Чтение 38–й страницы книги ~Ненаписанные романы~

наблюдать за выдворением Троцкого в Турцию.

Именно ему Сталин поручил уничтожить старого большевика Алексея
Гегечкори - тот отзывался о диктаторе без должного пиетета, в
воспоминаниях ничего не написал о "выдающейся роли Кобы", - сфабриковали
дело о растрате; Берия приехал к "старшему другу", предложил дилемму: суд
или самоубийство - с последующими торжественными похоронами.

Гегечкори был первой жертвой Берия - из числа большевиков-ленинцев.

Тридцать первый год, массовая коллективизация, Гегечкори - народный
комиссар земледелия Грузии; "виновник перегибов" назван; наглядный урок
Хозяину, как надо страховать возможные поражения в тактике.

Следующим был уничтожен Котэ Цицнадзе - последний из оставшихся в живых
друзей Камо, работавший с ним до революции; Берия отправил в Кремль
рукопись воспоминаний Котэ о Камо - и в них про Сталина не говорилось ни
слова.

Сталин отправил Котэ телеграмму: "Жду в Кремле, подготовил для тебя
новую работу. Сердечный привет. Коба".

Котэ выехал в Москву, оттуда был отправлен в ссылку, где и умер.

Это было в 1932 году.

В благодарность за верную службу Сталин назначил своего молодого друга
первым секретарем ЦК Компартии Грузии.

Получив от Сталина приказ установить тотальную слежку за народным
комиссаром внешней торговли Розенгольцем, которого исподволь готовили на
процесс - вместе с Бухариным и Рыковым, - Берия делает это по-своему, он
насилует, при помощи двух своих охранников, восемнадцатилетнюю дочь
наркома, Лену. Девушка кончила жизнь самоубийством; ее тело выбросили на
шоссе, и по ней прокатил "линкольн" - несчастный случай.

У Розенгольца остался сын, маленький еще мальчик, - на нем потом и
играли, сломить было нетрудно, трагедия с дочерью постоянно рвала сердце...

В дни, когда решалась судьба Серго, Берия приехал за его старшим братом
- Папули Орджоникидзе. Старого большевика пытали в кабинете Берия, здесь
же и застрелили; перед смертью Папули выхаркнул кровь на роскошный том "К
истории большевистских организаций Закавказья" - шедевр Берия как
литератора и историографа.

...И тем не менее тучи над его головой сгущались; после того, как
Сталин вписал в показания героя гражданской войны Серебрякова: "шпионы
готовили террористический акт против выдающегося ленинца товарища Берия",
народный комиссар внутренних дел, "совесть партии" Николай Иванович Ежов
понял: вот он, конкурент!

И - отдал приказ на арест Берия.

Будучи от природы человеком узкого кругозора, истинный выдвиженец
Сталина, в партию вступил после Октября, опыта борьбы не имел, - пытки
ленинцев в подвалах не в счет, садистские развлечения, а не опыт, - Ежов
отправил ордер на арест наркому внутренних дел Грузии Гоглидзе.

В тот же час Берия, меняя маршруты своего поезда, составленного из
четырех "пульманов", выехал в Баку, оттуда - потаенными ветками - рванул к
Москве:

зеленый свет дал Каганович: не мог простить Ежову убийства братьев,
боялся за себя, понимая, что на очереди все те, кто знал Сталина до
Революции.

(Об одном из героев моего романа "Бриллианты для диктатуры
пролетариата" - Савельеве-Шелехесе Лазарь Моисеевич заметил, странно
усмехнувшись: "Чистый был человек, тоже попал в нашу мясорубку, мог бы
работать и работать, настоящий большевик".

Сказав про "мясорубку", Каганович показал своими большими руками, как
вертелись эти жернова, в которых хрустко перерезались шейные позвонки
братьев, жен, ближайших друзей, героев страны, подвижников революции;
сказав так, он, вздохнув, усмехнулся, хотел что-то добавить, но - внезапно
замкнулся.)

В Москву Берия приехал в час ночи, подгадал, что Сталин еще в Кремле -
текущую работу закончил, готовится к завтрашнему дню; Берия запомнил, как
в Тбилиси, в двадцатых, в день их первой встречи, проводив его в особняк,
поинтересовался, когда делать завтрак и что приготовить для работы, Сталин
усмехнулся: "Бог даст день, Бог даст пищу... Тут не работать надо, а
пахать... Всю Грузию надо - после меньшевиков с их паршивой независимостью
- перепахивать: с потом и кровью...

Ишь, почему я не говорю с ними по-грузински?! - вдруг обратился он к
какому-то невидимому собеседнику. - Пусть сами учат русский! Не захотят -
заставим; откажутся - перестреляем; насилие в определенных ситуациях -
тоже путь к счастью..."

Из Москвы Берия практически не уезжал - был назначен заместителем
Ежова, постепенно перевел сюда свою гвардию - Меркулова, Деканозова,
Гоглидзе, братьев Кобуловых, - с ними как за каменной стеной; расстрел
Ежова провел спокойно:

малыш метался по камере, молил о встрече с "дорогим Иосифом
Виссарионовичем", был быстр, как зверь, пули, казалось, его не брали, хотя
"сталинка" сделалась бурой и ощутимо теплой от крови...

Провел несколько показательных процессов против ежовцев, расстрелял
"врагов народа, нарушавших социалистическую законность, поднимавших руку
на лучших ленинцев", выпустил из тюрем около семи тысяч человек; в стране
пошли разговоры:

"что значит пришел человек Сталина! С ужасом тридцать седьмого
покончено раз и навсегда, правда восторжествовала!"

Никто, правда, не знал, что накануне его назначения наркомом
расстрельщики работали днем и ночью, подчищали камеры, уничтожая тех, кто
не станет молчать, когда выпустят...

Затем Берия перенес свою деятельность за рубеж: организовал убийство
Троцкого, вызвал из Германии всех советских разведчиков и расстрелял их в
подвале - даже не допросив: надо было крепить дружество с Гитлером не
словом, но делом; запретил Шандору Родо все контакты с его
друзьями-антифашистами в Европе.

(Шандор Радо, руководитель советской разведывательной группы в
Швейцарии, передававший в Москву, Берия, сообщения о том, что говорил
Гитлер на совещаниях в Ставке через час после того, как Кейтель объявлял
заседание закрытым, был арестован на московском аэродроме.

- Я ведь в "шарашке" сидел, - рассказывал мне Радо, - Солженицын
человек весьма талантливый, но его же среди нас не было, в "шарашке"
держали только членов партии, ученых с мировыми именами. Берия к нам
приезжал довольно часто, кое с кем из зеков здоровался за руку,
интересовался работой, особенно слушающей техникой, так что наивные
включения ваших свободолюбцев, пускавших на всю мощь радио, чтоб их не
записали, уже тогда были фикцией: мы научились отделять шепот говоривших
крамолу от музыки или голосов дикторов... Берия высоко оценил нашу работу
- прибавил питание, приказал продавать не только маргарин, но и сливочное
масло.)

Отправил послом к Риббентропу своего старого и верного друга
Деканозова; немедленно сажал тех, кто осмеливался говорить о возможном
нападении нацистов:

"Я не разрешу травмировать Хозяина паникерскими разговорами маловеров!"

Именно он в ночь на двадцать третье июня арестовал военных, которые
должны быть объявлены виновниками нашего отступления, - ими оказались как
раз те, кто бил тревогу по поводу неминуемости агрессии: Рычагов,
Смушкевич, Штерн, Мерецков.

Именно он - в конце сороковых, - чувствуя, что Сталин отодвигает его от
органов, наладил свою личную слежку за каждым шагом Хозяина: Саша
Накашидзе, работавшая в доме генералиссимуса, сообщала ему о том, когда,
кто и сколько раз звонил Хозяину, о чем с ним говорил, кого он приглашал,
сколько времени проводил за столом с гостями, как на кого глядел, кого чем
угощал.

Поняв, что с ним может произойти то же, что случилось с Вознесенским и
Кузнецовым, что готовилось против Молотова, Ворошилова (английский шпион)
и Микояна, внес в "дело врачей" свой поворот: его агенты в Кремлевской
больнице отменили все те лекарства, к которым привык организм
генералиссимуса за тридцать лет. Маленького, одинокого рябого старика,
полного новых замыслов - процессы в России, продолжение чисток в Праге,
Варшаве, Софии, Будапеште, Берлине, Бухаресте, Тиране, начало нового курса
в Пекине, устранение Тито, - начали продуманно и методично убивать лучшей
фармакологией, привезенной из-за рубежа "для укрепления здоровья самого
великого человека нашей эры".

(В свободное от работы время Берия отправлял своего порученца
полковника Саркисова на "вольный поиск": тот привозил ему девушек с улиц
или же сановных матрон; Берия был галантен, обаятелен, бесконечно тактичен
и добр; с актрисами "расплачивался" Сталинскими премиями.

Главный хирург Советской Армии Александр Александрович Вишневский
рассказывал мне, что в камере, на шестой день после ареста, Берия начал
онанировать; на замечание охраны ответил:

- Это потребность организма, я ничего не могу с собой поделать...
Насколько, я помню, правилами внутреннего распорядка в наших тюрьмах это
не запрещается...)

Когда Берия сообщили с Ближней дачи, что Сталин не откликается на
звонки, он приехал туда, сострадающе посмотрел на растерянных Молотова,
Кагановича, Хрущева и Булганина, обернулся к охранникам:

- Ломайте дверь!

И в первых же его словах, когда он увидел старика, лежавшего на ковре,
было ликование:

- Тиран пал!

...После ареста Берия был, конечно же, объявлен английским и
югославским шпионом, диверсантом, агентом Тито.

Смешно, понятно, со сталинизмом бороться сталинскими методами: через