ноге. - Думаю, что нашим национальным интересам небезразлично ближайшее
будущее; иноземцы, приходившие в Россию, всегда допускали ошибки,
вызванные навязыванием своих методов, отрицанием услуг
аборигенов-коллаборационистов. Вот я и хочу, чтобы ошибка прошлого не
повторилась сейчас, в начале этой великой кампании.
состоит в том, чтобы с первого же дня исключить всякую возможность ошибок.
между Россией и Украиной?
Павелича?
брошенная Муссолини. Здесь будет иное образование, чисто вассального
порядка.
говорить был не должен. "Вассальное образование" входило в сферу его
личного интереса значительно в большей степени, чем в сферу интересов
фюрера. В этом "вассальном образовании" он рассчитывал получить пост,
который прибавил бы квадратиков на его погонах и поднял его на следующую
ступеньку в нацистской иерархии. Но Фохт не понимал, что в данном случае
его личная заинтересованность входила в противоречие с идеей Гитлера,
который никогда, ни разу, ни в одном своем выступлении не говорил о
возможности создания каких-либо "образований" на территории Советского
Союза: только жизненное пространство для немецких колонистов! Никаких
поблажек украинцам, белорусам, россиянам - все это материал для
ликвидации, депортации, колонизации, не больше.
Розенберг, имперский министр восточных территорий и шеф международного
отдела НСДАП, хотел делом доказать фюреру, что практика его министерства
окажется более действенной, чем работа полиции Гиммлера и надзор
гауляйтера Коха, ставленника партийной канцелярии Бормана.
ни было интонаций голосом продолжал седой штандартенфюрер, - вы обречены
на то, чтобы сказать правду. Человек, попав в Карлсбад, если только он не
поражен раком, должен выздороветь. Человек, если он любит прекрасную,
веселую, умную женщину, должен стать счастливым рогоносцем. Человек,
оказавшийся в нашей тюрьме, должен сказать всю правду. Мы учитываем
особенности немецкого национального характера, который выверен
прагматизмом мышления миллионов наших предков.
рта появилась мокрота. ("И губы у вас, как у обиженной девушки, и ямочка
угадывается на щеке, - улыбалась ему Ингрид Боден-Граузе, - разве таким
должен быть настоящий мужчина, мой милый и хороший друг?").
разу не посмотрел на меня, он все время разглядывал свои ногти. Если я
сейчас упаду, это может показаться неестественным. Надо упасть, когда
кашель станет особенно затяжным. И про Ингрид я сейчас вспомнил потому,
что мне не хватает ее силы и спокойствия, и еще я очень хочу, чтобы она
увидела меня сейчас и поняла свою неправоту, когда говорила про мои губы и
ямочку на щеке. Господи, а ведь это желание рождено мстительностью, как же
не стыдно, а? Ведь я ей мщу, доказывая ее неправоту, а мстительность -
самое недостойное качество в человеке..."
- согласитесь, ибо это, увы, логично.
дело, что качество это плебейское в такой же мере, как и господское, но не
аристократическое. Оно родилось в сознании раба, который имел право
отомстить господину за свои унижения. Нет, не имел права. Он мог и обязан
был победить господина. Он обязан был добиваться свободы. А свободный
человек мстить не может. Карать - да, мстить - нет".
монотонно продолжал штандартенфюрер, и Курт лишь урывками воспринимал его
слова, когда хотел этого, когда он нуждался в паузе, ибо мозг его был
разгорячен, как и. тело. - Немец, как никто другой на земле, понимает
первопричину необходимости... Вы невнимательно слушаете меня... А зря. Я
даю вам дельные советы, которые ни к чему вас не обязывают.
начнется затяжной кашель, - он умеет предчувствовать, и он может угадать
мое решение, и тогда я погиб".
компонентов, господин Штрамм. Первый компонент - это тюрьма, а здесь все
особое, даже время. Здесь время работает против вас. Второй компонент:
рано или поздно вы ощутите свою о с о б о с т ь, весь ужас, сокрытый в
невозможности распоряжаться мозгом и телом. Третий компонент: мы не
позволим вам сделать какую-нибудь глупость, вроде самоубийства или тяжкого
телесного членовредительства. Четвертый компонент: чем дальше, тем
явственнее вы будете видеть возможность, которую мы даем вам для того,
чтобы вернуться к прежней жизни и привычной деятельности, требуя от вас
взамен лишь одно - правду. И, наконец, последнее: в тюрьме вы ощущаете
свою малость. Это особенно страшно, ибо, как правило, люди вашего круга
мнят себя личностями недюжинными, крупными, а может быть, таковыми и
являются на самом деле. Мы заставляем понять такого рода недюжинного врага
его незначительность, выделив ему в следователи человека низшего порядка,
который властен задавать вопрос и может - любыми способами - добиться
ответа. Пусть даже заведомо лживого ответа. Диалог неравенства приведет к
тем результатам, в которых заинтересован я. Понимаете? Тюрьма - это
государственный институт особого рода, а допрос - диалог исключительного
порядка. В тюрьме вы, свободный человек, чувствуете свою несвободу
совершенно особенным образом: вы соглашаетесь с несвободой, вы принимаете
этот факт как данность. Но ведь человек рожден свободным. И это постоянное
клокотание разностей сломит вас, подточит изнутри. Вы по прошествии
времени потянетесь к следователю, как к родному: вы будете искать в его
словах намек, снисхождение, сочувствие; вы будете противиться этому; вы
станете ненавидеть себя, когда вас вернут в камеру, вы будете проклинать
себя за те слова, которые сорвались у вас с языка, но и на следующий день,
а скорее всего через несколько дней - надо дать возможность накопить в
душе желание надеяться - вы снова будете говорить, и в потоке лжи я увижу
крупицу правды. А потом мы докажем, что вы преступили грань, и вы
согласитесь с этим, и за час до казни вы будете желать только одного:
увидеть меня, получить от меня утешение, ибо постепенно я стану вашим
другом, который сострадает вам и старается понять вашу правду. Мне,
впрочем, это действительно необходимо: возможно, ваш опыт поможет нам
удержать от аналогичных ошибок десяток других людей.
горячий. Он вырвался изо рта стоном, воплем, мокротой. Курта било частыми,
замирающими судорогами, он мешал себе, задерживал дыхание, хрипел,
извивался до тех пор, пока не потемнело в глазах и не стало тяжело и гулко
в голове, и тогда он повалился вперед, и седой штандартенфюрер поднял
наконец глаза от своих ровных квадратных розоватых ногтей. Он смотрел на
Курта, на его взъерошенный затылок оценивающим спокойным взглядом,
дождался, пока приступ кашля прекратился, а потом, подойдя к арестанту,
опустился перед ним на корточки, достал крахмальный платок, вытер
потрескавшиеся губы Курта и тихонько сказал:
господин Штрамм...
скажите только одно слово: "да" или "нет".
вам воды, и станем беседовать... О прошлом, только о прошлом.
восхищением, со страданием и прошептал:
кашля.
все более мягок с Ганной; подолгу простаивая у нее за спиной, наблюдал,
как она работала.
Василенко Иван
Маркеев Олег
Верещагин Олег
Лукин Евгений
Афанасьев Роман
Березин Федор