тщетно я
повторял: "Это корень" -- слова больше не действовали. Я
понимал, что от функции корня -- вдыхающего насоса --
невозможно перебросить мостик к этому, к этой жесткой и плотной
тюленьей коже, к ее маслянистому, мозолистому, упрямому облику.
Функция ничего не объясняла -- она позволяла понять в общих
чертах, что такое корень, но не ДАННЫЙ корень. Этот корень, с
его цветом, формой, застывшим движением, не поддавался никакому
объяснению, был... уровнем ниже его. Каждое из ею свойств как
бы отчасти утрачивалось им, вытекало наружу и, наполовину
отвердев, становилось почти вещью, но в самом корне каждое из
них было ЛИШНИМ, и теперь уже мне казалось, что и весь ствол
извергает себя из самого себя, отрицает себя, теряется в
странном избытке. Я поскоблил каблуком черный коготь: мне
хотелось слегка его ободрать. Просто так, из вызова, чтобы на
дубленой коже появилась абсурдная розоватость ссадины, чтобы
ПОИГРАТЬ с абсурдностью мира. Но, убрав ногу, я увидел, что
кора осталась черной.
стремительно теряет смысл. Черный? Корень НЕ был черным, не
чернота была на этом куске дерева, на нем было... было что-то
другое. Черное, так же как круг, не существовало.
почти черным? Но я тут же перестал задавать себе подобные
вопросы -- я почувствовал, что вступаю в область познания. А я
уже и прежде пытался вот так же неуемно прощупывать не
поддающиеся наименованию предметы, уже делал попытку -- но
тщетно -- мыслить О НИХ, и уже успел почувствовать, как их
свойства, холодные, безжизненные, не даются в руки,
проскальзывают между пальцами. Вот, например, в тот вечер, в
"Приюте путейцев", подтяжки Адольфа. Они НЕ БЫЛИ фиолетовыми.
Передо мной вновь встали два не поддающихся определению пятна
на рубашке. И камень, пресловутый камень, с которого и началась
вся эта история: он не был... я уже не помнил в точности, каким
он отказывался быть. Но я не забыл его пассивного
сопротивления. Или рука Самоучки; как-то в библиотеке я взял ее
и пожал, а потом у меня возникло ощущение, что это как бы не
совсем рука. Я подумал тогда о жирном белом червяке, но это был
и не червяк. И двусмысленная прозрачность пивной кружки в кафе
"Мабли". Двусмысленные -- вот какими были все эти звуки,
запахи, вкусы. Случалось, они порскнут у тебя под носом, словно
выгнанный из норы заяц, ты не обращаешь на них особенного
внимания, и они кажутся простыми, надежными, и можно думать,
что в мире и впрямь бывает настоящий синий, настоящий белый
цвет, настоящий запах миндаля или фиалки. Но стоит на секунду
их удержать, как чувство уверенности и удобства сменяется
чудовищной тревогой: краски, вкусы, запахи никогда не бывают
настоящими, они не бывают собой, и только собой. Простейшее,
неразлагаемое свойство в самом себе, в своей сердцевине,
избыточно по отношению к самому себе. Вот, например, это черное
возле моей ноги, казалось, что это не черный цвет, а скорее
смутное усилие кого-то, кто никогда не видел черного,
вообразить черное и кто, не сумев вовремя удержаться, вообразил
какое-то сомнительное существо, за пределами цвета. Это
ПОХОДИЛО на цвет, но также... на синяк или на какие-то
выделения, на жировой выпот --да и на другие вещи, например на
запах, это переплавлялось в запах влажной земли, теплого и
влажного дерева, в черный запах, как лаком покрывавший это
волокнистое дерево, в сладковатый вкус жеванного волокна. Я не
мог сказать, что просто ВИЖУ это черное: зрение -- абстрактная
выдумка, очищенная, упрощенная идея, идея, созданная человеком.
Эта чернота, эта аморфная вялая явь, переполняла собой зрение,
обоняние и вкус. Но изобилие оборачивалось мешаниной и в итоге
превращалось в ничто, потому что было лишним.
в зловещий экстаз. Но в самый разгар экстаза возникло нечто
новое: я понял Тошноту, овладел ею. По правде сказать, я не
пытался сформулировать свое открытие. Но думаю, что отныне мне
будет нетрудно облечь его в слова. Суть его -- случайность. Я
хочу сказать, что -- по определению -- существование не
является необходимостью. Существовать -- это значит БЫТЬ ЗДЕСЬ,
только и всего; существования вдруг оказываются перед тобой, на
них можно НАТКНУТЬСЯ, но в них нет ЗАКОНОМЕРНОСТИ. Полагаю,
некоторые люди это поняли. Но они попытались преодолеть эту
случайность, изобретя существо необходимое и самодовлеющее. Но
ни одно необходимое существо не может помочь объяснить
существование: случайность -- это не нечто кажущееся, не
видимость, которую можно развеять; это нечто абсолютное, а
стало быть, некая совершенная беспричинность. Беспричинно все
-- этот парк, этот город и я сам. Когда это до тебя доходит,
тебя начинает мутить и все плывет, как было в тот вечер в
"Приюте путейцев", -- вот что такое Тошнота, вот что Подонки с
Зеленого Холма и им подобные пытаются скрыть с помощью своей
идеи права. Жалкая ложь -- ни у кого никакого права нет;
существование этих людей так же беспричинно, как и
существование всех остальных, им не удается перестать
чувствовать себя лишними. В глубине души, втайне, они ЛИШНИЕ,
то есть бесформенные, расплывчатые, унылые.
Или, вернее, я весь целиком был сознанием его существования.
Пока еще отдельным от него -- поскольку я это сознавал -- и,
однако, опрокинутым в него, был им, и только им. Зыбкое
сознание, которое, однако, всей своей ненадежной тяжестью
налегало на этот кусок инертного дерева. Время остановилось
маленькой черной лужицей у моих ног, ПОСЛЕ этого мгновения
ничто уже не могло случиться. Я хотел избавиться от этой
жестокой услады, но даже представить себе не мог, что это
возможно; я был внутри: черный комель НЕ ПРОХОДИЛ, он оставался
где был, он застрял в моих глазах, как поперек горла застревает
слишком большой кусок. Я не мог ни принять его, ни отвергнуть.
Ценой каких усилий удалось мне поднять глаза вверх? Да и поднял
ли я их? Пожалуй, скорее на какое-то мгновение я
самоуничтожился. И когда мгновение спустя возродился вновь,
голова моя была уже откинута назад и глаза устремлены вверх. В
самом деле, я не помню этого перехода. Но мне вдруг стало
невозможно мыслить существованием корня. Существование пропало,
тщетно я повторял себе: корень существует, он все еще здесь,
под скамейкой, у моей правой ноги, -- это были пустые слова.
Существование -- это не то, о чем можно размышлять со стороны:
нужно, чтобы оно вдруг нахлынуло, навалилось на тебя, всей
тяжестью легло тебе на сердце, как громадный недвижный зверь,
-- или же ничего этого просто-напросто нет.
счастлив, что освободился. А потом внезапно перед глазами у
меня вдруг что-то стало шевелиться и замелькали легкие,
неопределенные движения -- это ветер потряс верхушку дерева.
меня перед глазами, можно было отдохнуть от множества
неподвижных существований, которые уставились на меня застывшим
взглядом. Наблюдая, как покачиваются ветки, я говорил себе:
движение всегда существует не вполне, оно -- переходная
ступень, посредник между двумя существованиями, разреженное
время. Я приготовился увидеть, как движение возникает из
небытия, как мало-помалу зреет и расцветает -- наконец-то мне
удастся подсмотреть, как существование рождается на свет.
Шилова Юлия
Русанов Владислав
Пехов Алексей
Сапковский Анджей
Шилова Юлия
Шилова Юлия