Чтение 39–й страницы книги ~Смилодон~

волыну с боевого взвода, угнездил ее на поясе в петле. - Похоже, уже пришли...

Да, до аббатства Сен-Жермен де Пре было уже рукой подать -
стрельчатые его очертания четко рисовались на фоне звезд. Ни одному
добропорядочному человеку даже в голову бы не пришло лезть на эти стены под
покровом ночи. Только не Бурову.

- Минуточку, мон шер, - на близлежащей пустоши, какие в Париже были
повсюду, Буров нарвал полыни, сделал веник и царским жестом протянул Анри. -
Прошу. - Мгновение полюбовался на фигуру шевалье, сплюнул и описал чертополохом
замысловатую кривую. - Это от собачек. Первое, что они учуивают, - это
незнакомый запах. А потом начинают тявкать. Со всеми вытекающими последствиями.

Буров понимал, что это так, полумеры. Эх, спецназовскую "каштанку" бы
сюда, а лучше "мухтара" [Средства для нейтрализации собак.]. Чтобы всех
окрестных собачек в радиусе пяти лье пробрал вначале насморк, а чуть позже
кровавый понос. Ошметками внутренностей.

Тем не менее они с Анри похлестали друг друга вениками, напихали
полыни в карманы и за обшлага и неспешно - благо акция планировалась ближе к
"часу собаки" [Около четырех часов утра, время, когда больше всего хочется
спать.] - направились к аббатству с подветренной стороны. Устроились в низинке
неподалеку от стены, затаились среди кустов, превратились в слух. Ночью нужно
больше доверять ушам - а то ведь все кошки серы.

- Итак, мой друг, последнее ЦУ, надеюсь, вы извините меня за
назойливость, - из холщовой сумки, висевшей у него через плечо, Буров достал
эклеры, недоеденные за ужином, не спрашивая, с приказной бесцеремонностью
протянул их Анри. - Ешьте, только медленно. Сладкое в темноте необходимо для
глаз [Сахар и его производные действительно увеличивают чувствительность
глазных рецепторов.]. - Сам взял липкую на ощупь трубочку, осторожно, чтоб не
выпачкаться в креме, откусил. - Так вот... Дерну за веревочку один раз - стоп.
Два раза - подъем. Ну а уж если закричу голосом бешеного мартовского кота -
тащите, что есть мочи, сколько хватит сил. Вы когда-нибудь слышали, как кричат
бешеные коты в марте? Может, показать?

Так, за разговорами и эклерами, они промерзли где-то с час, потом
Буров посмотрел на небо, встал и с хрустом потянулся.

- Ну как у вас настрой, шер ами?

- Отличный, - ответил шевалье и двинулся за ним к гигантскому,
росшему неподалеку от стены аббатства вязу. Это был настоящий монстр
растительного мира, исполин, толщиной ствола напоминавший баобаб и, верно,
помнивший еще тамплиеров, катаров и времена крестовых походов. Не таким ли был
знаменитый Жизорский вяз, из-за которого пролилось столько английской и
французской крови? [В Жизоре перед местной крепостью находился луг, называемый
в летописях "Священным полем", на котором издавна назначали встречи французские
и английские короли. У чудовищного, росшего здесь с незапамятных времен вяза,
ствол которого могли с трудом обхватить девять человек. И вот однажды в жаркий
летний День Генрих II Английский прибыл первым на рандеву и расположился у
подножия вяза, лишив, таким образом, тени Филиппа II Французского, приехавшего
чуть позже. Тому это, естественно, не понравилось, последовали вопросы,
подначки, оскорбления, так что дело закончилось побоищем, благо свита у королей
была солидная. В завязавшейся битве принц Ричард Львиное Сердце со своими
вассалами творил чудеса отваги, однако, увы, к вечеру англичане были разбиты и
ретировались за ворота крепости. А торжествующие французы в качестве триумфа
срубили ни в чем не повинный вяз.]

- Опа, опа, - по-русски прошептал Буров и ловко зацепил якорем
нижнюю, покрытую броней коры ветку. Секунда - и, взобравшись по веревке, как
мартышка, он был уже наверху, у развилки ствола. - Время, Анри, время.

Однако шевалье был куда более тяжел на подъем - он лез натужно,
словно обожравшийся коала. Вскарабкался-таки, перевел дыхание и тоже вспомнил
родной язык:

- Ну, сука, мля!

- Молодцом, полдела уже сделано, - обрадовал его Буров и не спеша,
держа баланс, пошел по ветке к стене аббатства. Замер на мгновение, примерился
и беззвучно спрыгнул на древнюю кладку - хорошо, та была многорядной, а луна на
небе круглой и яркой.

"Охо-хо", - поежился Анри, сел верхом на ветку и, перебирая ее
руками, переправился на стену, вздохнул: "Плакали мои панталоны. И хорошо, если
только они".

- Тс-с-с, - прошипел Буров, приложил палец ко рту и замер,
превратился в статую, вслушиваясь в полутьму. - Тихо, тихо...

Да, все было тихо в чертоге веры - братия, отбарабанив полуночницу
[Вид службы.], отбыла на покой, псы кемарили, не вылезая из будок, и даже
монахи-штрафники, на которых была наложена епитимья, дрыхли, невзирая на
всевидящее око божье. Языческий идол Морфеус царствовал безраздельно в оплоте
Христовом. Так что дела никому не было до шевалье и Бурова, по-воровски
крадущихся по гребню стены. Разве что сытеньким, отъевшимся к зиме засранцам
голубям да черным, словно смоль, недобро каркающим спросонья воронам.

- Ну вот, мон шер, осталась самая малость, - напротив трехэтажного, с
черепичной крышей здания Буров остановился, сдернул арбалет с плеча, вытащил
козью ногу. - Еще немного, еще чуть-чуть...

С лязгом напружинил дуги и вложил болт в желоб - с обычным
наконечником, не отравленным, зато со стальным кольцом и крепкой, пропущенной
сквозь него бечевкой. Болту сему предстояло пересечь внутренний двор и застрять
в стволе уродливого корявого дубка, выросшего по воле благосклонного Провидения
на крыше у самого карниза.

- Ну, помогай нам Бог, - Буров изготовился, задержал дыхание,
прицелился и... опустил арбалет. Кажется, этот монастырский дворик переплюнуть
можно, а вот иди-ка ты попади. Темно, непривычно, а главное, страшно. А ну как
промахнешься. Стрела улетит к чертовой матери, веревка лопнет, все сорвется,
пойдет прахом. И тут Буров рассмеялся - внутренне, неслышно - над собой. Ну,
блин, прямо, как курсант-первогодок. Не думать надо, а расслабиться и
довериться телу. Подсознание все сделает само, только нужно озадачить его. В
длинные рассуждения вдаются только дегенераты... Он по-ново поднял арбалет и,
особо не стараясь, выстрелил - будто развлекаясь в тире. Рявкнула тетива,
свистнуло, чмокнуло, и Буров удовлетворенно крякнул - есть контакт.

- Ни хрена себе, - восхитился шевалье и начал быстро перебирать
веревку руками; отчего она пошла через кольцо в болте, увлекая за собой уже
веревку толстую, прочную, способную удержать вес человека. Скоро воздушный мост
был готов. Переправляться по нему полагалось, также усиленно работая ручками.

- Ничего страшного, мон шер. Высота метров шесть, минус ваш рост плюс
длина ваших рук, - заботливо сказал Буров, проверил еще раз, как держатся лапы
якоря, и закинул арбалет за спину. - Если даже на крайняк и сорветесь -
пустяки, какие-то жалкие три метра. Ну, удачи.

Слез со стены, повис на веревке и скоро уже стоял, обнявшись с дубом,
и свистяще, словно змей-искуситель, шептал:

- Ну же, Анри, давайте. Это, право, такие пустяки. Как аттракцион,
чертовски приятно.

Только шевалье его энтузиазма не разделял. Сделав наконец
титаническое усилие, он все же оторвался от стены, обвил веревку руками и
ногами и с трудом пополз в направлении дуба. Дополз - поднялся на ноги, перевел
дух и вдруг беззвучно рассмеялся, как человек, которому уже нечего терять:

- Как вы там сказали, князь? Еще немного, еще чуть-чуть?

- Да, мон шер, осталась самая малость, - отозвался Буров и,
пригибаясь к кровле, двинулся по скату крыши. - А вы, Анри, смелый человек...

Искренне сказал и в то же время с умыслом - как яхту назовешь, так
она и поплывет. И дело тут не в попутном ветре - в психологии.

- Да ладно вам, князь, - смутился шевалье и пошел вслед за Буровым к
внушительной, в человеческий рост, печной трубе. Выщербленной, черной, словно
обгоревшей. Сколько столетий пронеслось над ней, сколько леса вылетело через
нее дымом - один бог знает.

- Бр-р, словно вход в преисподнюю, - шевалье глянул в зев, не увидел
ничего, кроме кромешной темноты, и в голосе его послышалось сомнение: - Неужели
вы полезете туда, князь?

Из квадратного отверстия еле слышно тянуло теплом и совершенно
явственно - большими приключениями.

- Конечно. Это еще не самое большое дерьмо, в которое я влезал, -
Буров, свесив ноги, устроился на кладке и начал действовать решительно и споро,
словно хорошо отлаженный бездушный автомат. Вытащил фонарь, веревку и огниво,
снял парик, камзол, жилет и шпагу, принайтовил к поясу страховочный конец,
запалил тройной, хитрой скрутки, фитилек. Ничего лишнего, обременяющего,
сковывающего движение. Только кольчужонка под одежонкой, самопальная бандура да
верный, не единожды опробованный в мокром деле тесак в полтора локтя. Еще сумка
навроде нищенской, с кое-каким припасом, огневым набором да инструментом.
Холщовая, через плечо. Все, ажур, готов к труду и обороне.

- Травите, мон шер, не спеша, вдумчиво. - Буров на прощание помахал,
словно космонавт, рукой и начал потихоньку уходить в трубу.

В трубе было тесно, черно и смрадно. Воняло дымом, прокопченным
камнем, чем-то жирным, невообразимо мерзким, пролитым на угли. Снизу уже
совершенно явственно поднимался теплый дрожащий воздух. Может, и прав шевалье,
что дорожка эта в ад?

"Не кочегары мы, не плотники. Трубочисты мы, такую мать", - обвив
одной рукой веревку и держа фонарь в другой, Буров плотно терся плечами о
трубу, потихонечку зверел и думал только об одном - цела ли железная решетка,
перегораживающая обычно дымоход? Хорошо бы сгнила, проржавела. Хоть какая-то
польза будет от беспощадного, все превращающего в тлен времени. Ну а если нет...

Время действительно беспощадно - скоро без малейших препон Буров
опустился на прогоревшие, но еще теплые угли. Однако без решетки все же не
обошлось, она закрывала жерло необъятного - бревно положить можно - роскошного
камина. Вася-смилодон словно очутился в клетке.

"Кучеряво живут, сволочи", - Буров в знак благополучного приземления
дернул за веревку, отвязался от нее и начал выбираться на волю - приподнял
решетку, отставил в сторону и чертом из преисподней шагнул на мозаичный пол.
"Да, действительно кучеряво". Попал он, прямо скажем, не в монашескую келью.
Апартаменты, под стать камину, были впечатляющими - просторные, с дубовыми,