милицейская машина...
Неужели Филипп наивно рассчитал, что он у нее один в охранении?
Фердуева.
зеркальце-то вся бойня, как на ладони. И еще "жигули", семерка, стояла с
частными номерами, а в них двое в штатском, но я-то их брата за версту
чую.
в моем возрасте. Я еще в кино, когда работал, всегда поражался: как ни
обряди актера, как ни науськивай - нет мента, так, видимость одна, шарик
без воздуха.
его дело сторожить и оброк собирать, он игрок по копеечке с белой панамой
на макушке, а тут люди рубятся, не приведи Господь, похоже, стольник за
вист заряжают. Эх ма! Почуваев засопел по-кабаньи и вернул Фердуеву от
размышлений на бренную землю.
скорбная для такого момента.
глазам. Еще полбеды. Значит Филипп не переметнулся. А северян поддерживают
их правоохранители. Естественное дело. Вот почему и зубы перестали драть.
Филипп у себя царек, а на севере свои монархи, все жить хотят, что им
Филипп, ровня и только. Фердуева повеселела. - Это хорошо, Вась, что они
на раннем этапе показали, кто за ними стоит. Потрафили нам. Засветились,
орелики. Я их мышиную гвардию притушу, найдем управу. Я-то думала мальцы с
желтком на губах... нет, поди ж, эшелонированная оборона...
чисто боевое учение, синие - зеленые, северные - южные, эко народец
разбирает...
отставника, вознаграждая себя за тяжесть пережитых минут:
шишковатой, поросшей коротким ежиком голове и строевым шагом покинул зал.
Помрежу:
имеет, калькулирует не хуже нашего, но предан, впервые в жизни копейку
заимел. Преданность пожилого, всю жизнь пронищенствовавшего, ни с чем не
сравнишь.
безымянного правой руки облупился лак, нет, порядок.
затаится. По мелочам, а тут поток... разница? Плечи расправляются у
человека. Все талдычат про достоинство. Цену должен иметь человек. Хоть на
части меня режь, никогда не поверю в достоинство нищего.
Ваське.
кивнула - иди.
стенам, перед вазой с розами сидела женщина, будто с обложки журнала, и
водила остро очиненным карандашом по белому листу бумаги. На дне давно
остывшего стакана чая залегли чаинки. В дальнем конце зала открылась
дверь, и Фердуева увидела двоих незнакомцев. В этот момент погас свет.
глубокие похмельные тени, похоже, начальник с трудом сдерживал внутреннюю
дрожь.
Филипп к оберторгу явился, а напротив...
поднял глаза, офицера сдуло, будто сухой лист.
служебное соответствие: если перед дверью кабинета у подчиненного не
начинает пупок развязываться, что ты за начальник?..
замыкалось, дело застопорилось.
трех букв на ха начинается.
принялся с школярской старательностью вписывать буквы в клетки.
сторонам, старался определить, где Филипп ховает горячительное: три сейфа,
два шкафа и еще в углу столик с ящиками, на коем пепельница и
гравированный щит с мечами. Филипп потер руки.
говорили. Всегда расколет! Никто упираться не моги...
суть, рискнул объяснить:
доходило. Сами оговаривали, ей Богу, оторопь брала. Ты ему соломинку, мол,
так ли все? Может, перехлест? Пережим? Подумайте. А подследственного,
гляди, как плотину прорвало, видит, что ты радуешься признанию, вроде и
сам обвиняемый не нарадуется вместе с тобой. Примечаете, гражданин
начальник, как я вам подмахиваю?! Находились, конечно,
упиральщики-молчуны, но редко, да и сколько ни упирайся силы-то вытекут,
вот в чем фокус. Так что руками махать нужды нет. Ну то в мои времена, а
раньше, конечно... - Филипп наблюдал за блуждающим взором Дурасникова. -
Триша, кормилец, ты никак с нутряным жаром пожаловал, а я, нехристь, мучаю
доброго человека всячиной да лясы точу попусту. - Коротконогий Филипп
неожиданно резво вскочил и скомандовал.
зампредом золотился содержимым чуть не доверху наполненный стакан. Сквозь
серость кожи щеки Дурасникова расцветило азартом, предвкушением
спасительного. Рука неуверенно, будто Дурасников опасался, не растаяло бы
видение, поползла к стакану. Филипп отдал короткие команды по телефону и
вернулся к похмельной игре, не без умиления наблюдая за дурасниковскими
корчами.
хватанешь с лишним жимом, пиши - пропало, ласково охватил стакан,
стеклянные стенки едва не выскальзывали из неверных пальцев, поднес к
губам, всем телом прянул навстречу желтому ободку по краю, ноздри
щекотнуло крепостью хмельного, коньячным духом обожгло небо, защипало
веки. Дурасников с маху опрокинул стакан и... будто из бочки выбили
деревянную затычку: силы и соки хлынули во все закоулки дурасниковского
тела, взор засверкал, плечи расправились, Дурасников даже глянул не без
недоумения на Филиппа рыжего, будто не его стараниями возродился к жизни.
распространения спасительного жара по дрожащему нутряно телу прерывать
пустыми россказнями грешно, негоже лишать страждущего сладостных минут.
властно обозначились скулы: жаль, Филипп глазел на возрождение Дурасникова
из пепла и, как ни досадно, даже приложил к тому руку. Зампред желал бы
сию минуту исчезновения Филиппа, и тот, будто распознав тайные мечтания
Дурасникова, протянул неопределенно: ну-ну, знаю, брат, что, покуда
разрывает окаянный жор к горячительному, кому угодно поклонишься, а как
только пылающие угли залиты, сразу цена собственная, только что ничтожная,
скачком возрастает и благодарить спасителя - нож острый.
из потаенной ниши над батареей тряпицу, принялся протирать листы герани в
керамическом горшке.
жизнь Филиппу, живо предстали из забвения: убожество и грязь, и вечный ор
пьяных родителей-жильцов и запущенных голодраных чад, и песни
обезноженных, обезрученных солдат, на беду свою вернувшихся с войны.
хозяину кабинета.
нырнул в кресло, упокоил корявые кисти, сплошь заросшие шерстью, на
подлокотниках. Филипп раздумывал, выпить или воздержаться, дело не