в перчаточном ящике, еду дальше. На площади Сен-Огюст забегаю в кафе и
съедаю свой каждодневный бифштекс с картофелем. Невзирая на то, что после
обеда я выпил двойной кофе, мне ужасно хочется спать, и я прихожу к мысли,
что могу позволить себе поспать часика два до того, как приступить к
дальнейшему.
знакомых мне в лицо эмигранта уже ждут моего прибытия, сидя в обшарпанном
"оппеле" и вооружившись газетами. Они смотрят на меня, только чтоб
убедиться в моем появлении, и я с полным спокойствием перебираю ногами
свои девяносто две ступени, подымаюсь к себе.
плиту, чтоб проверить, все ли там на месте. Устройство лежит там, где я
его оставил. Однако печка все же была сдвинута в мое отсутствие - волосок,
использованный мною в качестве приметы, испарился.
будет покоиться недалеко от Гейне и Стендаля. Для него это прекрасная
возможность познакомиться на том свете с именами писателей, о которых при
жизни он едва ли слышал. Версия нашего домашнего врача с огромной головой
и в темных очках все та же - "разрыв сердца". Очевидно, в кармане этого
человека других диагнозов нет. Пробитый висок прикрыт цветами, и его не
видно. Вообще какой смысл поднимать шум вокруг какого-то семейного
скандала? Но среди эмигрантов опять тайно распространен слух, что и эта
смерть - дело рук коммунистов.
одного интересного матча, на кладбище собралось человек сто. Цвет
эмиграции в полном составе. Я тоже тут.
Но это не имеет значения, так как у меня совсем нет друзей. И потом я
пришел сюда не столько ради покойника, сколько ради двух-трех живых. Один
из них - в черном костюме, с благородной старческой осанкой и вызывающе
выставленным вперед кадыком - произносит в данный момент надгробное слово.
После того как три дня назад он говорил о молодой гвардии, сегодня он
отдает дань старой - испытанным борцам, к числу которых принадлежал и
покойный, до последнего вздоха хранивший верность национальным идеалам. И
вообще слова расточаются щедро, поскольку они ничего не стоят и поскольку
для некоторых людей нет ничего приятнее, чем упиваться мелодией
собственного голоса, особенно торжественно-траурной.
бОльшую уверенность. В конце каждой фразы он запрокидывает свое темя с
реденькими седыми волосками, как бы спрашивая: "Хорошо сказано, не так
ли?" - и часто выбрасывает вперед костлявый кулак, будто собираясь дать
кому-то в нос. С особым пафосом он говорит о тех, кто не оставит священное
дело незавершенным, очевидно имея в виду главным образом себя.
всех. Случайно глянув в мою сторону и заметив меня, женщина подходит без
всякой осторожности и шепчет:
надгробным словом, в том числе Ворон и Уж, которые, следя за оратором,
даже рты раскрыли от изумления перед его способностью говорить так много и
ничего не сказать.
Если, говорит, не сделаешь этого, выдам тебя полиции.
формальности, пока ты получишь наследство.
ночь к старику. Пережди где-нибудь в другом месте. Ступай в отель
"Националь". Отель огромный. Никто тебя не заметит. Может, и я к тебе
наведаюсь.
подобных обстоятельствах, но я глазами предлагаю ей вернуться на свое
место, и она подчиняется.
ритуал опускания тела и, наконец, знакомый дробный стук падающих на крышку
гроба комков земли, хотя и глухой, но несравненно содержательнее любых
слов.
проследуют величины. Кралев с Младеновым идут вместе, занятые разговором.
Поравнявшись со мной, Кралев бросает короткий взгляд в мою сторону и, как
бы не заметив меня, о чем-то сообщает Младенову. Тот смотрит на часы и
кивает головой. Вполне резонно предположить, что они договариваются о
встрече. Неизвестно только, где и когда.
она состоится, я действую по заранее принятому плану. План этот предельно
прост, потому что в основе его лежит правило: делай то, что единственно
возможно в данных обстоятельствах.
определенный практический эффект: я намерен дать понять некоторым людям,
что мне больше незачем скрываться и плевал я на тех, кому захочется и
впредь за мною следить. Двигаясь в своем "ягуаре" к площади Клиши, я
устанавливаю, что "оппель" двух знакомых мне эмигрантов исчез. И "пежо"
Ворона тоже не видно. Однако я не тороплюсь радоваться свободе и,
поглядывая в зеркало, пристально слежу за пейзажем позади меня, равно как
и за такси передо мной, в котором устроился Младенов. Постепенно в
хаотическом уличном движении все назойливей бросается в глаза один часто
повторяющийся элемент: это обычный серый грузовичок, чей
добродушно-будничный вид так обманчив. Порой он исчезает в наплыве машин
или пропадает за поворотом, потом снова возникает, едва видимый вдали.
маловероятно. Проверка отелей вокруг площади Звезды, наверно, уже
закончилась. Чтоб добраться до Лиды, у Кралева есть единственная
возможность - следовать за мною по пятам. Пока тлеет эта надежда, будет
продолжаться слежка за мной, но будет продолжаться и моя жизнь. Потому
что, не надейся Кралев на то, что я наведу его на след Лиды, он бы
наверняка меня уже пристукнул.
возвращается домой. Для меня сейчас это наилучший вариант, вот только бы
как-нибудь избавиться от серого грузовичка.
больше на него внимания, я еду своей дорогой, поворачиваю на Осман и
устремляюсь к площади Звезды. Грузовик по-прежнему позади меня, хотя и
довольно далеко. Столь продолжительное совпадение пути не может быть
случайным. Пока я соображаю, как избавиться от грузовичка, замечаю еще
один часто повторяющийся элемент пейзажа, на этот раз переднего. Это
темно-синий спортивный "меркурий", промелькнувший еще на Клиши. Значит, я
блокирован с обеих сторон, к тому же машина у впереди идущего спутника
достаточно мощная, чтоб попытаться ускользнуть от нее с помощью
какого-нибудь дешевого приема.
ты неожиданно сворачиваешь то сюда, то туда, в голову невольно приходит
мысль, что они снабжены необходимой радиоаппаратурой. Это еще больше
осложняет проблему бегства. Мне не остается ничего другого, как проститься
со своей машиной и вернуться к традициям славной пехоты.
попытки создать впечатление, будто я еду в тот квартал с намерением
посетить Лиду, после чего бесследно исчезнуть, приходится отказаться.
Проститься с машиной вовсе не значит бросить ее на другом конце города.
Когда, свернув на улицу Тронше, достигаю Мадлены, я убеждаюсь, что
темно-синий "меркурий" опять передо мной. Не обнаруживая признаков паники,
продолжаю двигаться дальше и, вращая одной рукой руль, другой отпираю
перчаточный ящик и перекладываю купленные утром вещи себе в карман. Не
забываю и упаковку, так как обозначенное на ней название фирмы может
прозвучать для кого-нибудь весьма интригующе.
Обогнув Биржу, выезжаю на улицу Вивьен. Темно-синий "меркурий" остался
где-то в стороне, но грузовичок за мной в сотне метров. Ставлю машину,
воспользовавшись первым попавшимся местом и, выскочив из нее, ныряю в
пассаж Вивьен. Пассаж длинный, но посередине имеет прямоугольный излом. В
самом углу этого излома есть старая букинистическая лавка, витрины которой
загромождены полками с пыльными книгами. Мне суждено почтить память Тони,
повторив его номер. Войдя в лавку с беспечным видом человека, заглянувшего
сюда из любопытства, я начинаю просматривать тома, стоящие на стеллаже в
углу, не утруждая себя чтением заглавий. Владелец лавки, пожилой здоровяк
с добродушным лицом, не обращает на меня ни малейшего внимания. Он увлечен
разговором с таким же пожилым клиентом относительно фантастической цены,
по какой было продано с торгов первое издание "Цветов зла". Потом разговор
перекинулся на самого Бодлера и занимаемое им место во французской поэзии,
причем один из оппонентов относил его к представителям парнаса, а другой -
к символистам. Однако голова моя занята в данный момент не столько
"Цветами зла", сколько не менее зловещим цветком под скромным названием
"Незабудка". Это не мешает мне следить сквозь щель между двумя полками за
Доставалов Александр
Маккефри Энн
Сертаков Виталий
Роллинс Джеймс
Сертаков Виталий
Роллинс Джеймс