неделю, пока снова кто не удавится...
устах у каждого.
что власти нашли его дочку, которую удочерили люди, состоящие в дружбе с
губернатором Огайо, после того как его несчастная жена Дора умерла в
пургу, под забором, с крошкой, завернутой в тряпье. Девушке теперь
семнадцать, она главная красавица штата, со всей Миссисипи люди приезжают
на нее любоваться. Более того, в архиве шахты нашли описание героического
поступка Маралата, когда он спас жизнь двадцати рабочим, поплатившись за
это своим здоровьем и жизнью несчастной жены. Все это дало возможность
властям предержащим помиловать его после того, как он отсидел на каторге
семнадцать лет, три месяца и два дня.
он вышел из тюрьмы - крадучись, опасливо озираясь по сторонам, как любой
арестант, проведший за каменными стенами почти половину жизни. Ему
сказали, что дочке о нем ничего не известно; о "Тюремном дьяволе" она,
конечно же, была наслышана, как и все жители Огайо, но девушка и
представить себе не могла, что двухметровое заросшее чудище, содержавшееся
в клетке, было ее отцом. Это повергло Маралата в страшную, недоумевающую
тревогу, руки его тряслись, когда он прощался с нами, а в глазах стояли
слезы... Он то и дело повторял: "Боже, как мне поступить, научи меня!
Научи меня, боже, научи!"
тюремная администрация позволила ему завести в камере канареек, и он вышел
на свободу с клеткой, в которой были две голосистые пичуги; он сам учил их
мелодиям, они подражали ему и никогда не улетали от него, несмотря на то,
что он постоянно выпускал их на волю...
полагается каждому освобожденному, и след его между тем простыл, ни слуху
ни духу, хотя он обещал писать нам про свою жизнь.
уговорил начальника тюрьмы написать ей официальное письмо с вопросом, не
появлялся ли в их доме "Тюремный дьявол".
грации, дочь Маралата. Ей рассказали всю правду об отце.
тюремщиков, отчего они не сообщили обо всем заранее. Эти ее слова были для
нас Великим Лекарством Надежды, дорогой Ли.
дверь громадному седому старику с маленькой клеткой в руке, где сидели
канарейки.
Он смотрел на девушку и плакал. Решив, что это какой-нибудь пьянчужка,
девушка дала ему серебряную монету и ушла в дом. Одно только ее поразило,
когда она закрывала дверь: ей послышалось, что старик сказал: "Прощай, моя
маленькая Дора" (так девочка была похожа на свою родную мать несчастную
жену Айры!).
получила хорошее образование, знала законы, но сердце ее не зачерствело от
этого горестного знания.
подняли на ноги, но все оказалось тщетным...
в тюрьму - больной, голодный, оборванный. Послали за его дочерью. Айра
лежал в госпитале, на койке возле зарешеченного окна весь обметанный
лихорадкой, с высочайшей температурой, то и дело обрушиваясь в тревожное
беспамятство. Девушка бросилась ему на грудь, стала шептать, что она его
дочь, Мэри, молила Айру не умирать, рассказывала ему, как они теперь будут
жить вместе, счастливо и долго...
громадными ладонями, которые никогда не знали радости отцовства, прошептал
что-то доброе, закрыл глаза и умер...
слишком поздно, когда и не нужна уж она, да и есть ли эта справедливость,
коли жертва не смогла воспользоваться ее плодами? Лишь то угодно Судьбе,
что приходит в свое время. Лишь то нужно людям, что успевает к тому
моменту, когда ж д у т. Если бы я решился когда-нибудь описать эту
судьбу, я бы обязательно сделал так, чтобы справедливость восторжествовала
через год-два, но ведь это невозможно, поскольку Мэри не могла бы понять,
что седой великан с канарейками - ее отец... Маленькие дети боятся
заросших великанов в скрипучих тюремных башмаках (их у нас специально шьют
скрипучими - на случай побега; надсмотрщикам легче нести караульную
службу; бедняга Дженнингс решил бежать и был схвачен именно из-за
проклятых башмаков, поплатился за это карцером и битьем палками над
желобом, по которому сливают кровь, оставшуюся после экзекуции
"воспитательного характера"). Так что рассказ невозможен, ибо в нем будет
нарушена великая традиция времени, места и действия. А если б и был
возможен, я бы все равно не стал его писать... Не могу я писать про
тюрьму, и все тут, потому что на свободе, даже когда смерть смотрит тебе в
лицо, остается шанс на спасение. Здесь этого шанса нет. Его у тебя
отнимают в тот миг, когда за тобою затворяются страшные, автоматические,
стальные двери...
приезжать люди, больные тем страшным недугом, который отнял у меня Этол. Я
вспоминаю трагедии, которые разыгрывались у меня на глазах, когда те, кто
убоялся верить, предпочитали яд борьбе за жизнь. В голове моей
складывается рассказ про то, как Судьба все же умеет быть милосердной к
слабым, но, увы, за счет тех, кто силен духом, Добр и Высок.
я страшусь памяти. Как только (и если) я выйду отсюда, Колумбус должен
исчезнуть из моей жизни, словно лет, проведенных здесь, и не было вовсе.
Если когда-нибудь кто-нибудь спросит меня, как я сидел на каторге, я
брошусь с моста, потому что отверженность, ее страшный смысл понятен лишь
тем, кто был отверженным.
что он выбыл и по указанному адресу не проживает более.
литератора и эссеиста Уолта Порча.
адреса в привычном смысле этого слова, но умер, покончив жизнь
самоубийством (отравился газом).
литературы, прежде всего разбирают Язык произведения и Характеры, в нем
выведенные. К Сюжету отношение вполне второстепенное, в то время как
Слово, то есть Идеи, создающие Характеры, нигде не проявляются так точно,
как в Его Величестве Сюжете! Разве б человечество зачитывалось Шекспиром
не будь интересна фабула его вещей? А Гюго? Бальзак? Мопассан? А Диккенс?
(Конечно, из каждого правила можно найти исключения - Монтень, Кампанелла,
Руссо. Но ведь это Проповеди, Новое Откровение, Катехизис Бунтующего
Разума.)
вне Слова, то есть Идей, воплощенных в характеры.
Территории несколько серебряный месторождений, застолбили их, задарма
продали заявки "Скотоводческому банку" (получили сорок тысяч баков вместо