Чтение 38–й страницы книги ~Вор~

журналистских кругах Питера под псевдонимом Серегин. Андрей наблюдал всю
церемонию похорон, сидя за оградкой чьей-то могилы, расположенной в
нескольких десятках метров от места последнего упокоения Бсрона. Журналист
постоял молча перед новым надгробием, потом закурил сигарету, вынул из
кармана зеленой натовской куртки свернутую газету и положил ее на холмик.

Было очень тихо, поэтому, когда за спиной Обноп ского послышались чьи-то
легкие шаги, он быстп обернулся. Мимо шла какая-то немолодая женщина в
поношенном сером пальто и черном платке на голове У могилы Юрия
Александровича она чуть замедлила шаг. Столкнувшись глазами с Андреем,
опустила голову и молча направилась к кладбищенским воротам Серегин не сумел
толком рассмотреть ее, отметил только выражение глубокой скорби на сухощавом
лице. Но какое еще выражение лица может быть у человека на кладбище? Видимо,
женщина приходила навестить кого-то из недавно умерших родственников или
друзей...

Обнорский вздохнул, перекрестился и тоже пошел прочь. Выйдя за оградку
кладбища, он зашагал к оставленной неподалеку машине - "Ниве" песочного
цвета, которую называл вездеходом. Забравшись на водительское кресло, Андрей
запустил мотор и, ожидая, пока он прогреется, глубоко задумался...

Обнорский не любил кладбища, они нагоняли на него тяжелые воспоминания -
перед глазами вставали лица ушедших навсегда друзей и могила на
Домодедовском кладбище в Москве. Когда он в последний раз навещал Илью?
Месяцев пять назад., . Если не шесть... Работа отнимала все свободное время,
да это и устраивало Андрея. Чем больше было срочных, не терпящих
отлагательства дел, тем меньше мучила его память.

Прошло уже почти полтора года с тех пор, как Обнорский вернулся из Ливии.
Возвращение было безрадостным, и Андрей тогда решил начать новую жизнь -
сменить профессию, порвать с прошлым и попытаться забыть все, из-за чего
закончилась его офицерская карьера... Хотя - разве так бывает, чтобы все
забыть? Конечно, не бывает... Но память и боль можно глушить работой, если
окунуться в нее с головой...Именно это и постарался сделать Андрей в июне
1991 года, когда пришел к главному редактору ленинградской "молодежки" с
просьбой попробовать его в роли корреспондента. В газете к нему отнеслись
довольно настороженно - слишком уж экзотичная У него была биография, к тому
же рассказывать о своей прошлой работе Обнорский не любил, и новые коллеги
за глаза прозвали его комитетчиком. Андрей к этому был готов, понимал, что к
нему будут долго присматриваться, поэтому сжал зубы и начал пахать. Ему было
очень трудно: он ничего не смыслил в журналистике, а учиться совершенно
новому делу в двадцать восемь лет - это, конечно, не так сложно, как в
пятьдесят, но и не так легко, как в двадцать...

К тому же слишком много изменений произошло в стране, и в Ленинграде в
частности, за те годы, которые Обнорский провел вдали от дома, куда он
наезжал только в короткие отпуска, проносившиеся быстро и пьяно... Андрей
растерял почти все свои старые связи, восстанавливать же их по целому ряду
причин он не спешил. Обнорский вообще хотел попытаться стать новым, нет, не
новым - другим человеком, слепить свою судьбу сначала... Наверное, поэтому
он так и уцепился за псевдоним - даже представлялся везде только Серегиным и
в редакции приучил всех называть его только так, постепенно отвыкая от своей
настоящей фамилии...

Андрею нужно было учиться не только новой профессии, но и новой,
гражданской жизни, а советское общество к лету 1991 года уже претерпело
серьезные изменения и продолжало стремительно меняться буквально на глазах.
И далеко не все из этих изменений Обнорский принимал легко... В августе 1991
года в стране случился трагикомический фарс, который почему-то окрестили
путчем. Весь день 19 августа Анд-реи ездил по городу, убедился в том, что
никаких серьезных боевых действий в Ленинграде в ближайшее время не
произойдет из-за отсутствия нужных сил и средств, успокоился и с
любопытством наблюдал за своими коллегами, почти поголовно впавшими в
"броико-самоотверженный транс - в редакции все-Рьез обсуждались перспективы
штурма врагами демо-Ратии не только Мариинского дворца, но и "Лениздата", в
здании которого располагались почти все о новные питерские газеты. Слушая
эти рассуждения Обнорский еле удерживался от циничного смеха и попытался
было предложить соратникам не драматизировать ситуацию и разойтись по домам,
не оставаться в редакции ночевать, но сразу же осекся, потому что его едва
не заподозрили в симпатиях ГКЧП. Кое-кто даже вспомнил, что за неделю до
путча Андрей ходил в КГБ и брал интервью у начальника службы по борьбе с
терроризмом. Учитывая общеизвестное отношение КГБ к демократии, публикация
того интервью накануне "решающей битвы за свободу" была расценена как очень
странное, если не сказать больше, совпадение... Обнорский никому ничего
объяснять и доказывать не стал (как можно спорит! с явным бредом?), пожал
плечами и провел путчевь" дни и ночи в радении за демократию вместе с коллс
гами, наслаждавшимися романтикой "борьбы с тоталитаризмом".

С самых первых своих дней в редакции Андрей упорно сторонился любых тем,
связанных с политикой или международными отношениями, в вопросах культуры он
себя считал полным профаном, к спорту относился равнодушно, а сферу
экономики считал откровенно скучной, поэтому и писал только о криминале, тем
более что уголовные проявления в городе с каждым месяцем случались все чаще
и чаще...

Да и как им было не случаться? Преступность буквально захлестнула
развалившийся Союз. Обрушившаяся на страну свобода принесла с собой много
такого, чего честные граждане от нее совсем не ждали. Прыгающая, как
взбесившийся кенгуру, инфляция моментально сделала нищими миллионы людей,
доверчиво хранивших на счетах в сберкассах свои деньги, зарплаты не
поспевали за стремительно растущими ценами, производство сокращалось или
останавливалось вовсе, а нарождавшийся частный бизнес развивался как хотел -
законодательная база, которая должна была его регулировать, находилась,
мягко говоря, в зачаточном состоянии. К тому же милиция не смогла быстро
переориентироваться в новых условиях ей морально тяжело было защищать от
наездов расплодившихся во множестве рэкетирских банд те кто раньше был
известен как спекулянты и фарцовщики и кого с приходом демократии начали
почтительно величать российскими предпринимателями. В самих
правоохранительных органах также набира-риду явно негативные процессы.
Слабая техническая и законодательная оснащенность, низкие оклады и
идеологический хаос в головах офицеров всех уровней приводили к тому, что
начался мощный отток сотрудников в частные коммерческие структуры, с
удовольствием перекупавшие у государства профессионалов. Оставшиеся служить
ломали головы над древним вопросом - как прокормить семью, как поднять на
ноги детей... На официальное жалованье сделать это было практически
невозможно, поэтому люди в погонах все чаще и чаще занимались
совместильством, искали какие-то халтуры и приработки на тороне... Все это
не могло не привести к чудовищ-юй коррумпированности правоохранительных
органов: известно ведь, что музыку заказывает тот, кто за нее платит...

Таким образом, объективные условия складывались так, что ряды тех, кто
вроде бы должен был бороться с преступностью, редели и качественно слабели,
а вот противная сторона недостатка в кадрах как раз не испытывала...
Бандитское ремесло становилось престижным и модным, крепких молодых людей,
не знавших, куда применить силы и как реализоваться в новых условиях, с
готовностью рекрутировали преступные группировки - и очень часто в них
попадали те, кто еще пару лет назад очень удивился бы, если кто-нибудь
предрек бы им уголовную карьеру Деморализованная и нищая армия, например,
становилась постепенно настоящей бандитской "кузницой кадров" - офицеры
увольнялись на вольные хлеба табунами, и далеко не все смогли найти себя на
гражданке...

Вот это Обнорский видел, а если не видел, то чув-овал, когда носился по
городу, который пугающе ялся с невероятной быстротой. Нет, Андрей вовсе не
скорбел о падении коммунистической системы - переживать за нее у него не
было никаких оснований "большевиков" Обнорский очень не любил, - но он не
мог понять только одного: почему одновременно с уничтожением строя нужно
разваливать государство? Неужели нельзя было сделать все как-то умнее,
грамотнее, честнее, в конце концов? И Андрей не находил ответов на эти
мучившие его вопросы, а посоветоваться ему было, по большому счету, не с
кем...

В сентябре 1991 года ему предложили работу в уголовном розыске - в
спецслужбе. Случилось это при довольно курьезных обстоятельствах. Однажды
Обнорский шел по Невскому и натолкнулся на большую группу американских
туристов - видимо школьников или студентов, потому что средний их возраст не
превышал, судя по внешней сопливости, девятнадцати лет. В центре группы
выделялся некий прыщавый пацанчик, нацепивший поверх свитера с красной
надписью "Остановим секс-шовинизм!" советский офицерский китель с
полковничьими погонами (армейскую атрибутику давно уже продавали в городе
открыто - и у Петропавловской крепости, и у Катькиного садика...).
Припогоненный янки визгливо хохотал и высоко вскидывал голенастые ноги в
длинных шортах, изображая парадный шаг, остальная группа очень радовалась
этому представлению. Вообще в те дни лица иностранных туристов резко
контрастировали своим лучащимся оптимизмом с угрюмым видом горожан...

Андрея от увиденной сцены всего аж заколотило, он не так давно сам снял
офицерские погоны и спокойно смотреть, как глумится над ними какой-то сынок
алабамского фермера, не мог. Ну и опять же с нервами у Обнорского после
возвращения из Ливии обстояло не сказать, что все в полном порядке... В
общем, его реакция на увиденное действо была, наверное, не совсем
адекватной. Бешено сверкая глазами, Андрей шагнул в стайку туристов,
вытряхнул прыщавого гостя города из кителя и, что-то матерно рыча, отодрал
от казенного сукна погоны. После этого швырнул мундир, превратившийся в
обычный длинный пиджак, в лицо американцу и хрипло сказал по-английски:

Не дорос ты еще до полковника, цыпленок!

Разжалованный" на мгновение остолбенел, а потом вдруг визгливо заголосил
с ярко выраженным южноамериканским акцентом, указывая на погоны:

- Вы не имеете права, я это купил, это моя собственность!

- Собственность?! - У Обнорского потемнело в глазах, он ухватил левой
рукой долговязого туриста за шиворот. - Я тебе сейчас покажу собственность,
засранец!!