еще недавно мы проскакивали с ходу, единым усилием разогнав плот, теперь
приходилось задерживаться, перетаскиваться долго, с длинными перекурами.
Потом запрыгивать на плот и некоторое время, пока он свободно относился к
берегу, недвижимо лежать, не имея сил даже поменять позу, какой бы
неудобной она ни была. И мечтать о том, чтобы эти короткие мгновения
продлились.
однообразный ракушечный пляж. Порой мне казалось, что наши трепыхания
лишены смысла, нужно бросить плот, перестать истязать свою плоть, лечь в
тень саксаулового дерева, в мягкий бархатистый песок, и будь что будет!
Возможность смерти уже не пугала. Она вошла в наш быт, стала привычной, как
солнце, песок, море. Когда это произошло - день назад или два, я не
заметил. Мы уподобились тяжелобольному, знающему, что он обречен, но тем не
менее не ломающему привычный образ жизни. Невозможно бояться каждоминутно,
от этого сойдешь с ума раньше, чем погибнешь от недуга. Надо либо
добровольно избавляться от жизни и вместе с ней от моральных и физических
страданий, либо приспосабливаться к новым обстоятельствам.
выписался из больницы. Возможности медицины были исчерпаны. Все, в том
числе и он, знали, что остались дни, в лучшем случае недели до
закономерного конца. Мы сидели друг против друга. Беседа не шла. Нам мешало
знание! О чем говорить? О его болезни - это тема запретная. О моих
неурядицах? Но самые злополучные из них означали одно - жизнь! Было бы
высшей бестактностью вытребовать сострадание к себе человека в его
положении. У нас не осталось точек соприкосновения. Любые, предложенные
мною темы подразумевали развитие во времени, которого он был лишен.
Разговор склеивали из дурацких, ничего не значащих фраз. Я ненавидел себя,
когда спрашивал: "Ну как жизнь, в общем?" Он мычал невнятные ответы.
Зависали томительные паузы. Я мечтал об одном - скорее уйти. Моя благая
цель - отвлечь товарища от мрачных мыслей, выразить свое участие
оборачивалась издевательством над ним. Даже мой вид, розовенькая, пышущая
здоровьем физиономия доставляли ему страдание, рождали безответный вопрос:
"Почему именно я?"
Наконец отбросив вежливость, сказал:
пропустить игру! Его волновал счет заброшенных и пропущенных шайб, хотя
конца турнира увидеть ему было не суждено! Мой товарищ ожидал конца, но
продолжал жить как всегда. Хватаясь за привычные мелочи, отодвигал ужас
действительности Тогда я понял, привычка сильнее смерти, и не ее в общем-то
мы боимся - знаем, все там будем, ничего не поделаешь Мы боимся самого
процесса умирания - той зыбкой границы, когда осознаешь не разумом, но всем
существом своим, что следующей минуты для тебя уже не будет. Вот этот,
краткий, в общем-то, миг нас и ужасает! Именно он и есть смерть! Когда до
роковой границы день, или неделя, даже час - это все еще жизнь, и действует
в ней закон жизни. А закон ее один - вера в собственное бессмертие.
Наступил момент, когда нагрузки стали невыносимыми и гибель казалась
избавлением, ведь прежде чем умереть, можно было полежать неподвижно.
Утомление пересиливало страх! Главное было - отдохнуть любой, даже столь
дорогой ценой. Я отвечаю за свои слова, утверждая, что тогда был способен
прекратить движение - пасть на песок и тем окончить изнурительную борьбу за
свое существование. Это не бравада - ах, я ничего не боялся - это слабость,
а ей не хвастаются. Сегодня, подвергая те далекие события хладнокровному
анализу, я вижу - это во многом игра. Я не знал доподлинно, что обречен.
Смерть завтра иди послезавтра - это не смерть. Один шанс на спасение из ста
- это возможность надеяться. Человек всегда верит в лучшее. Мы уверены, что
вытянем счастливый билет. Один процент "за" заслоняет девяносто девять
процентов "против". Мысль "Авось пронесет" - равнозначна утверждению
"Пронесет непременно!". Угроза смерти - это лишь, я вновь повторяюсь,
"когда не будет следующей минуты". Тогда мы становимся способными на
невероятное. Если бы на седьмые сутки волока на острове возник пожар или
что-то еще, угрожающее жизни непосредственно, я бы не считал, что мне легче
обняться с костлявой, чем сделать еще шаг, я бы просто, откуда силы
взялись, рванул с места не хуже признанных спринтеров и показал не самый
худший результат в этом забеге.
мобилизуется, выказывая чудеса физической и моральной выносливости, а от ее
последствий, когда считает, что все позади. Примеры? Пожалуйста: умирали в
лагерях альпинисты, до того самостоятельно, несмотря на травмы или болезнь,
спустившиеся с вершины, замерзали при плюсовых температурах
путешественники, осилившие сорокаградусные морозы.
иной, лишь бы остановиться. Но Сергей шел, монотонно считая тройки шагов.
Брела, уронив голову на грудь, закрыв глаза, Татьяна. И был вынужден идти
я. Хорошо, что они, мои товарищи, были, а то кто бы писал эти строки!
которыми был зажат наш маленький плот. Мы всматривались в горизонт то со
вспыхнувшей надеждой, когда берег не просматривался, то с отчаянием, если
обнаруживались ранее не замеченные барханы. Наверное, мы ждали море уже не
ради спасения, а в первую очередь из-за возможности отдохнуть, когда плот
под парусами выйдет в море. Каждый шаг давался труднее пяти пройденных в
первый день волока. Уже, наверное, сказывалось многосуточное употребление
морской воды. Желание пить превратилось в навязчивую идею. Вспоминал ручьи,
озера, лужи, снег, лед. Всегда помнил, что в баке, укрытом от солнца мокрой
тряпкой, есть пресная вода, много воды, способной меня насытить. За день мы
теперь обменивались одной-двумя фразами, а те были односложны. Да. Нет. Сил
на пустую трепотню не оставалось. И обстоятельства к тому не располагали.
Сергей еще готовил, но не старался усладить наши вкусы. Мука кончилась,
оставив только сладкие воспоминания о хлебных лепешках. В ход пошел
плесневелый "геркулес". Вначале плесень отбирали и выбрасывали, но потом
рассудили, что это почти пенициллин - лекарство, от него хуже не станет, и
ссыпали все в кастрюлю. Освободив рюкзаки от одежды и прочего груза, Сергей
перевернул и вытряхнул их над одеялом. Он вспомнил, что когда-то здесь
хранились буханки хлеба. Немногие выпавшие крошки вперемешку с грязью он
отправил в суп. Получившаяся похлебка отдавала гнилью, но была съедена до
последней капли.
который тихо вздрагивал на мелкой волнешке. О плохом уже не думалось. Нами
овладело безразличие. Важны были только эти минуты неподвижности. Не
кружится голова, не болит желудок, не ноют мышцы, тело находится в
состоянии покоя, столь для него желанного и необходимого. Встать - значит
вновь обречь себя на страдания.
разобрать и перетащить плот к морю. Я клял себя, что не решился настоять на
этом раньше, когда силенка оставалась.
что казалось давно забытым. Нет, я помнил только море и эти семь
бесконечных дней, равных целой жизни. Мне казалось, кроме этого, ничего и
не было. Может быть, жизнь была такая серая, однообразная, что вспомнить
нечего? Или не дошел до того порога, когда пора подводить итоги?
благополучно жил - не надо было урабатываться, как здесь, принимать
решения, могущие иметь столь роковые последствия. Надо было делать самое
простое: не шалить, съедать все, что ставили на стол, учить уроки, не
бегать в мороз без шапки, а в слякоть без калош. В армии - выполнять то,
что приказывали: идти туда, куда посылали, останавливаться там, где велели,
спать, когда поступала соответствующая команда. За всю жизнь я, наверное,
не принял ни одного самостоятельного решения, за которое мог бы себя
уважать. Вернее, мне казалось, что я ого-го отчебучил! Но это было лишь
затянувшееся детство и свойственные ему глупые выходки. Все истинно важные
для формирования сознания и индивидуальности поступки я совершил здесь, на
Аральском море. Тут мыслил и действовал самостоятельно, целиком отвечая за
каждую прожитую минуту. Подстраховывать было некому. В случае неудачи,
рисковал не тем, что меня отечески пожурят или отчитают по первое число, а
тем - в этом смог убедиться воочию, - что погибну.
Хотя нет, наверное, уже только пятьдесят. Разом вскочить не смогу, не в
состоянии. Подниматься стану поэтапно. Напрягу мышцы шеи, приподниму
голову, перекачусь на бок, подтяну к животу колени... Продумываю в деталях,
как совершить простейший физиологический процесс - вставание! Дикость!
Разве это мыслимо дома? Захотел встать - взял и встал! Каждая клетка
протестует против движения. Энергия пищевых калорий давно сгорела в топках
организма. Не на чем двигаться дальше: горючки нет. Использованы последние
резервы подкожного жирового запаса. Вижу мертвенно застывшее лицо Сергея -
на нем читается только усталость, ничего больше, мелко вздрагивающую от
дыхания спину Татьяны. Она тоже на пределе.
на плоту. Вернее, думаю, что рывком. На самом деле медленно, морщась от
зашевелившейся в суставах боли, выпрямляю корпус. В глаза наплывает черная
пелена. На секунду зажмуриваюсь, борясь с головокружением.
преодолевать бессилие своего тела.
и часы
Каменистый Артем
Сертаков Виталий
Буджолд Лоис
Роллинс Джеймс
Посняков Андрей
Браун Дэн