Чтение 39–й страницы книги ~Кукловоды~

– Подобная терапия вызывает у меня серьезные сомнения, молодой человек, – добавил Хазелхерст.

– Терапия здесь ни при чем, и вы прекрасно это понимаете, – отрезал я. – Если бы вашей целью была терапия, вы использовали бы не наркотики, а метод эйдетической гипнорепродукции.

– Но у нас нет времени, – озабоченно сказал Стилтон. – Ради быстрого получения результатов приходится применять грубые методы. Боюсь, я не могу разрешить объекту видеть эти записи.

– Я с вами согласен, доктор, – снова вставил Хазелхерст.

– А вас, черт побери, никто не спрашивает! – взорвался я. – И нет у вас никакого права разрешать ей или не разрешать. Записи надерганы из мозга моей жены, и они принадлежат ей. Мне надоело смотреть, как вы разыгрываете из себя господа Бога. Я ненавижу эти замашки у паразитов, и точно так же ненавижу их у людей. Она сама за себя решит. А теперь потрудитесь узнать ее мнение.

– Миссис Нивенс, вы хотите увидеть записи? – спросил Стилтон.

– Да, доктор, – ответила Мэри. – Очень.

Он явно удивился.

– З-э-э... как скажете. Вы будете смотреть их одна?

– Вместе с мужем. Вы и доктор Хазелхерст можете остаться, если хотите.

Они, разумеется, остались. В операционную принесли стопку кассет, каждая с наклейкой, где значились дата записи и возраст объекта. Чтобы просмотреть их все, нам потребовалось бы несколько часов, поэтому я сразу отложил в сторону те, что относились к жизни Мэри после 2051 года: они вряд ли могли помочь.

Первые кассеты относились к раннему детству. В начале каждой записи шло изображение объекта – Мэри. Она стонала, ворочалась и едва не задыхалась, как всегда случается с людьми, которых вынуждают возвращаться к неприятным и нежеланным воспоминаниям. И только после этого разворачивалась реконструкция событий – ее голосом и голосами других людей. Больше всего меня поразило лицо Мэри – я имею в виду, на стереоэкране. Мы увеличили изображение, так что оно придвинулось почти вплотную к нам, и могли следить за мельчайшими изменениями в выражении лица.

Сначала Мэри превратилась в маленькую девочку. Нет, черты лица остались прежними, взрослыми, но я знал, что вижу жену именно такой, какой она выглядела в детстве. Мне сразу подумалось, как хорошо будет, если у нас тоже родится девочка.

Затем выражение ее лица менялось – это начинали говорить другие люди, чьи слова сохранились у нее в памяти. Мы словно смотрели на невероятно талантливого актера, играющего подряд сразу несколько ролей.

Мэри воспринимала записи достаточно спокойно, только незаметно для других сунула свою руку в мою. Когда мы добрались до тех жутких кассет, где ее родители превратились в рабов титанцев, она сжала мои пальцы, но больше никак себя не выдала.

Я отложил в сторону кассеты с надписью «Период анабиотического сна», и мы перешли к следующей группе – от ее пробуждения до спасения на болотах.

Сразу стало ясно, что паразит оседлал ее, едва Мэри пришла в себя после анабиоза. Мертвое выражение лица – это титанец, которому незачем притворяться. Последние передачи из красной зоны были полны таких кадров. А скудность воспоминаний за этот период лишь подтверждала, что Мэри находилась во власти паразита.

Затем, совершенно неожиданно, паразит исчез, и она вновь стала маленькой девочкой, больной и испуганной. Сохранившиеся в памяти мысли путались и расплывались, но потом возник новый голос, громкий и чистый:

– Чтоб я сдох, Пит! Здесь маленькая девчонка!

Еще один голос:

– Живая?

И снова первый:

– Не знаю.

Дальше на пленке шли воспоминания о Кайзервиле, ее выздоровление и много других голосов и мыслей.

– Я хотел предложить вам прокрутить еще одну запись из того же периода, – сказал доктор Стилтон, вынимая кассету из проектора. – Они все немного отличаются друг от друга, а период для нас ключевой.

– Почему, доктор? – поинтересовалась Мэри.

– А? Нет, если не хотите, можем, конечно, не смотреть, но именно этот период мы сейчас исследуем. Нам нужно восстановить события и понять, что же случилось с паразитами, почему они умерли. Если мы сумеем узнать, что за болезнь убила титанца, который э-э-э... управлял вами, – убила титанца, но пощадила вас – тогда нам, возможно, удастся найти оружие против паразитов.

– А вы не знаете? – удивленно спросила Мэри.

– Что? Нет еще, но узнаем. Человеческая память хранит на удивление подробные записи.

– Но я думала, вы уже знаете. Это «девятидневная лихорадка».

– Что? – Хазелхерст выскочил из кресла.

– Вы разве не поняли по моему лицу? Это очень характерная деталь – я имею в виду «маску». Там, до... в смысле, в Кайзервиле мне случалось ухаживать за больными «девятидневной лихорадкой», потому что я уже переболела и у меня был иммунитет.

– Что вы на это скажете, доктор? – спросил Стилтон. – Вам приходилось видеть таких больных?

– Больных? Нет. Ко времени второй экспедиции уже появилась вакцина. Но я, разумеется, знаком с клиническими характеристиками.

– А можете вы сделать вывод на основе этих записей?

– Хм-м-м... – Хазелхерст осторожничал. – Я бы сказал, что увиденное совпадает с этой версией, но не доказывает ее.

– Какая еще версия? – резко спросила Мэри. – Я же сказала, что это «девятидневная лихорадка».

– Мы должны быть уверены на все сто процентов, – извиняющимся тоном произнес Стилтон.

– А какие еще доказательства вам нужны? У меня нет на этот счет никаких сомнений. Мне сказали, что, когда Пит и Фриско меня нашли, я была больна. А после я ухаживала за другими больными, но ни разу не заразилась. Я помню их лица перед смертью – точь-в-точь как мое на пленке. Любой, кто хоть однажды видел больного «девятидневной лихорадкой», ни с чем другим эту болезнь не спутает. Что еще вам нужно? Огненные письмена в небе?

За исключением одного раза я никогда не видел Мэри такой рассерженной и сказал про себя: «Так, джентльмены, полегче, а то она вам сейчас задаст!»

– Хорошо, я думаю, вы свою точку зрения доказали вполне убедительно. Но объясните, пожалуйста: мы считали, что у вас нет сознательных воспоминаний об этом периоде жизни, и моя проверка это подтвердила, а теперь вы говорите так, словно все помните.

– Да, теперь помню, – произнесла Мэри несколько озадаченно. – И очень отчетливо. Я не думала об этом долгие годы.

– Кажется, я понимаю. – Стилтон повернулся к Хазелхерсту. – Ну, доктор? У вас есть культура «девятидневной лихорадки»? Ваши люди с ней уже работали?

Хазелхерст смотрел на нас такими глазами, будто его только что двинули по голове.

– Работали?! Нет, конечно! Это исключено! «Девятидневная лихорадка»... С таким же успехом мы можем применять полиомиелит или тиф. Все равно что заусенец рубить топором!

Я тронул Мэри за руку.

– Пойдем, дорогая. Кажется, мы уже испортили им все, что можно.

Она дрожала, и в глазах у нее стояли слезы. Я повел ее сразу в кают-компанию и применил свое лекарство – неразбавленное.

* * *

Позже я уложил Мэри вздремнуть, присел рядом, и дождался, когда она заснет. Затем отыскал отца в выделенном ему кабинете.

– Привет!

Он бросил на меня задумчивый взгляд.

– Я слышал, Элихью, ты нашел-таки «горшок с золотом».

– Пусть лучше будет «Сэм», – ответил я.

– Что ж, хорошо, Сэм. Победителей не судят. Однако горшок оказался до обидного мал. «Девятидневная лихорадка»... Не удивительно, что вся колония вымерла вместе с паразитами. Видимо, мы не сможем воспользоваться этим открытием. Нельзя рассчитывать на то, что все обладают столь же неукротимой волей к жизни, как Мэри.

Я все понимал. При «девятидневной лихорадке» смертность среди невакцинированных землян составляет девяносто восемь с лишним процентов. Среди вакцинированных – ноль, но к нашей ситуации это не относилось. Нам нужна была болезнь, от которой помирали бы паразиты, а не люди.

– Видимо, это и не имеет значения, – заметил я. – Месяца через полтора в долине Миссисипи наверняка начнется эпидемия тифа или чумы – может быть, и то, и другое сразу.

– Если только паразиты не извлекут урок из положения в Азии и не введут жесткие санитарные меры, – ответил Старик.

Эта мысль настолько меня поразила, что я едва не пропустил мимо ушей его следующую фразу:

– Однако, Сэм, придется тебе разработать план получше.

– Мне? Я всего лишь рядовой сотрудник Отдела.

– Был. Теперь ты его возглавляешь.

– Что за чертовщина? О чем ты говоришь? Я ничего не возглавляю, да и не хочу. У меня уже есть босс – ты.

– Босс – это человек, которому дано руководить. Звания и знаки отличия приходят позже. Как ты полагаешь, Олдфилд мог бы меня заменить?

Я покачал головой. Первый заместитель Старика был, скорее, кабинетным руководителем. Он отлично справлялся с задачами, которые на него возлагались, но на «мыслителя» и стратега не тянул.

– Я никогда не продвигал тебя по службе, – продолжал Старик, – потому что был уверен: придет время, и ты сам себя продвинешь. Что и произошло. Ты не принял мое мнение по важному вопросу, навязал мне свою волю и оказался прав.

– О боже, чушь какая! Я просто уперся и заставил вас один раз поступить по-моему. Почему-то вам, умникам, так и не пришло в голову задать свои вопросы единственному настоящему эксперту по Венере в вашем распоряжении – я имею в виду Мэри. Но я вовсе не ожидал найти какие-то ответы. Это просто удача!

Старик задумчиво покачал головой.

– Я не верю в удачу, Сэм. «Удача» это ярлык, который посредственность наклеивает на достижения гениев.

Я оперся руками о стол и наклонился к Старику.

– О'кей, пусть я гений, но в эту телегу ты меня не запряжешь. Когда все это кончится, мы с Мэри отправляемся в горы растить детишек и котят. Я не собираюсь всю жизнь распекать чокнутых агентов.

Он только сдержанно улыбнулся, и я добавил:

– Пропади она пропадом такая работа!

– То же самое сказал богу дьявол, когда занял его место. Не принимай это близко к сердцу, Сэм. До поры до времени я останусь в своем кресле. Но хотел бы знать, каковы ваши планы, сэр.