рукой опиравшееся на "идеологию темноты", второй рукой невольно разрешало
"свет".
соберешь в единый кулак огромную державу. Хотелось бы, конечно, сохранить
ямщицкие прогоны, да вот беда: подвели к русским границам со всех сторон
рельсы, провели, окаянные, и даже через Персию и Кавказ стали тянуться, и
кто?! - лучший друг, любезный брат Вильгельм, кайзер прусский!
желании удержать, сохранить любой ценой старое, но, оказывается, старое
это, столь милое сердцу, удержать можно только с помощью ненавистного,
угрожающего, непонятного н о в о г о.
где надо было не к дедам прислушиваться, а к молодым инженерам. По ночам,
в бараках рабочие внимали дерзким словам агитаторов, апостолов от
социализма.
Самодержавие подвергалось давлению с двух сторон: те, которых угнетали,
требовали хлеба, чтобы выжить; те, кто угнетал, заботились о патронаже
сверхприбылям.
шалой жизнью, засыпая лишь поутру; внешне все казалось незыблемым и
прочным, но изнутри, незаметно и постоянно, как весенние ручьи в
мартовском лесу, разрушалось старое, привычное, казавшееся устоявшимся;
воздух был наполнен ожиданием нового; перемены, которых ждали классы
общества, различные в главном, были едины в одном: "Дальше так быть не
может".
расшатал их, сделав мир, волею людей труда и разума, маленьким и общим -
со всеми его заботами, страхами и надеждами.
блаженными, доносчиками, спекулянтами, агентами охранки, послами, попами,
не умевшими прочесть священное писание; авантюристы жадно искали ту идею,
которая могла бы к а р ь е р н о выделить их в глазах государыни (она
императором верховодит, главное - ей в масть угадать); и получилось так,
что д о л г а я задумка графа Балашова, издателя, землевладельца,
державшего капиталы в Лионском банке, идея о том, что "хорошая война"
встряхнет и объединит общество, была близка к реализации: вовсю шла
подготовка к "шапкозакидательской" битве на дальневосточной окраине.
Ленин и его партия, обращаясь к русским рабочим, называли путь,
единственно радеющий о национальной гордости великороссов, единственно
определяющий реальную, а не химерическую перспективу развития
исстрадавшегося народа, который силою и обманом понуждали угнетать другие
народы и терпеть при этом своих единокровных, жестоких и трусливых, а
потому особенно опасных угнетателей.
осветив потекшие стены, заржавевшие типографские станки, листки бурой
бумаги на цементном полу, сказал:
живой.
лучше. С вас такие деньги заломят - ой-ой! Пойдемте, я покажу комнату
шеф-редактора.
лестнице, толкнул ногой склизлую дверь: в маленькой комнатке было большое,
во всю стену, окно, выходившее на реку. Отсюда был виден Вавель, громадный
краковский замок, возвышавшийся над городом, и два моста, переброшенные
через коричневую, мутную воду.
- тяжело отдуваясь, сказал Норовский. - Такой вид чего-нибудь да стоит!
того, что вы здесь намерены печатать, пан Доманский.
одну плату, - начал перечислять Норовский, - если вы, к примеру, задумаете
выпускать крапленые игральные карты и не станете регистрироваться в
австрийской полиции, я запрошу совсем другую цену; если вы хотите издавать
для контрабандной спекуляции учебники на польском языке, запрещенном в
школах Польши, я пойду советоваться к юристу.
своих детей на родном языке? - спросил Дзержинский.
школах, покуда есть Россия, Пруссия и Австро-Венгрия.
большое всегда останется большим. После восстания я отгрохотал на русской
каторге три года, а потом два года мотался по здешним тюрьмам: австрияки
меня посчитали русским лазутчиком.
было.
похмелье.
другие начинают: примкнуть никогда не поздно; отойти - сложней. Все наши
беды проистекают оттого, что не умеем сдерживать порывы, не ценим
устоявшееся; н а д е ж н о с т ь не сознаем за высшее благо.
Сколько вы с меня заломите?
придется Збигневу Норовскому: сильные мира сего расплачиваются за свой
идиотизм жизнями маленьких людей, пан Доманский.
будет предъявить властям несколько книг. Мы издадим книги о том, как живут
наши братья в Варшаве...
издадут в Вене, у "Момзена и Фриша", а не у вас, пан Доманский. Или в
Берлине - там помогут социалисты Либкнехта. Чем вы станете платить за
хорошие книги о плохой жизни?
о л н о вам станет жить, пан Норовский, если вы постоянно будете ощущать,
что помогли.
Поэтому у нее глаза особенные, других таких нет.
уплатим вам.
вздохнул. - Конечно, в этот компресс пойдет один Норовский. Но за деньги!
Понятно?! Я помогу, но за деньги! Жадный Норовский без денег не помогает,
потому что у него на шее четверо внуков-сирот! И убогая дочь! Или вам не
понятно, отчего я такой жадный?!
Зачем только вы пришли, хотел бы я знать? И зачем я остался таким же
дураком в шестьдесят, каким был в двадцать?
рабочим, приглашенным Норовским для уборки помещения, садился за книги,
газеты, письма из Королевства. Он должен был до конца точно понять, каким
обязан стать первый номер газеты польских пролетариев. Из всей массы
материалов - нищета рабочих, отсутствие какого бы то ни было
законодательства, бесправие крестьян, всевластие русской администрации в
Варшаве - надо было отобрать главные, определяющие лицо будущей газеты.
словно бы впиваясь ногтями в кожу, когда в который раз уже перечитывал
данные о народном образовании. На всю Польшу "русского захвата" был один
университет - один на семь миллионов населения! И в этом единственном
университете всего две кафедры, где преподавание велось по-польски -
литература и морфология. При этом курс, посвященный Мицкевичу, Ожешко,
Словацкому, был практически сведен к минимуму, имена великих мыслителей
Сертаков Виталий
Посняков Андрей
Круз Андрей
Свержин Владимир
Шилова Юлия
Никитин Юрий